Пленник

А эта история началась в тот момент, когда я задумался о времени. Нет-нет, я не имею в виду размышлений о нем как об одном из параметров Вселенной, равно как и не намекаю на свои попытки осмыслить эпоху, соучастником проделок которой я являюсь. Физика в ее теневом варианте всегда казалась мне малоинтересной, как всякая игра со слишком большим количеством допущений, а тяги к созданию мемуаров в мои годы еще не ощущают. Просто для меня отправной точкой стал миг, когда я задался вопросом: а, собственно, как давно я здесь нахожусь? Здесь — это в ловушке, куда меня поместил мой дядя Делвин: большой, пустой и унылой колбе из неведомого материала, наверху сходящейся в трубу. Темно в ней не было, светло — тоже: стояли этакие сумерки. Окружающее было видно, хотя и не в деталях. При известном усилии я мог бы добраться до высоты, на которой начиналась труба. Увы, этот лаз, даже если и вел на свободу, был слишком узким для меня, а изменить свои размеры я не мог. Я не мог даже развлечь себя мыслью о том, что со временем достаточно иссохну, чтобы пролезть туда, так как чистая теория никогда не казалась не привлекательной. Такие штуки были скорее в духе моего университетского приятеля Мерля, а мне требовалось нечто практическое. Такое, что помогло бы мне отсюда выбраться. Конечно, я был уверен (ну, почти уверен), что Делвин не станет держать меня взаперти долго: в конце концов, я еще ничего ему не сделал... если не считать брошенного в лицо обвинения в обмане и угрозы предать его поступок огласке. Но кто в наше время принимает такие вещи всерьез? Тем более в кругу тех, кого мало заботит собственная репутация. Делвин, мне казалось, относился именно к этой категории. Правда, нельзя было исключать, что он воспринял мои слова не так, как я ожидал: что ни говори, а мой дядя в прямом смысле слова был продуктом иной эпохи. Вы даже не представляете, как сказывается на мировоззрении тот факт, что воспитание вы получили много веков назад! Я, во всяком случае, этого вовсе не представлял... А представлять, вероятно, следовало бы, запоздало заключил я, еще раз оглядев стены своей темницы. Ничего интересного вокруг не наблюдалось, если не считать мелькающей по стенам толпы крайне неприятных личностей, неуловимо напоминающих меня самого. Да, посудина, в которой я сидел, в изобилии снабжала меня моими собственными искаженными отражениями, да еще темами для размышлений. В частности, я размышлял о том, что хотя меня не оставят в ловушке надолго, было бы неплохо покинуть ее до того, как обо мне вспомнят. Не то чтобы я опасался неизбежного неприятного разговора — язык у меня подвешен хорошо, и я нашел бы, что сказать даже разгневанному носорогу. Не ручаюсь, что его это успокоило бы, но можете не сомневаться: я действительно нашел бы, что ему сказать. Вот только сейчас меня не оставляло чувство, что я был засунут в эту проклятую бутылку не за болтливость, а просто чтобы не путался под ногами в ответственный момент. А это было уже обидно. Молодость, знаете ли, не всегда синоним беспомощности и некомпетентности. Я был убежден, что в сложной ситуации способен на многое. И конечно, мне отчаянно хотелось увидеть выражение лица Делвина, когда он откроет ловушку — и не обнаружит меня внутри. Очень было интересно: что он сделает? И как, спрашивается, после этого я буду с ним договариваться? А договориться с Хранителем спикардов по-прежнему хотелось — ведь он распоряжался такими силами, которые, будучи применены во благо моего королевства, могли бы поставить мою крохотную Кашфу вровень с Амбером. Так стоило ли мне сбегать и самому усложнять себе задачу? Решив не мучиться сомнениями и положиться на судьбу, я вытащил из кармана золотой. Держа его на ладони, на всякий случай провел над ним другой