Цифры

Цифры, цифры, цифры. Бесконечные числа, ряды значений. Они кружатся вокруг тебя, завлекают в свой водоворот, манят, кричат, упрашивают хотя бы прислушаться к ним. Ты не знаешь, что ты отсчитываешь. И не хочешь знать. Десять. Когда тебе было десять лет, ты упала с качелей. Просто неаккуратно соскользнула и приземлилась на песок, а потом почувствовала тяжёлый удар по затылку и повалилась вперёд. До тебя донёсся сдавленный крик мамы, а потом всё исчезло, как тебе показалось, на мгновение. На деле же сознание ты потеряла на долгие одиннадцать минут. За это время папа успел добежать с тобой на руках до ближайшей больницы. Всё обошлось, этот удар не стал ничем серьёзным. Лишь иногда у тебя болела голова, как сейчас, и ты гладила пальцами маленький шрам у самых корней волос, каждый раз, взрослея, всё более отчётливо понимая, какое чудо, что ты тогда вообще осталась жива. Кто-то дал тебе шанс. Девять. Девять месяцев женщина вынашивает ребёнка. Девять месяцев в году потом её чадо ходит в школу. Ты не знаешь и уже никогда не поймёшь, что же это за девять месяцев. Иногда от этого становится тоскливо. Обычно подобные мысли приходят ночью (впрочем, именно это время суток приносит тяжесть и горечь), когда ты смотришь на Шаламова. Тебе ни от кого не хотелось детей. Могла бы. Но ни в одном мужчине ты не видела достойного, если не отца, то хотя бы донора. А вот от Жени родила бы. Не задумываясь. Вот только жаль, что познакомились вы не три года назад, когда шанс ещё точно был. А сейчас… Нет, вы не сумасшедшие. Восемь. Вот уже восемь лет ты работаешь в прокуратуре. Пришла ещё с кучей амбиций и желанием всем что-то доказать, а теперь уже чётко и спокойно выполняешь свою работу, а в голове отлаженный алгоритм, где нельзя допускать ошибок. А восемь лет… Что ж, ты любишь свою работу, это лучшие восемь лет твоей жизни. Семь. В седьмом классе ты впервые поцеловалась с мальчиком. Он был на год тебя старше, казалось, умнее и опытнее. Впрочем, тогда целоваться тебе не понравилось. Спустя три года ты поняла, что такое – наслаждаться каждым прикосновением чужих губ. А в седьмом классе тебе показалось всё чересчур мокро, противно, его ладони неуверенно лежали на твоих плечах, комкали аккуратную белую блузочку, оставляя на ней следы. И хотелось вырваться, убежать, вытереть губы тыльной стороной ладони, а ещё лучше салфеткой, чтобы совсем. И ты даже сделала попытку – дёрнулась, но он так сильно вцепился в тебя, что получилось лишь сморщиться от боли. Сейчас вспоминать уже смешно. В седьмом классе было обидно. Шесть. Ты шесть раз была на море. Кому-то это покажется ничтожным, кто-то наоборот позавидует. Но для тебя каждый приезд означал праздник. Ты, в общем-то, могла ездить бы и каждый год – зарплата всегда это позволяла, деньги у тебя были. И даже не потому, что в последние восемь лет в прокуратуре много зарабатывала, просто никогда не надо было тратить деньги ни на кого, кроме самой себя. А тебе всегда нужны были какие-то мелочи, даже на еду уходило не так много. За квартиру заплатила (впрочем, эта трата присутствует практически у каждого человека или семь), на бензин отложила, чтобы весь месяц спокойно ездить, туда же, немного подумав и морщась, приплюсовала и деньги на сигареты. Вот и основные заботы. Ты настолько привыкла к ним, что уже и не думала, что можно как-то иначе. Но на море всё равно была всего шесть раз. И то три раза – в детстве. Ты и сейчас с улыбкой, прикрывая глаза, представляешь почти пустой пляж (вечером народ разбегался по клубам и кафе, а ты приходила к берегу), редкие крики чаек и даже в эти секунды ты с щемящей тоской вспоминаешь, как воды омывает ступни, когда ты оставляешь босоножки на песке и медленно заходишь в манящую синюю даль. Три раза в детстве, один раз, когда была студенткой, и два раза за время работы в прокуратуре. Ты бы хотела съездить на море с Женькой, показать ему эту красоту, объяснить, что она значит для тебя. Но это невозможно, вы оба слишком заняты своей работой. Пять. Ты никогда не была отличницей. Так уж получилось, что школа не занимала полностью твоих мыслей. Ты никогда не питала любви к точным наукам, хотя и схватывала материал на лету, – алгебра давалась легко, но вот химия и физика вызывали лишь недоумение и желание лечь спать. Впрочем, в пятом и шестом классе ты умудрилась заработать колонки пятёрок. Родители были счастливы, им казалось, что их девочка, их Анютка, гений. В седьмом классе ты поняла, что не в твоём характере просить завысить оценки и осталась довольна своими четвёрками. Чуть позже ты определилась и полностью сконцентрировалась на гуманитарных предметах, остальные изучая лишь ради сносных оценок. Пятёрки по литературе, истории и иже с ними были всегда. Четыре. В