Четыре Рождества

Лиза Хоукай не была фаталисткой. Дочери великого алхимика не пристало верить в судьбу. Бертольд Хоукай постарался обеспечить своей дочери блестящее образование, отличное воспитание и реалистичный подход к жизни, но, будучи куда более углублённым в изучение алхимии, чем педагогики, он вряд ли думал, насколько полезны будут эти вещи ей в будущем. Хоукай была реалисткой – везде и во всём, хотя бы потому, что с детства знала: Бога нет. Есть алхимия, есть закон сохранения вещества и закон равноценного обмена, есть жизнь и смерть, анализ и синтез. Всего лишь естественные процессы, сменяющие друг друга. Эту истину пришлось осознать рано – в то самое утро, когда за завтраком, суча ножками под столом, она задала отцу вопрос, скоро ли придёт мама, а в ответ услышала: «Никогда». Это был первый год, когда в двухэтажном кирпичном доме в конце Каронсоновского переулка не было Рождества. Потом был и второй год, и третий… Признаться честно, Лиза не помнила, было ли Рождество раньше, но отчего-то хотелось верить, что мама была нежной, ласковой, способной сделать любой день праздником. Быть может, тогда и папа улыбался бы? Быть может, тогда праздник был бы не только за окном на улице? В коридоре на первом этаже громко хлопнула дверь. Маленькая Лиза обрадовалась – если папа вернулся, значит, скоро он растопит печь, и дома снова будет тепло. На первом этаже было холодно, изо всех щелей дули сквозняки, а в углах рам и на подоконниках можно было найти лёд. Там была только папина лаборатория – Лиза не понимала, что это за место, но точно помнила, что даже мама туда никогда не заходила, а значит, и ей заходить нельзя тоже. Летом – когда мама ещё не ушла – самым тёплым местом в доме была мансарда. Мама расставляла на столике чашки, и они пили по утрам и вечерам чай. Сейчас мансарда была закрыта, и Лизе приходилось мёрзнуть в папином кабинете, в кресле у камина, кутаясь в старую курточку. Иначе можно было замёрзнуть насовсем – так говорила мама. Когда отец вошёл в кабинет, девочка было бросилась к нему – но остановилась: рядом с папой стоял высокий мальчишка. Он был взрослый, наверное, уже ходил в школу. И он был совсем-совсем не похож ни на кого из тех, что Лиза видела раньше: у него были чёрные волосы и почти такие же чёрные глаза. — Проходи в кабинет и бери стул, — жёстко бросил отец мальчику. Тот повиновался. Отец разжёг огонь в камине, мимоходом давая указания: — На первом этаже лаборатория, туда ты не войдёшь, пока я не скажу. Спать будешь в комнате, соседней с этой. Кухня в конце коридора. В выходные можешь уходить к тётке. — А в праздники? – мальчишка впервые подал голос. – Завтра Рождество, сэр… — Рождество – не праздник, Рой, — бесстрастно оборвал его Хоукай. — Глупость. Никакого Бога нет. Это выдумка, иллюзия – и чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше. Если ты хочешь стать алхимиком, конечно. Мальчик, которого отец назвал Роем, тихо вздохнул, но возражать не стал. — Бери книгу, — Хоукай кивнул на стопку учебников на столе. – Открывай на тридцатой странице. Прежде, чем ты станешь изучать алхимию, ты должен знать всё о веществе и его характеристиках, — продолжал он менторским тоном. – Для того, чтобы понять процесс преобразования, ты должен понять, что ты будешь преобразовывать. Вопросы есть? Мальчик кивнул. Учёный приподнял бровь, ожидая вопроса. — Она тоже будет заниматься алхимией? – Рой внимательно посмотрел на Лизу, подобравшуюся поближе к камину. Хоукай, до этого делавший вид, что не замечает дочери, одарил Лизу мимолётным взглядом и отрицательно качнул головой: — Это Лиза. Моя дочь. И она никогда не будет иметь никакого отношения к алхимии. Не отвлекайся. У тебя есть, чем заняться. Учитель Хоукай сел за стол, а Рой со вздохом открыл учебник и вперился взглядом в страницу. Он хотел изучать алхимию, а вовсе не эту ерунду, которая наверняка уже ему известна из тех книжек, которые он нашёл на чердаке в доме тёти Крис. И чего уж говорить, его сильно расстроило то, что никакого Рождества у него в этом году не будет. Тётя Крис говорила, что учитель Хоукай – лучший, и что он обучит Роя алхимии и не только. Кажется, Рой только сейчас начал понимать, что стояло за этим «не только», и оно Рою очень не нравилось. К тому же, взгляд то и дело соскальзывал со страниц учебника на эту девчонку. Скажите ещё, что ему придётся возиться с этой малышнёй! Наверняка она вредина и плакса. Только этого ему ещё не хватало… Но девочка сидела на удивление тихо