***
С трудом открываю глаза. Судя по непередаваемым ощущениям, лягушки в моем животе размножаются, и главная их миссия по-прежнему утопиться. Смотрю на дисплей мобильника — без пятнадцати двенадцать. Чего?.. Было десять. Какого хрена я все еще сплю? И где, собственно, мои бутерброды? Набираю Кензи. Гудки идут, но сладкий не отвечает. Тупо начинаю нервничать. Что за фигня? Встаю с кровати, не отрываясь от мобильника. Меня сбрасывает автомат. Сто процентов Ичиро! Достал брата пасти! Вечно у меня его отжимает… Натягиваю треники, на ходу перешагивая через разбросанные по всей студии шмотки, естественно, не мои. Прибирать на собой Кензи так и не научился. Та же фигня с посудой — никогда не моет! Хоть одноразовую покупай! Надоело за ним все вылизывать! А я в домработницы не нанимался! Фак, нервничаю… Чувство голода дает о себе знать. «Любовь» к Розовому — тоже. Раздвигаю шторы, запуская в комнату яркий свет теплого весеннего солнца, и чуть успокаиваюсь. Шикарный день! Просто класс! Волочу слабенькие ножки к холодильнику. Открываю волшебный шкаф, и настроение тут же падает. Пусто. Вернее, нет — есть салат, по фирменному рецепту Ичиро. Называется, видимо, «Чтоб ты сдох, Сеитоши». Закрываю. Да ну на фиг. Ни за что. Снова звоню — не отвечает. Кажется, я умираю с голоду. Наверное, стоит накатать завещание. Ичиро упомяну отдельным пунктом. Отпишу ему его же собственный салат и положу записку внутрь: «Чтоб ты подавился, засранец заботливый! Встретимся в аду!» Наливаю в стакан простой воды и с отвращением выпиваю, чтобы хоть как-то себя обмануть. Желудок не дурак. Урчит на весь дом. Глаза тяжелые. По-ходу, я переспал. В руке вибрирует мобильник, открываю не глядя, верещу: — Любимый мой, ну где ты?! Ну! — Дайски. — Слышу я голос Като, и сердце мое пропускает удар. — Ой… Я думал, это Кензи. Привет, тигренок. Чего звонишь? — Ты где? — Дома. — Мы заедем? — Мы? В гости? В твой день рождения? Отпраздновать, что ли, негде? Или… На свадьбу хотите пригласить? Свидетелем точно не буду, сразу говорю. Да и вообще целый список зачитаю, почему я против. — Не поэтому. — Хмм, интрига… Ну, ладно. Подъезжайте. Только прихватите чего-нибудь пожевать. Мой пропал где-то с моими бутербродами. И не отвечает. Достал. — Хорошо. Скоро будем. Только не уходи. Ого… Сам позвонил. Спустя столько времени. Я только сейчас понял, как дико скучаю. Все же не зря поздравил. Рвать связь с другом из-за каких-то чужих глупых обид — полный идиотизм, считаю. Я же не на хозяйство его претендую. У меня как бы Кензи есть. В смысле… не для этого конечно же. Я его люблю! Я сам его выбрал! Не нужен мне никто другой! Но набирать поросенка больше не буду. Надоел к брату все время сматываться по первой того прихоти. Пошел на фиг, слабак. Через двадцать минут раздается долгожданный звонок в дверь. Подхожу, открываю. Пупсики. Вижу Като, и во мне что-то переворачивается. Словно флэшбэк словил. Будто не отпускал никуда и выбора в пользу другого не делал. Правда, физиономия Рыжего рядом меня отрезвляет. Вспоминаю, как вошел тогда в гараж и те чувства нескончаемой обиды, что в тот момент испытывал. Жесть какая-то… Прячу противоречивые эмоции за натянутой улыбочкой и толкаю для них дверь. — Ущипните меня, реально думал, почудилось. — Привет, — бурчит Като, с трудом разевая рот. Рожа бледная до ужаса. У Хаямы краснющие глаза. — Выглядите так паршиво, что «как дела?» страшно спрашивать. Парни переглядываются, Като неуверенно протягивает мне белый с харчами пакет. Пахнет, вроде, вкусно. Только не пойму, чем. Забиваю на лица, хватаю обед, иду