рукой. Ни форма, ни чеканка монеты не изменились, хотя я находился в сотне тысяч Теней от дома. По-видимому, стены бутылки, в которой я был заперт, экранировали даже присущие Теням изменения. Это заинтересовало меня, но не так сильно, как вопрос о свободе. Я уже говорил: в отличие от моего приятеля Мерля я всегда предпочитал заниматься вопросами практическими. Так что я подбросил монету, загадав: если выпадет орел — не стану ждать, пока меня выпустят, а если решка — убегу немедленно. Я не придумал заранее, как поступлю, если монета упадет на ребро, да и стоило ли искать третью формулировку, подтверждающую мое решение покинуть дядю, не прощаясь? Оказалось, что действительно не стоило. Тускло блестящий золотой кружок, кувыркаясь, завис в воздухе и никуда не упал. Некоторое время я созерцал его, потом протянул руку и схватил. В ладони он лежал смирно и выглядел обычным кашфианским золотым. Я пожал плечами и сунул его обратно в карман. По всей видимости, судьба намекала, что эту партию мне придется сыграть без подсказок. Это мне понравилось, и я снова стал усиленно размышлять над способами удрать оттуда, откуда удирать было невозможно. Я считал, что у меня достаточно причин для побега. И, как только я задумался о времени, этим к причинам прибавилась еще одна. Была в моей семье традиция, связанная с определенной датой. В **** году, том самом, когда я поступал в Беркли, тридцатого апреля я узнал, что мой отец, Брэнд, был убит одним из своих братьев, принцев Амбера. Позже я выяснил, кто именно это сделал, и вернул должок, расплатившись с ним тою же монетой. Разумеется, я выражаюсь фигурально: Кейн Амберский пользовался луком, а мне больше по вкусу была снайперская винтовка. Но это, в сущности, не заслуживающие упоминания мелочи. Смерть Кейна не удовлетворила ни меня, ни Джасру, мою мать, но и не мешала устранению еще одного родственничка. Помехой был признан сын Корвина, другого брата и заклятого врага моего отца, — некто по имени Мерлин. Тот самый Мерль, с которым я познакомился в Беркли. Я пообещал себе убить его тридцатого апреля и, клянусь благополучием моего королевства, старался исполнить обещание. Моей вины в том, что ни одно из устроенных на него покушений не удалось, было немного — разве что в последние годы учебы, когда я обнаружил, что больше не желаю ему смерти. Мама сошла с тропы войны значительно позже (Мерль ухитрился оказаться отпрыском не только отцова врага, но и маминой врагини — уроженки Хаоса Дары, у которой Джасра некогда была компаньонкой). А потому несколько лет подряд тридцатое апреля меня всерьез беспокоила его безопасность. В этот день я стремился не выпускать Мерля из виду, и даже когда университетские деньки остались далеко позади, старая привычка напоминала о себе. Календарь, по которому мы живем в Кашфе, отличается от принятого в Тени Земля, но сопоставим с календарем Амбера. То есть наши годы длиннее земных примерно в два с половиной раза, плюс-минус несколько дней. Так или иначе, у нас подходил к середине последний месяц осени, что в этом году более или менее соответствовало концу апреля на Земле. Возможно, даже соответствовало самому его концу. Когда это пришло мне на ум, я вытер внезапно сделавшиеся влажными ладони о штаны и, не желая трепать себе нервы понапрасну, уселся по-турецки на пол и принялся считать. Девятьсот десять... почти девятьсот одиннадцать земных дней, да еще там, на Земле, бывает один лишний день каждые четыре года... а с какого момента считать эти лишние? Если я не сбился в високосных годах, получалось, что тридцатое апреля наступит завтра. И кстати: а что если пока я тут сижу, завтра уже наступило? А если я ошибся, то не более, чем на день. И это означает, что тридцатое апреля пришлось на сегодня, и невозможность