и всего лишь грелась у камина. Рой хмыкнул и вернулся к учебнику. Вечером, когда уже совсем стемнело, учитель Хоукай, доселе погружённый в свои дела и расчеты, будто бы вспомнил о новоприобретённом ученике. Мельком проглядев решённые им задачи и примеры, не дав намёка ни на недовольство, ни на похвалу, он отослал ученика в кухню, отправив с ним и дочь. Нехитрый ужин прошёл в молчании. Рою было не впервой питаться холостяцкой пищей – несмотря на то, что он вырос среди женщин, у тёти Крис почти никогда не было времени на то, чтобы готовить еду, а в её баре обычно подавалось лишь спиртное. После ужина учитель, не сказав ни слова, отправился в кабинет. Рой хотел было последовать за ним, но дверь захлопнулась прежде, чем он успел войти. — Папа будет й'аботать, — тихо сказала девчонка, соскользнув со стула и принявшись деловито убирать со стола посуду. И как только дотягивалась… Она смешно шепелявила и малость картавила. Рой прикинул, сколько ей лет – четыре? пять? – и, горько вздохнув, принялся помогать ей. — Меня зовут Рой, — сказал он и, подражая взрослым, протянул ей руку. – Рой Мустанг. Я буду учиться у твоего отца. — Я знаю, — кивнула девочка и вернулась к уборке. До раковины она явно не дотягивала, и Рою пришлось признать горестный факт, что мытьё посуды предстояло именно ему. Определённо. Это был худший сочельник в его жизни. Если бы он сейчас только мог вернуться бар тёти Крис! Быть может, он выпросил бы даже немного сидра. А может, смог бы даже спросить у неё разрешения поиграть с дворовыми мальчишками. Безусловно, с ним, будущим великим алхимиком, стали бы играть! Правда, пришлось бы умолчать о том, что до изучения алхимии ему пока очень и очень далеко… Впрочем, это были всего лишь мечты. И проводить Рождество всё равно придётся в компании мелкой девчонки, моя посуду за учителем и зазубривая совершенно ненужные формулы. — А на уй'ице снег идёт, — сказала Лиза. – Только не видно. Рой посмотрел за окно. Кажется, действительно шёл снег – за наледью на стёклах окон мельтешила белая пыль, прилипавшая к обратной стороне стекла. Толстая ледяная корка мешала разглядеть. Достав из кармана монетку – стащил у тёти пару штук на шоколадку – и погрев её в ладонях, мальчик прижал её к окну. Наледь моментально стаяла, и сквозь отпотевшее отверстие было видно, как кружатся за окном хлопья снега. Если всё время отогревать монетку на печке, то можно сделать целую гирлянду из кругляшков на окне. Рой впервые пожалел, что рядом нет кого-нибудь из тёткиных «девочек» — вот бы стащить у кого узорную брошку! Было б ещё лучше. В конце концов, нельзя же совсем без Рождества в сочельник! Лиза смотрела на расписанные монеткой окна, как на чудо. — С Рождеством, что ли, — хмыкнул Рой. Лиза кивнула – это был лучший подарок, который она могла только пожелать. *** Если два дня назад, когда было объявлено, что на рождественские каникулы школа мадам Грандчестер закрывается на ремонт, а все ученицы отправляются по домам, Лиза и была рада выпавшему случаю вернуться в родной город, то сейчас, выходя из вагона поезда в толчею перрона, она замечала только то, что счастья заметно поубавилось. Наверняка, отец будет расстроен тем, что она приехала без предупреждения – но что поделать, если у неё даже времени не было позвонить? Хорошо, что чемодан был лёгким. Тащить тяжёлый багаж из одного конца города в другой – незавидная участь. К тому же, объяснить отцу, что из школы её отправили праздновать Рождество, будет довольно трудно. Ведь Рождество – праздник с сомнительной историей, особенно для убеждённого рационалиста, каким являлся Бертольд Хоукай. Дом совсем не изменился за те месяцы, что Лизы здесь не было – разве только крыша чуть обветшала. Наверняка, в коридоре на первом этаже всё так же пустынно, а на втором промерзают все комнаты, кроме отцовского кабинета – кажется, с тех пор, как у отца появился ученик, кабинет ни секунды не пустует. Впрочем, дом был больше похож на клубок параллельных миров: в каждой комнате по мирку и один коридор между ними. Лиза фыркнула: параллельные миры – абсолютная глупость, и папа определённо бы рассердился, скажи она ему подобную чушь. А истории про остров с сокровищами, про лес с огромными плотоядными ящерами – всего лишь истории для тех, кто не имеет представления о цене истинного знания. Когда тебе двенадцать, и десять месяцев в году ты проводишь в школе строгих правил, находящейся за тысячу километров от родного города, сложно занять себя чем-то, кроме