к стойке, оборачиваясь за плечо. — Чего ссым?.. Я, вроде, в штанах. Велкам. Кензи нет пока. Поехал за едой и уже два часа где-то околачивается. — Дайски, — неожиданно протягивает Като, все же заходя. — Второй раз?.. И ты еще жив? — перевожу я глумливый взгляд на Рыжего. — Удивительно. Мне только что в любви признались. А тебе? До сих пор надеешься? — понимаю, что перебарщиваю, но, зная, как он умеет отбиваться, жду подъеба с нетерпением. Молчит. — Не отвечаешь? Вы сегодня ну очень странные, детки… — Ты только сядь, — невнятно бубнит тигренок под нос. — В смысле? — Присядь, ладно? — Что-то случилось?.. Вы меня пугаете… Вы че… беременны? — решаю их подколоть, но, видимо, не вовремя. Кудрявый с раздражением пялится на меня исподлобья и шумно выдыхает через нос. Юске отводит стеклянные глаза в сторону. — Парни, че с вами? Като жадно заполняет легкие воздухом, будто набираясь смелости что-то сказать. Выдыхает. — Сегодня утром… — опять вдох — …сегодня утром произошла авария. Я замираю. Под ребрами начинает бешено колотить. Становится не по себе. Становится жутко. — Авария? — Да. Сильная. Там… — Что? — спрашиваю с явной неуверенностью, что хочу знать ответ на этот вопрос. — Там… был твой байк. Замираю. — Как «байк»? Я ведь здесь… Като молчит. Я понимаю, на что он намекает. Скептически прыскаю в сторону, мотая головой: — Кензи не умеет водить. Тишина. — Эй… Тишина. — Что с ним? Где он? Он, ведь в порядке? Тишина. — Говори, блять, уже! — Дайски… он… Затянувшиеся паузы между словами дают исчерпывающий, ясный, пронзающий до боли в груди ответ. — Нет! Не смей! — Его… — Не хочу! Не говори! Не смей этого говорить! — трусливо зажимаю ладонями уши, но это не помогает. — Его нет, — отрезает Хаяма. По телу разрядом тока пробегает волна слабости и растекается где-то в коленях. Ноги подкашиваются. Ладони беспомощно падают вниз. — Что?.. Сдохнуть хочешь?! Это не смешно, идиот! — кидаюсь в сторону рыжего ушлепка, Като преграждает мне путь. — Он ведь прикалывается, да? Это ведь шутка такая? — требовательно смотрю в наполненные слезами черные глаза. Вижу в них ответ. Опускаю уголки дрожащих губ на автопилоте, корчусь и жалобно молю: — Пожалуйста, скажи, скажи, что это неправда… скажи… — смотрю в надежде, что сейчас он произнесет: «Н-да… Ты такой болван, Сеито. Мы же прикалываемся. А ты повелся», и в дверь влетит Кензи, покатываясь надо мной со смеху. — Не могу. — Скажи! — Прости. Тело отказывает, я падаю в чужие объятия, не чувствуя ног. Из моей груди вырывается страшный крик… Из глаз хлыщут, не знаю когда успевшие набежать, слезы, искажая с трудом воспринимающуюся, жестокую реальность. Из легких хрипами выбивается рев. Снова кричу. С силой зажмурив глаза, пытаюсь проснуться. Не получается. В какой-то момент в голове будто что-то взрывается. Мысли путаются, и я отчаянно пытаюсь ухватиться хотя бы за одну из них. Собираюсь с силами. Отталкиваю Тосиро. Просушиваю глаза рукой. Заставляю ноги вспомнить об их основной функции и начинаю хаотично метаться по студии в поисках телефона. Нахожу его глазами, хватаю. Вновь набираю его. Гудки. Сброс. Набираю. Гудки. Сброс. — Где он? — Не надо, — хрипит Като. — Где он?! Говори! Я должен его увидеть! Не поверю, пока не увижу! — Не надо, блять! Там от байка ничего не осталось! Не на что там смотреть! Слова Като эхом разносятся в моей гудящей голове. Я представляю себе все слишком красочно. Меня бросает в жар. Лицо горит. Ноги снова отказывают. Я чувствую растекающуюся слабость во всем теле и подступающую непреодолимую тошноту. Не в силах стоять, падаю на колени. Меня выворачивает. Водой… Из глаз по-прежнему текут слезы… Чувствую, как в плечи вцепляются сильные пальцы Тосиро… Снова выворачивает… Не знаю, как оказываюсь на диване. Молча смотрю на гуляющие по комнате теплые лучи весеннего солнца. Сижу… Голова болит… Живот тоже… Сердце… Глаза тяжелые… Хочется спать… Я откидываюсь на спинку дивана в надежде, что скоро проснусь и все будет по-другому, что реальность окажется глупым сном. Засыпаю…***