дозваться до Мерлина, с которой я столкнулся перед тем, как попасться в ловушку, могла бы объясняться не только его занятостью. Вернее сказать, еще несколько лет назад она могла полностью объясняться его занятостью особого рода. И хотя я был уверен (ну… почти уверен), что мама не стала бы менять решения относительно судьбы моего приятеля за моей спиной, я не мог предпринять ничего для того, чтобы рассеять собственные подозрения. Вот тут я ощутил, что терпение мое на исходе. Желая немного разрядиться, а заодно и дать голове отдохнуть от пустых размышлений, я поднялся, извлек Вервиндль из ножен и встал в позицию. Три-четыре рыжеволосых уродца на стене напротив меня проделали то же самое. Мне показалось забавным, что хотя сами рыжие были страшны и кривы, их мечи были почти столь же хороши, сколь и мое Лезвие дня, и так же, как оно, слабо светились. Я отсалютовал рыжим, получил серию прыжков и ужимок в ответ и совсем уже было собрался изрубить этих наглецов в куски, как обнаружил, что с этим придется повременить. Меч мой стал светиться ярче, и я перестал различать окружавшие меня кривые рожи. А потом Лезвие дня ухнуло вниз, едва не вывернув мне кисть, и кончиком коснулось пола. И, кажется, начало нагреваться. Зная, что оно может и обжечь, я вознамерился было его бросить, как вдруг заметил, что на полу вокруг его острия корчится крохотное блестящее пятнышко. В первый момент мне показалось, что пресловутый золотой каким-то образом выскользнул из моего кармана и наконец-то удосужился упасть. Потом я обнаружил, что пятнышко было неправильной формы, больше всего напоминающей светового головастика. И оно, несомненно, было живым. Лезвие дня поймало для меня какое-то существо, и было бы глупо отпускать его, не выспросив, кто это и откуда. Так что я чуть сильнее надавил на меч и объявил: — Кто бы ты ни был, ты мой пленник. Если хочешь остаться цел, попробуй понравиться мне. — Как раз от этого папа и предостерегал меня, — услышал я и едва не отпустил свою добычу. Пришпиленный Вервиндлем к полу мышонок говорил голосом Мерля! — Корвин предостерегал тебя на мой счет? — переспросил я, мучительно роясь в памяти. Что-то подобное мне уже встречалось... и голову даю на отсечение (ну хорошо, хорошо, это была лишь фигура речи, к которой, учитывая способности Вервиндля или его сестры Грейсвандир, меча Корвина, не следовало прибегать), к тому, что я видел и слышал тогда, Мерль имел какое-то отношение. — Вывод неверный, — отозвался гость, — я говорю о Мерлине. Меня зовут... — Призрачное Колесо, — перебил его я, — разумеется! Я помню тебя. Одно время я очень тобой интересовался, ведь это тебя Мерль прятал от меня еще в Беркли. Помнится, однажды мы уже беседовали с тобой, но тогда ты не сказал мне ни да, ни нет. Правда, тогда ты выглядел иначе. — Так все и было. Не рассчитывал, что вы так быстро меня узнаете, — затрепетало световое пятнышко. — Но теперь, когда вам известно, кто я, может быть, вы все-таки отпустите меня? — Не раньше, чем ты объяснишь, зачем явился ко мне, при чем тут Мерлин и как я могу выбраться отсюда. И не говори, что способа выбраться не существует! В конце концов, ты был создан для быстрого поиска решений — вот и давай, ищи их. — Теперь я понимаю, о чем говорил папа, — вздохнул мой гость. — Можно мне хотя бы изменить форму на более привычную? — Валяй, — милостиво разрешил я. — Мне сложно проделать это в нынешних условиях. Не могли бы вы немного приподнять ваше оружие? — И так сойдет, — отрезал я, стараясь не подать виду, что не представляю, какой вред может причинить меч, пусть даже и волшебный, виртуальному терминалу мерлинова компьютера. О, конечно, я знал, что Призрачное Колесо — уникальная машина. Знал даже, где именно находится ее материальная составляющая. Вот