чтения, пускай и бульварных приключенческих романов. Лиза быстро научилась критически относиться ко всему, что читала – воспитание отца-алхимика сказалось, но отказать себе в слабости к литературе не могла. Её много раз спрашивали, почему бы ей не заняться алхимией. Лиза отвечала, что ей это малоинтересно, частенько отказываясь признаваться самой себе в том, что алхимии она опасалась. Жизнь отняла у неё мать, алхимия — отца. Если с первым поделать ничего было нельзя, то второго она могла как минимум сторониться. Дома было тихо. — Ну, вот я и вернулась, — тихо поприветствовала она сама себя и поволокла чемодан на второй этаж. В кабинете слышались шорохи – наверняка, отец снова занимался своими вычислениями. Однако, отца в кабинете не было: вместо него у камина метался молодой человек, спешивший убрать бумаги, будто его застали за чем-то плохим. — Учитель, я всё объясню! – он бросился объяснять, но потом обернулся и увидел не сурового наставника, а всего лишь двенадцатилетнюю девчонку. Это был определённо Рой Мустанг – его жёсткие черты лица, его же чуть раскосые тёмные глаза. Сколько они не виделись? Лет пять? С тех пор, как Лизу отправили в школу Грандчестеров – да, так и выходит, что пять лет. Она приезжала только летом, а летом отец отпускал его на работу: в помощники мадам Кристмас. — Э… — Рой прервал затянувшуюся паузу. – Привет! — Привет, — просто ответила Лиза. – Я думала, папа здесь… — А я думал, что он вернулся на день раньше… Вот и… А ты… — Рождественские каникулы, — объяснила Лиза, предугадав вопрос. – В этот раз всех отправили по домам на пару недель. По обстоятельствам. А где отец? Почему ты испугался, что он вернётся раньше? Рой смешался. Выглядел он наверняка глупо. Но ещё глупее было то, что он столь нелеп в глазах дочери учителя. И надо же было так попасться! Вот что называется, решил справить Рождество… — Он уехал по какому-то срочному делу в Ист-сити — сказал, что вернётся через два дня. Ну, ты же знаешь, что он обычно немногословен – много требует, мало объясняет. Он запретил мне пока использовать алхимию, но тётка попросила украсить её бар – и я подумал, а почему бы и нет… В общем, если бы он вернулся, мне бы влетело. Да уж это точно, влетело бы парню неслабо – Лиза хорошо знала гневливую натуру отца. — Могу пожелать только удачи, — улыбнулась она Рою и собралась было уйти из кабинета в свою комнату, как он остановил её, поймав её руку. — Эй, ты же не собираешься встречать Рождество здесь в одиночестве? Лиза устало вздохнула. — Прости, ты знаешь моё отношение к этому празднику. Рой усмехнулся. — Это не твоё, а твоего отца. — Папа говорит, что Рождество – не праздник… Мустанг прервал начавшуюся было речь. — Знаешь, Лиза, — сказал он заговорщицким шёпотом, будто их мог кто-то подслушать. – Мою тётку зовут мадам Рождество. Поверь мне, это женщина-праздник. Несколько часов спустя, теряясь в толчее бара мадам Кристмас, помогая Рою развешивать гирлянды, украшая огромную ёлку, Лиза думала: не так уж это и плохо — Рождество. Не так уж это и важно, какова история праздника, если это праздник. Если это время, которое можно провести с теми, кто тебе близок. Торжества не портили ни воспоминания о смерти матери, ни мысли о суровом в своей бесстрастности и безразличности отце. Это было просто весело и здорово: запахи сидра и шампанского, яблок в меду, ощущение свободы и беспечности. — Она хорошая девочка, — шепнула племяннику мадам Кристмас. – Помяни моё слово, малыш Рой, тебе ещё выпадет шанс понять, насколько. Легкомысленно и дерзко улыбнувшись тётке, Мустанг пробрался сквозь толпу. Схватив Лизу за руку, он отволок её к углу, где стоял старенький пыльный рояль. — Давай в четыре руки? – предложил он ей. Глаза Лизы изумлённо раскрылись. — При всех? – спросила она. — Нет, ты что! Да я сейчас и не вспомню ничего, кроме пятой сонаты Гейнцнера! — Зимняя Соната, это, конечно прекрасно, — прервал он. – Но у меня есть предложение получше. Ну давай, ты же первая в классе по сольфеджио! — Я давно бросила занятия на фано… — начала оправдываться девочка. – Откуда ты вообще знаешь, что… — Неважно! – безапелляционно заявил Рой, увлекая её за собой. – Давай! Сыграем! Лили споёт. Лили! Молодая женщина, сидевшая у барной стойки и беседовавшая о чём-то с мадам Кристмас, обернулась и посмотрела на парнишку вопросительно. — Лили! Давай! Я прошу тебя, спой! Мы сыграем! — Нет, я не могу играть! – топнула ножкой Лиза. — Ты даже не пробовала, — пожал плечами Рой и открыл крышку