— Есть хочешь? — задает Тосиро самый идиотский вопрос на свете. Наверняка не знает, что вообще сказать. Но никуда не уходит. За окном ночь. — Не хочу. А тошнотик где? — Поздно уже. Дома. У него же школа с утра. Не то чтобы меня это волнует. Но от бархатного голоса исходит тепло. Неважно, что он говорит. Лишь бы не это холодное угнетающее молчание. Спрашивает: — Почему «тошнотик»? Я вспоминаю прошлое и вяло усмехаюсь: — Стошнило потому что. Прямо в штаны. В мои. Когда в планах было потрахаться. Тосиро поднимает уголок рта. В другой бы раз точно сказал лаконичное «отвратительно». — А после он тебя у меня отнял, — лезет в голову сплошное дерьмо. — А теперь у меня отняли Кензи… Разве так можно?.. Я что-то делаю не так? Да?.. За что меня так наказывают? Почему я всегда остаюсь один? Я проклят, да? Или, может… потому что мудак эгоистичный? Разве я не о Кензи думать сейчас должен? О боже, — опускаю опухшие веки и быстро часто дышу. — Мой заинька. Мой родной, — утыкаясь носом в спинку дивана и начинаю истерику. — Разбуди меня, Като… Я не хочу видеть этот кошмар. Кензи… Я, что, его больше никогда не увижу? Я его даже утром не смог застать. Ну как же так?.. Катенок забирает меня в свои объятия и не отпускает, пока я продолжаю взахлеб реветь: — Ненавижу… Ненавижу этот мотоцикл… Ненавижу эти чертовы бутерброды… Себя ненавижу… Ичиро ненавижу… Тебя… Не надо было тебя поздравлять. Я ведь не сдержал обещание… — Завязывай. — Почему Кензи?! Почему не я? Почему не чертов Ичиро?! — всхлипы превращают слова в кашу. Не уверен, что Като вообще понимает, что я говорю. Хотя, вроде бы, понимает. Но отвечает полную ерунду. — Просто… так случилось. Никто не виноват. Я отстраняюсь и растеряно хлопаю на него глазами: — Просто? Просто?! — Из меня херовый утешальщик. Прости. — Тогда проваливай! Тебя здесь быть вообще не должно! — Ну извини, что это был не я. Мои зубы стискиваются на автомате, мне хочется влепить ему пощечину за эти слова. Я сам не понимаю, почему. Рука взмывает в воздух машинально, зависает там на пару-другую секунд и обессиленно опускается. Снова морщусь от подступающих слез, кидаю голову и упираюсь лбом в его колени. Макушки касается теплая ладонь. Реву… И так всю долгую мучительную ночь: я лежу на диване — Тосиро сидит на полу; я посылаю его на хер — он никуда не уходит; я просыпаюсь в истерике — он забирает меня в свои объятия и не отпускает, пока не отключусь; после снова засыпаю…***
День. — Тебе надо пожевать, — щелкает Като кнопкой рисоварки, та открывается и выпускает ему в лицо горячее облако пара. Он забавно морщится, чуть отклоняясь назад. — Не хочу. — Надо. Ты вчера ничего не ел. Рис готов. — Сам ешь. — Ты весь зеленый и на ногах еле стоишь. Надо поесть. — Я, блять, жить не хочу, а есть тем более! — Только, блять, не ори ни хуя, — корчит такую пачку, словно его тут насильно удерживают. Я поднимаюсь с дивана и заплетающимися ногами топаю в туалет: — Да пошел ты. — Ага. Раз пятнадцать за ночь уже сходил. Сука, блять… Не могу его видеть. Здесь должен быть Кензи, а не он. Первое, что бросается в глаза в ванной — щетка Кензи. Становится