только навестить ее там не представлялось возможным: к поистине убийственным для человека условиям, присущим той Тени, где только и было возможно работать чудо-процессору, Мерлин добавил массу ловушек, а Призрачное Колесо (или Призрак, как иногда называл его Мерль), рано осознав себя как личность, нагородил там множество дополнительных препятствий. Словом, телесно Призрак вел жизнь затворника, пока его виртуальная проекция болталась по Амберу, Хаосу и Теням между ними и совала свой виртуальный нос во все, что Призрак находил любопытным. Насколько мне было известно, навредить какой бы то ни было проекции было в принципе невозможно, и вряд ли Мерль специально озаботился тем, чтобы сделать проекцию своего детища более уязвимой. Следовательно, поймать Призрачное Колесо никто не мог. А Вервиндль, унаследованный мною от отца меч, сумел. — Вот что: живо изменяйся и рассказывай, — потребовал я. — Зачем ты здесь? Пятнышко задергалось, словно силясь высвободиться из-под гнета Лезвия дня, и мало-помалу приобрело форму кривенького бублика. Возможно, это должно было разжалобить меня, но меня в тот момент занимали проблемы посерьезней. — Я искал кого-нибудь, кто смог бы помочь. Папа нуждается в перенастройке, — произнес Призрак, и я отметил про себя, что хотя голос мне прекрасно знаком, я никогда не слышал, чтобы сам Мерль говорил таким унылым тоном. А потом до меня дошел и смысл его слов. — Что ты имеешь в виду? — Доступная мне диагностика показывает, что его системы разладились, — пожаловался Призрак. — Я не стал бы называть это ремонтом, но и ваше слово "лечение" тут не подходит. Он ведет себя так, словно его разум представляет собой скопище противоборствующих сил. — Возможно, ты просто не представляешь себе его побуждений, — я вытер левую руку о куртку и перехватил ею меч. Потом повторил этот номер с правой. — Мерлин — не самый простой для понимания тип. Уж я-то знаю, о чем говорю. — Возможно, — уныло согласился Призрак. — Раньше было проще — тогда он не пытался разрушить все, до чего мог дотянуться через Карты. Прикинув возможности, какими обладал Мерль, нынешний правитель Владений Хаоса, я похолодел. — И как, у него получается? — Кое-что, — туманно отозвался Призрак. — Когда я уходил, он как раз столкнулся с серьезным сопротивлением. — Вот и прекрасно. Если, конечно, он при этом не подвергался слишком большой опасности. С этими словами я оторвал меч от пола. В свете последних новостей мне показались несущественными эти игры в ловца и пленника. В конце концов, если Призрачному Колесу есть что мне сообщить сверх уже сказанного, он это сделает. — Благодарю, — бело-золотой бублик выровнялся и взлетел на стену, подальше от Вервиндля. — Не думаю, что этот противник представляет опасность для папы. Скорее, папа сейчас сам для себя опасен. — С чего это ты взял? — Судил по его словам и поступкам. Несколько раз, когда он становился почти похож на себя прежнего, он говорил, что не хочет делать того, что делает. И пытался позвать кого-то на помощь. — И с каким результатом? — Этого я не знаю. Когда я уходил, он пытался связаться с кем-нибудь из родни. — Кем-нибудь? Разве Корвин не ответил ему? Из всей своей родни Мерлин, безусловно, первым делом воззвал бы к отцу. Правда, иногда того было непросто найти: принц исчезал и появлялся внезапно, а судьба порой заводила его очень далеко. Припомнив обстоятельства, при которых Корвин пропал из Амбера, а также и свои попытки связаться с ним, я машинально потер руку, отозвавшуюся смутной болью, и вздохнул не без зависти. Умеют же некоторые произвести впечатление, пусть даже и при помощи своего меча!.. Да нет, я-то, конечно, верил, что он ранил меня не нарочно. В конце концов, и я чуть не отправил его на тот свет не по своей воле — просто и