любой комнате четыре угла. У стула четыре ножки. У человека четыре конечности. Четыре – твоё любимое число. Но объяснить, почему, ты не могла никогда. Да и не пыталась. Три. Как-то ты купила три апельсина. Именно три. Не больше и не меньше. Ты готовилась к какому-то празднику, поэтому один тебе нужен был в салат, второй – в глинтвейн, а третий ты оставила себе, поддавшись искушению. Салат был готов, в глинтвейн ты уже порезала положенный ему цитрус, но больше на подоконнике не осталось. Апельсин исчез, словно его и не было. Ты так и не знаешь, где теперь он. Два. Двое. Вдвоём. Ты и Женька. Женька и ты. Всё бы отдала, чтобы быть рядом с ним. Сейчас. Сию минуту. Всегда. Сидеть вечерами на кухне, медленно допивая почти остывший чай, поднимать взгляд или смотреть на мужчину из-под опущенных ресниц так, чтобы он ничего не заметил. Любоваться резкими чертами лица, какими-то уставшими, но мягкими (исключительно дома) тёмными глазами, останавливаться на губах и кусать собственные от желания вскочить, кинуться к нему. Впрочем, можно и так. Ты часто первая поднимаешься, обходишь стол и прижимаешься к его широкой спине, гладишь ладонями грудь, касаешься губами волос, осторожно дуешь, целуешь, пока он сам не выдерживает и не оборачивается, заключая тебя в крепкие объятия. И ты в этот момент понимаешь, что никуда он тебя не отпустит. Ни сейчас, ни потом. И вас так и будет двое. И никого вам не надо. Один. Ты одна. Теперь ты совсем одна. Так надо. Сегодня, завтра и ближайшие дни ничего не изменится. *** Ноль. Ноль эмоций. Гулкая пустота внутри. Отчаяние и невероятная боль от того, что он ничего не может изменить. – Аня, посмотри на меня! – если раньше Шаламов кричал, требовал, то теперь это просьба. Бессмысленная, ничего не стоящая. Просьба, которую Анна, может, и выполнит, но от этого станет только хуже. В её глазах всё та же пустота, всё то же равнодушие. Ничего не меняется. – Хорошо, не хочешь смотреть на меня, посмотри на цветы, это твои любимые. Или за окно. Ты же любишь осень, посмотри, там такое солнце яркое, выходишь и жмуришься… Анька, а помнишь, мы с тобой гуляли по осеннему лесу и собирали опавшие листья? Ты ещё очень сосредоточенно к этому подошла – отбирала только самые яркие, самые лучшие. А потом мы их в электричке забыли. И ты на меня обижалась, потому что это я предложил машины не брать, своим ходом добраться. А в машине забыть листья было бы труднее – туда всегда можно вернуться. Ань, мы все по тебе скучаем. Ухов сегодня тоскливо сказал, что он по отчётам в прокуратуру соскучился. А Алексей спрашивал, пускают ли к тебе. Ребята привыкли, они уже давным-давно на тебя не сердятся, им с тобой приятно работать, а новых никого не хочется. Анют, мы дело раскрыли вчера. Представляешь, всё оказалось так банально-пошло, дело совсем не в политике! У него просто любовница, оказывается, очень ревнивая была, вот и в пылу ссоры воткнула в него нож. А мы всё думали на его партнёров по бизнесу. Аня, дома без тебя очень пусто. Там так тихо, что терпеть это невозможно. Послушай, я уже заучил дорогу сюда наизусть, мне кажется, даже в коме я вдруг очнусь и поеду сюда. Анечка, вот ты уже почти десять дней молчишь, сегодня десятый, никак не реагируешь, похудела… Вот зачем ты похудела? Тебе и так было хорошо! Думаешь, я тебя больше любить буду? Глупая, Анька, я и так люблю тебя невозможно сильно. Немчинова не шевелилась, так и продолжала смотреть в невидимую точку на стене. Только пальцы то сжимались, то разжимались, словно Анна что-то считала – десять, девять, восемь… Три пальца, два. А взгляд стеклянный, словно она не здесь, а где-то далеко-далеко. – Аня, прости, мне надо идти, – Евгений Андреевич бессильно опустил руки, которыми до этого активно размахивал. – Аня, я обязательно приду завтра. И послезавтра. И пока ты, наконец, не вернёшься. Только ты возвращайся поскорее, пожалуйста. Мужчина поднялся, коснулся плеча женщины, наклонился, оставляя поцелуй на бледной щеке, и медленно пошёл к выходу из одноместной палаты. Аня сжала и разжала пальцы и словно недоумённо посмотрела на ладони. – Я буду ждать, – еле слышно, хриплым от долгого молчания голосом, пробормотала она. Женя резко обернулся и кинулся к ней, вцепился ладонями в плечи и заглянул в глаза Немчиновой, но та вновь вернулась в прежний полутранс. – Аня! Аня! – он не знал, что говорить, что сделать, чтобы она сказала хоть что-то ещё. – Аня! Шаламов встряхнул женщину, но Анна, как марионетка, дёрнулась и обмякла в его руках, подбородок упал на грудь, глаза закрылись. Генерал осторожно уложил её на белоснежную простынь и погладил по волосам, вглядываясь в бледное лицо любимого человека. – Аня… – прошептал Женя. Не ноль. Уже не ноль. Значит, есть шанс. Значит, есть надежда.