тошно. А я еще шкафы в комнате не открывал… Застреваю в душе на полчаса. Не помогает. Снова выхожу никакой. — Садись, — кивает Като на приготовленную для меня пиалу с рисом. — Не буду. Отвяжись. Заебал, — плюхаюсь на диван. Но на звон упавшей в мойку ложки невольно оборачиваюсь. Като психует. Дергает со стойки пиалу и угрожающе подступает ко мне. Внаглую водружается на мои бедра. Зачерпывает палочками рис и тычет ими мне в губы. Цедит: — Жри, блять, давай уже. — На хуй иди, — отворачиваюсь, скрещивая на груди руки. — Ща довыебываешься. Не реагирую. — Ну все, блять, — откидывает палочки в сторону и ставит пиалу на диван. Зачерпывает рис двумя пальцами, второй рукой давит на щеки. Я невольно размыкаю губы, безрезультатно пытаясь его оттолкнуть. Бесполезно, силы будто кончились. Я правда пытаюсь. Но между мной и ним словно невидимый барьер. На язык падает горсть слизкой безвкусной крупы, рот затыкают холодной ладонью. — Жуй! Я делаю пару ленивых движений челюстями, смотря в его темные теперь самые красивые в мире глаза. Думаю, что на его месте мог бы быть Кензи, и мы бы сейчас ржали как ненормальные. От выдуманных воспоминаний снова кисну, на щеку с кончиков ресниц падает слеза. Като смотрит на меня в упор. Вновь зачерпывает пальцами рис и подносит к моим дрожащим губам. Я не сопротивляюсь.***
В сторону постели я даже не смотрю. Постоянно сижу на диване, никуда не выхожу, ничего не делаю, ни в чем не вижу смысла, превращаясь в некое подобие овоща. Утрачиваю сознание, не реагирую на Като, как внешний раздражитель и проявляю ко всему окружающему меня разве что равнодушие и безучастность. Мои мысли потихоньку выветриваются. Все мысли. Все воспоминания. И я понимаю лишь одно, что меня, как и Кензи, больше нет. Я не могу без него жить. Я не хочу без него жить. Единственное, что мне сейчас нужно — быть рядом. Я встаю. Уверенно топаю к кухонным шкафам, вытаскиваю запасы своего снотворного и беспрепятственно заныриваю в ванную — Като куда-то делся. Защелкиваю замок. Включаю воду. Откручиваю крышку с пузырька. Смотрю на сотню белых пилюль. Поражаюсь. Так много? А был уверен, что тут по нулям. Помню, как позорно смывал штук десять в унитаз, словно вчера было. С тех пор ни разу не глотал это говно. Странно, что вообще не выкинул. Теперь радуюсь, что есть. Высыпаю горсть бусин в трясущуюся ладонь, опрокидываю в рот. Запиваю прямо из-под крана, с облегчением выдыхаю. Вот и все. Скоро я буду с тобой, Кензи. Потерпи. Еще немножечко. Сажусь на пол, откидываюсь на дверь, жду… Не понимаю — то ли накрывает, то ли нет. Глаза и до этого были тяжелыми. Слышу стук. — Эй, Дайски, ты там? — А где, блять, мне еще быть, по-твоему? — Бесит. — Открой. — В смысле? — Открывай. — У меня… понос. — Это с риса-то?.. — С тебя, блять. Задолбал! — Серьезно, выходи. — Стук становится громче и глуше. — Нет. — Чего случилось-то?.. — Ты повел себя, как мудак… — А помимо? Близнецы?.. — Кензи… — Веки прямо слипаются. — И что он натворил? — Умер… — Надеюсь, колесами подавился… — Что?.. — Во ты дебил… — Это не смешно… — Уши будто закладывает. Я еле шевелю языком. — Дайски… — Еще раз скажешь, значит любовь… — Сегодня лучший день в твоей жизни… — Второй… — Сознание путается беспросветно. С трудом понимаю, что несу. — Детка… — Кензи?.. — Люблю… — И я… Гул. Удар. Треск. Туман. Кензи. Сует пальцы мне в рот. Выворачивает… Вода… Крики. Голос другой… Бархатный… Снова тошнит. Тосиро. Орет. Плачет. Целует. Серена… Свет… Яркий. Белый. Кругом все белое… Живот пустой…***