Вервиндль, и Грейсвандир в тот момент перестали слушаться нас. В общем, подумал я, с Корвином и на сей раз могло случиться нечто подобное. Тогда бы ему, конечно, было сложно ответить на призыв. И все же полное отсутствие ответа было совершенно невероятно, если только Корвин не находился теперь в положении неизмеримо худшем, чем мое. — Насколько мне известно, тот, кого папа звал, не был его отцом, — витиевато выразился Призрак. Я нахмурился. Интересно, к кому же тогда обратился Мерль? Собственно говоря, родней ему приходился и я (пусть двоюродные братья не так близки, как сын и отец, но и для нас кровь — не водица), но, насколько мне было известно, попыток связаться со мной Мерлин не предпринимал. Хотя, конечно, нельзя было исключить, что к тому моменту, как он попытался до меня дозваться, я уже оказался здесь, где попирались все известные мне законы мироздания и где наши фамильные Карты не действовали. — А почему все-таки не Корвин? — спросил я, предвкушая какую-то новую гадость. — Боюсь, что папа сражается именно с его силами, — был ответ. Полыхнула молния — Вервиндль, свистнув, рассек воздух, и Призрак отпрянул и сократился в размерах. Не знаю, зачем я это сделал. Может быть, дело снова было не во мне, а в мече. Сам я, можете поверить, не собирался разрубать Призрака и не стремился устрашить его, чтобы добиться правды. Тот, кто выбрал своей профессией торговлю, должен разбираться в людях и нелюдях и уметь отличать правду от лжи. Ну, и я, смею думать, в целом разбирался и умел. По крайней мере, после Беркли и до начала этой катавасии с борьбой за престол я моментально нашел себе работу, и там меня ценили. Я мог продать практически что угодно кому пожелаю. Вот и теперь нюх говорил мне, что Призрак не лжет. Но очень уж странно это звучало… Да и правда эта была того сорта, который мне вовсе не понравился. Зная, как Мерль относился к своему отцу, я мог сделать единственный и весьма удручающий вывод: мой друг действительно сошел с ума. — Извини, — я опустил меч. — Не хотел тебя напугать. Что за силы ты имеешь в виду? — Они недостаточно хорошо мне известны, — пожаловался Призрак. — Пока, во всяком случае. Надеюсь, что позже смогу изучить их. — Думаю, сможешь. Если только твой папа не сотрет их с лица земли. И не сделает потом чего-нибудь с собой, прибавил я про себя, зная, как он привязан к тому, кто сейчас ему противостоит. — Думаете, он все же может их уничтожить? — встревожился Призрак. — Думаю, не стоит позволять ему этим заниматься. — Вот поэтому я и искал кого-нибудь... а потом решил найти именно вас, — Призрак подплыл чуть поближе, стараясь, впрочем, держаться вне досягаемости Вервиндля. — Надеялся уговорить вас отложить все и помочь папе. — Насколько я тебя понял, речь идет скорее о том, чтобы помочь его противникам, — фыркнул я. — Если вы сумеете остановить его, это и будет той помощью, в которой он нуждается. И это, несомненно, тоже было правдой. — Что ж, я готов попробовать, — в подтверждение своих слов я снова взмахнул рукой, и Вервиндль запел, низко и угрожающе. — Скажи только, как мне вскрыть эту консервную банку, в которой мы сейчас торчим. — Эта задача не имеет решения, — по тону Призрака было ясно, что, будь он человеком, развел бы руками, — и даже не предполагает его. — Но ты же как-то попал сюда, — указал я на очевидное. — И не надо убеждать меня, что ты оказался здесь еще до моего появления и что тогда вход был открыт. — Нет, я явился сюда после вас. Но я не взламывал дверь — для меня она открыта. — Хочешь сказать, что ловушка настроена персонально на меня? — Боюсь, что так. — И все остальные могут свободно войти и выйти, и только я здесь взаперти? — Нет и нет, — не без удовольствия в голосе объявил он. — Оба предположения неверны. — Стоп, — сказал я, быстро сделав два шага вперед и снова пришпилив Призрачное Колесо мечом (на сей раз к стене темницы, причем Вервиндль, кажется, лучше меня знал, в каком направлении попытается удрать световой бублик). — Оставь свои многозначительные глупости для другого случая. Объясни просто и прямо: я могу выйти отсюда по своей воле? — Да, — шепнул Призрак. — Но при этом не могу разрушить стены своей тюрьмы. — Именно так. И, простите, я не понимаю, зачем... — Что зачем? — Разрушать. Зачем ломать стену, если можно открыть дверь? В особенности если вы хотите выбраться скорее. Кстати, о времени... — Обычная для людей иррациональность, — уведомил его я. — Может быть, отсюда и можно выйти, ничего не разрушая, но мне нужно выплеснуть злость. — Папа говорил мне об этой человеческой черте, — мигнул световой бублик. — В какой-то мере я и сам ею наделен. Но мне казалось, что раз вы торопитесь... хотя тут это и не имеет смысла... — Это еще почему? — спросил я, в сущности, не особенно удивившись его словам. Похоже, что ответ уже брезжил в моем сознании, брезжил с тех самых пор, как я подбросил монетку. — Погоди, ты что-то начинал говорить о времени. Оно что, тут течет очень быстро? Даже быстрее, чем в Хаосе? — Я бы сказал, намного быстрее. Это крайне любопытная аномалия, — Призрак оживился и засиял ярче. — До сих пор я полагал, что сильнее всего течение времени именно во Владениях Хаоса. Но непосредственно в этом месте оно движется в сотни раз быстрее. Значит, пока мы разговаривали, ничего ужасного с Мерлином случиться не могло — просто не успело бы. Это было хорошо. А еще это означало, что и Делвин ничего особенного сделать еще не успел. И если он посадил меня сюда, чтобы я не мешал ему что-то исполнить, то сидеть мне в этой ловушке по собственному счету еще тысячу лет! Ярость вспыхнула во мне, как лесной пожар. Ну, нет! Пусть даже не надеется меня здесь застать! — Вот что, Призрак, сделаем так. Ты останешься тут и понаблюдаешь за этой аномалией, пока не разгадаешь ее или пока сюда не явится хозяин этого места, наш с Мерлином дядя Делвин. Но сперва ты скажешь мне, как открыть дверь этой ловушки. Скажешь без философии, немедленно — или пеняй на себя. Ну? Где тут эта чертова дверная ручка? — У вас в руках. От удивления я отпустил меч. Чудесный Вервиндль, пересозданный отцовский спикард? Спикард сродни тем, которые хранит Делвин. Вместилище силы, способной перевернуть Тени. — Вервиндль? — переспросил я. И снова повторил его имя, уже обращаясь к самому мечу. — Вервиндль! — Сын Брэнда, — пришел слабый, но ясный ответ. — Я слышу тебя. — Ты можешь помочь мне выйти? — Да, если ты согласен помочь мне. Вот так — ни колебаний, ни уверток. — Чего ты хочешь? — Оказаться там, где нужнее всего. Я могу перенести тебя только туда, но зато — откуда угодно. — И что требуется от меня? — Воспользоваться мною там. — Согласен. Надеюсь, впрочем, мне не придется совершить ничего такого, о чем я бы пожалел. — Тебе в любом случае придется это совершить, — меч издал тихий, шуршащий смешок. — Так что лучше бы не задаваться такими вопросами. — Тебе в любом случае придется подчиняться мне, — ухмыльнулся я. — Так что лучше бы не указывать, как мне следует поступать. — Туше, — снова шелестящий смех. — Брэнд был бы рад тебя услышать. — Я бы тоже не отказался услышать его, — буркнул я. — Но ты, я полагаю, скажешь на это, что лучше бы не мечтать попусту. Так что к делу! Я хочу попасть туда, куда ты стремишься. А поговорить мы можем и после. — Как хочешь, Ринальдо, — отозвался он, и стены моего узилища стали таять, а заклинания, которые я всегда держал наготове, начали оживать и разворачиваться, словно клубок уснувших от холода и медленно отогревающихся змей. Потом мир пошел радужными разводами, словно не я, а все вокруг