Солнце светит так же ярко, как и в тот день. Птицы поют. Люди плачут. Черные костюмы. Темные очки. Цветы. Женский плач. Мужской. Рев Ичиро. Не смотрю. Держусь. Пытаюсь забыться. Пытаюсь думать о Кензи. Вспоминаю, как мы познакомились, как признались друг другу в любви. Вспоминаю первую ночь. Нет, это был день. Волшебный. Лучший в моей жизни. Вспоминаю его смех, его танцы, его до забавного фальшивое пение, которое я мог слушать часами. Его ломаный английский. Вспоминаю его любимое «мазафака». Вспоминаю поездку на мотоцикле… Долбаный байк… Вспоминаю хлопок двери и писк дверного замка. Вспоминаю слова Юске. «Его нет». Вспоминаю слова Като: «Ты охуел?! Тебе кто право давал такое делать?! Совесть, блять, поимей! Перед отцом не стыдно, не?! Мне ему звякнуть?! Или сам?.. А следующий кто? Я? Мне тоже с собой после тебя покончить? Или что? Я блять просто так, что ли, тут с тобой трясусь?! Сдохнешь — я следующий! Понял?! Козел…» — Я с тобой, — не отходит Като от меня ни на шаг после церемонии. — Нет. Хочу побыть один. С Юске езжай. — Да плевать мне, что ты там хочешь. — Хорошо. Давай так: я не хочу тебя видеть, Като. Ты не сможешь мне его заменить. Я просто. Хочу. Побыть. Один. Ясно? Или тебе по слогам повторить? И все последующие решения — это только моя жизнь. Тебя в ней больше нет. Ты для меня умер. Не Кензи. Ты, Като. Уйди, — прекрасно осознаю, что говорю. Благо, он меня наконец-то слышит. — Хорошо. Я наберу тебя через час. Можешь просто меня сбросить. Этого будет достаточно, — исчезает будто навсегда.***
Дома кидаю пакет с покупками на диван. Подхожу к проигрывателю, скидывая черный пиджак и стягивая с шеи черный, непривычный, душащий галстук. Включаю «Killing me softly». Его любимую. Нашу. Ту, что Кензи мог слушать и петь невпопад буквально часами. Снова и снова. А я мог вечность его слушать. Даже на телефон его блеяние записал. Поставил на будильник. Обожаю так, что завожу его теперь всегда. Начинаю тихо подпевать, стараясь по-забавному сфальшивить. Как у него конечно же не получается. Он был просто неповторим. Сбрасываю рубашку и брюки. Иду в ванную, взяв с собой пакет. Достаю из коробки тюбики с жидкостями. Смешиваю по инструкции. Последний раз кидаю взгляд в зеркало на свой когда-то посвященный Като блонд и наношу темную жижу на каждую прядь в хаотичной порядке. Наверняка покроюсь пятнами и буду выглядеть как жираф. Плевать. Жду, когда схватится. Волосы темнеют на глазах. Через полчаса раздеваюсь полностью и иду в душ. Просто встаю под жгучую до неприятных ощущений воду, смотрю, как черные струйки бегут по телу вниз, постепенно становясь прозрачными, как из меня вытекает вся моя грязь и прошлое… Промакиваю волосы махровым белым полотенцем, смотрю в зеркало на блеск темных волос, в глаза… Не вижу. Будто стерли. Кажется, я схожу с ума. Выхожу из ванной. Неуверенно открываю шкаф. Трогаю его вещи. Беру его любимые толстовку и безразмерные штаны. Надеваю. Чувствую тепло, уют. Чувствую его запах. Его… Вспоминаю. Песня звучит по кругу уже раз в пятисотый. Напеваю, коверкая английские слова. Ем безвкусный рис. Наслаждаюсь. Пытаюсь. Невкусно, но ем. Привыкну. Полюблю. Как и он. Сомневаюсь. Делаю звук громче, дабы заглушить кваканье своего неугомонного нутра. Плюхаюсь на кровать. Зарываюсь в его вещи словно в плед, сжимаясь в комок. Дышу. Больно. Глаза тяжелые… закрываются. Я засыпаю с чувством невыносимого голода…***