меня превращалось в живую Карту, а потом радуга завертелась. Я оставался единственным настоящим существом в этом радужном и плоском мире. Призрак некоторое время еще мелькал вокруг, словно хотел угнаться за нами, но потом радуга раскрутилась сильнее, и он отстал. В этой суматохе я даже не обратил внимания на тот факт, что Вервиндль впервые назвал меня по имени. А после стало не до этого, ибо радужная карусель замедлила вращение и померкла, и я обнаружил себя в огромной, как океан, черноте. Лишь где-то далеко впереди пылал галогеново-яркий свет, и я летел прямо в него — или он рушился на меня, подобно водопаду. Потом сплошной световой поток разделился на отдельные струи, и они причудливо изогнулись, словно желая заключить в себя целый мир. И этот мир явился моим глазам: горы и моря, равнины и реки, леса и пустоши, пустыни и луга, озера черной, серо-стальной и ярко-голубой воды, искристые шапки льда, зависшие прямо в воздухе, и зелень травы, при каждом прикосновении ветра отливающей серебром — все это проплывало подо мной, еще сонное, в обрывках тумана, но уже наполненное теплым, медленным сиянием, как глаза любимой женщины сразу после пробуждения. А впереди, в самом начале мира высился огромнейший ясень, и у корней его змеился вплавленный в камень узор из того яростного света, что я видел издали. У меня захватило дух. Мне почудилось, что так выглядели в день своего сотворения Амбер и Огненный Путь, узор, вокруг которого и было создано Янтарное королевство. И впервые я ощутил, что отец не мог говорить всерьез, когда обещал разрушить такую красоту. Только это был уже не Амбер. Краски этого мира казались смягченными и более теплыми, словно то золотистое марево, что укрывало его, понемногу примешивалось во все. И посреди этого разбавленного золота, совсем недалеко от ясеня стояла стеной непроглядная тьма, и на нее, окружая пылающий в камне узор с обеих сторон, закрывая его собой, наступали львы и медведи, волки и кречеты, пумы и олени, змеи и мыши, мелкие, с синицу размером птицы, отливавшие синевой, какие-то суслики и бобры, вараноподобные создания, зайцы, и лисы, и даже бабочки. Во тьме их ждало, тяжело ворочаясь, что-то многорукое, огромное, оно касалось этих безрассудных созданий — и те падали ранеными, обращались в живые факелы или сразу осыпались пеплом. Но никто не поворачивал назад. И вместе с ними во тьму шли, летели, бежали мантикоры, рыжие, как глина, грифоны, черно-белые, напоминавшие огромных сорок, виверны, разноцветные, как обточенные водой голыши; твари наподобие коней в тигровой шкуре, как Мерлинов Тигр или Бенедиктов Глемденнинг, снежно-белые гиппогрифы, светло-песочные сфинксы, черные морские змеи и малахитовые драконы, и гарпии, твари с прекрасными человеческими лицами и птичьими телами в черных и шоколадных перьях. Все это воинство рычало, свистело, трубило и ревело, ржало, хлопало крыльями и клацало зубами, визжало и орало, свиристело и лаяло, выло и хрипело, заливая траву красной и черной кровью, осыпая ее пеплом, сражаясь и погибая... и время от времени над этим взмывало шипение заклинаний и стонущий, нежный и страшный голос Грейсвандир. Меча, который принадлежал Корвину и приходился родной сестрой Вервиндлю. Ибо среди этих фигур мелькали и человеческие. Когда защитники узора на миг расступились, я увидел воина в черных доспехах, безоглядно рвавшегося вперед. Воин был без шлема, и его длинные черные волосы развевались, когда он взмахивал мечом — узкой, смертоносной полосой лунного света. В руке воина, безусловно, была Грейсвандир, но воин этот не был Корвин. Он был меньше и даже в доспехах казался изящнее. Напоминал женщину... Дейрдре, подсказала мне память. Я когда-то играл фамильной колодой отца. Среди его сестер и братьев была и Дейрдре — дева-воин, погибшая вместе с ним. И, насколько я уловил уже из маминых рассказов, Дейрдре была любимицей Корвина. Отчего-то я не удивился тому, что вижу свою давно умершую тетку — то ли моя способность испытывать удивление истощилась еще в момент разглядывания этого мира, то ли я сразу поверил, что она никогда и не погибала. Потом точно так же, безо всякого изумления, я вдруг я увидел Мерля — он, вопреки всему, что наговорил мне Призрак, был здесь, а не наносил удары через Карты, и был он не один против всех, а среди защитников узора... Лишь несколько мгновений спустя я убедился, что передо мной не он, а только кто-то, его напоминающий. Этот некто вскинул руку незнакомым мне жестом, крутанул ею над головой — и с пальцев его сорвалась не молния, а прозрачное подобие "утренней звезды", шипастого шара на длинной цепи. Я никогда прежде не встречал таких заклинаний. Шар ударил во тьму, и та на миг отхлынула, как отхлынула бы вода, если бы в нее что-то упало. Мне показалось, что из тьмы на колдуна глянуло его же собственное, только искаженное лицо. Но лицо это тут же пропало, за ним мелькнула и исчезла чья-то смутно знакомая мне физиономия... Потом навстречу сражающимуся из тьмы вылетел такой же призрачный шар-моргенштрен, только этот был нацелен точнее или цепь, на которой он крепился, была длинней. Он снес колдуну голову, и тьма двинулась вперед. — Джарт! — услыхал я и, вскинув глаза, увидал самого себя. Это он (я) кричал от бессилия при виде гибели колдуна. На миг меня посетило ощущение дежавю: я словно вновь оказался в проклятой бутылке и смотрел на свое отражение, только на сей раз ничем не искаженное: мои рост и телосложение, мои рыжие волосы, голубые глаза и артистически сломанный нос... Потом я спохватился, что меча у моего отражения не было, — как и Джарт, оно пользовалось заклинаниями — и понял, что вижу свою копию. Я уже видел его прежде, это создание Огненного Пути Амбера, сохраненное вторым Путем — тем самым, что в день битвы за Амбер проложил Корвин. И, значит, этот мир, который очаровал меня с первого взгляда, был творением Корвина. — Ринальдо! — голос раскатился над моей головой, как грохот пушек. Я обернулся. Корвин, почти такой же бледный, как и тогда, когда я пытался вызвать его перед визитом к Делвину, тяжело бежал ко мне. В руках его сверкала секира. — Откуда ты и зачем? — Откуда — это долгая история, а зачем... Пожалуй, чтобы помочь вам. — Ты понимаешь, что за чертовщина тут творится? — он бросил взгляд на мою руку, сжимавшую рукоять меча. — Ты же знаешь, что это за место? — Бывал здесь, — кивнул я. — Только тогда ничего, кроме вашего Пути и небольшого деревца у него начала, тут не было. А теперь... как все это называется? — Это Кернгорм, — он бросил взгляд на сражающихся. — Ему еще нет и дня. Дейрдре дала ему имя, а сейчас она защищает его. Так что ты знаешь о наших врагах? — Кое-что знаю, о чем-то догадываюсь, но все это, как обычно, может подождать. Сейчас не время для разговоров. — Тогда давай пробьемся к Дейрдре, — сказал он. — Нужно отдать ей топор и не подставить ее под удар. С Вервиндлем это возможно. Я должен как можно скорее вернуть себе Грейсвандир. Я кивнул и извлек Лезвие дня из ножен. Оно засмеялось и запело, и я рванул следом за Корвином — туда, где в брешь в рядах защитников узора ползла тьма. Дейрдре неслась ей наперерез, и, прикрывая ее, я нанес по вытянувшемуся к ней черному щупальцу отличный удар. Мой коронный — тот, что показал мне учитель фехтования еще в годы учебы в Беркли. И сразу же пожалел об этом. Тьма взвыла голосом Призрачного Колеса. Голосом Мерля. Когда-то я мечтал это услышать. Потом боялся. Вервиндль говорил, что мне в любом случае придется это совершить. Но лучше бы ему было не указывать мне, как поступать.