Сквозь сон раздается противный писк электронного замка. Громкий дверной хлопок заставляет разлепить отекшие от постоянных слез веки. Ресницы снова слиплись, ощущение такое, будто плачу уже во сне. Телефон разрывается знакомым пением. Звонит будильник. Перекатываюсь на другой бок, лицом к шкафу. Встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале, сосредотачиваясь на цвета платинового солнца взъерошенных волосах. Пробегаю глазами по разбросанным на полу знакомым, но явно не моим шмоткам. Лихорадочно начинаю соображать, что к чему. Нет… Нет! Стой! СТОЙ!!! НЕ УХОДИ!!! — АААААААААААААААААААААААААААА!!! В дом, как ошпаренный, влетает милый. Запутываясь в своих широченных портках, приземляется физиономией в собственные трусы, необдуманно по привычке кинутые на пол еще вчера вечером. — Ай, бля! — шипя, судорожно поднимается, растирая колено, и таращится на меня ошалелыми глазами. — Детка, мазаф-фака! Чтоб тебя! Ты охуел? Я, увидев его целехонького, вскакиваю на кровать и с разбега кидаюсь ему на шею, пока мираж не растворился в воздухе. Он не в силах устоять на ногах, снова падает под тяжестью моих шестидесяти трех, на пятую точку, а после заваливается на спину: — Твою же ж мать! Какого ж хрена?! — Кензи-и! — Ты че орешь, истеричка?! — Кензи-и! — я в приступе жадности начинаю целовать его лицо. — Да мазафака… че с тобой? — Не уходи! — Че? — Не уходи! Не оставляй меня! Прошу… — Ты нормальный вообще?! — Не надо ехать! Я больше не буду это есть! Никогда! — А-а-а, мамочка… ты меня, бля, пугаешь… SOS, SOS… — начинает стучать по полу рукой, будто отбивая меседж соседям азбукой Морзе, которые его стопудово не спасут. Ибо я их уже точно достал за последний месяц ночными воплями, пока, как ковбой, прыгал на своей лошадке. Целую в губы. — Люблю… люблю тебя! — Зая, фу! Зубы, зубы почисти… буэ… — корчась отворачивается. — Хорошо, прости, прости. Только не уходи! Я сделаю все… — вцепляюсь в его ремень и начинаю лихорадочно расстегивать пряжку. Он лежит бревном, подтянув руки к груди, сплетя пальцы, и смотрит на меня как на умалишенного. — Малыш, меня ж чуть кондратий не хватил. У меня теперь неделю не встанет. Это, во-первых. А во-вторых, бля, я уже сгонял. Принес те гребаный стейк. Меня не было от силы минут десять. Как можно было за десять минут лишиться рассудка? — А?.. — БЭ! — А как же макдак? — Передумал. Я смотрю перед собой, пытаясь понять, когда меня так мощно торкнуло. Вспоминаю: — Какое сегодня число? — Двадцатое? — А месяц? — Зая… — испуганно таращит Кензи на меня самые красивые в мире глаза. — Апрель! Только про год, бога ради, не спрашивай. — Уау, — офигеваю я с себя самого. Со дня рождения Тосиро прошел месяц. Вспомнил ли я про него? Нет… — Что-то не так?.. — Ты просто не представляешь, как я тебя люблю. — Вот же повезло… — продолжает оглядывать меня явно с большим сомнением на сей счет. — Ты, ведь не трогаешь мой байк? — цежу с умильной на губах улыбкой, но угрожающе. — А надо? — Если решишь научиться, я тебя убью. — Не собирался вообще. Ты видел, как я в GTA гоняю? О чем, блин, речь? — Солнышко мое, — укладываюсь ему на грудь и целую нежными чмоками в губы. Родной. — Ну ты ку-ку, — заключает с усмешкой и ласково касается моей скулы. — Может, поешь все-таки? — Не. — В смысле? Я ж мяса купил. — Больше никакой живности. — Че? — Все, я буду есть только жратву Ичиро. — Так, ясно. У кого-то потек крышняк, — присвистнул, крутанув у виска пальцем. — Я так рад тебя ви-и-идеть. — Н-да, детка… Тебе явно не хватает витаминов. Для мозгов. — Мой самый важный витамин — это ты! И мне тебя нужно прямо сейчас! Хочу, хочу, хочу! Ну давай, раздевайся, быстрее же, ну! — Ладно, ладно! Успокойтесь, пациент. Будет вам… инъекция внутримышечно. Пошли, мой авитаминозный. Я сделаю это нежно…