рояля. – Ведь есть ноты и есть я. У нас всё получится! Лили прошествовала к микрофону и одарила парочку за роялем выжидательным взглядом. Мустанг выдержал паузу и… заиграл. Его пальцы мягко касались клавиш. Не прошло секунды – Лиза присоединилась к нему. Она явно нервничала, старалась не сбиться, то и дело поглядывала на ноты. Лили запела. Голос у неё был низкий, грудной, с приятной хрипотцой. Такие голоса принято называть бархатными. Last Christmas I gave you my heart But the very next day you gave it away This year To save me from tears I'll give it to someone special Голос перекатывался ровно и мягко, клокотал в горле певицы, а Лиза старалась успевать за руками Роя, волнуясь и боясь ошибиться. Once bitten and twice shy I keep my distance But you still catch my eye Tell me baby Do you recognize me? Well It's been a year It doesn't surprise me "Happy Christmas" I wrapped it up and sent it With a note saying "I love you" I meant it Now I know what a fool I've been But if you kissed me now I know you'd fool me again Мустанг обворожительно улыбался собравшимся в зале посетителям и, что немаловажно, посетительницам. То там, то здесь появлялись танцующие пары. A crowded room Friends with tired eyes I'm hiding from you And your soul of ice My god I thought you were Someone to rely on Me? I guess I was a shoulder to cry on A face on a lover with a fire in his heart A man undercover but you tore me apart Now I've found a real love you'll never fool me again A face on a lover with a fire in his heart A man under cover but you tore him apart Maybe next year I'll give it to someone I'll give it to someone special. Special So long… Впервые ощутив праздник праздником, Лиза думала, украдкой бросая взгляды на Роя: «Наверное, это действительно особенный человек». Много позже, уже осознавая свою глупую наивную влюблённость в ученика своего отца, открывая Рою доверенную ей тайну, проходя через адово пекло и муки собственной совести, она понимала: он слишком особенный. Но сейчас, когда не было никакой тайны и не было ответственности, можно было просто радоваться тому, что кто-то сделал обычный день торжеством. *** Оставаться в штабе в Рождество – что может быть хуже? Особенно, если почти вся команда разбежалась кто куда. Фалман и Фьюри – праздновать с соседями по казарме, Брэда – с друзьями по военной академии, Хавок вообще уехал к родителям. — Жизнь несправедлива! – возопил Мустанг, обращаясь к потолку своего кабинета. Потолок остался глух к его жалобам, зато Хоукай не преминула вставить своё слово: — Позвольте отчёт для генерала Груммана, сэр? – спросила она совершенно бесстрастно. Таким же тоном много лет назад учитель просил его показать начерченный им круг. «Она стала жёстче», — подумал Мустанг, оставив в сторону паясничество перед окружающими и даже самим собой. В этом не было ничего удивительного – Ишвар менял людей, убивая и высасывая не только кровь, но и способность радоваться. Он и сам сомневался поначалу, сможет ли ещё хоть раз улыбнуться от души. «Время лечит», — говорили ему. Поначалу он этому даже поверил. Но сколько бы ни проходило времени, не прекращались кошмары, не исчезал с души неподъёмный груз, грозивший раздавить в любое мгновение. Что бы он ни делал, сколько бы ни выпил, тоска, сдавливавшая горло железной хваткой, не исчезала. Много месяцев спустя, найдя в себе силы посмотреть за окно на встающее солнце, Рой понял: время не лечит. Оно лишь позволяет думать о чём-то, куда более важном. Сколько бы ни умерло людей, солнце будет каждое утро вставать и каждый вечер садиться, рождая новые дни – один за другим. После войны каждый выживал как мог. Хьюз, например, зарывался с головой в семью. Мустанг назвал бы это политикой страуса – если бы плохо знал старого друга. Если Лиза – милая, мягкая, добрая Лиза, которую он знал с детства, для которой он раскрашивал заледеневшие окна гирляндами из следов монеток на наледи – находила спасение в дисциплине, он был за неё рад. Главное, чтобы это спасение вообще было. — Мы сдадим отчёт завтра, лейтенант. А сейчас мы пойдём праздновать Рождество. В ответ Хоукай слабо улыбнулась – совсем как тогда, когда они встречали своё первое Рождество, на полутёмной кухоньке. В этот миг было так легко поверить, что никакой войны не было… — Рождество – праздник с сомнительной историей, господин полковник. — Но это не мешает всей стране его праздновать. Мы не исключение, — ответил полковник и с едва заметной усмешкой прибавил: — Это приказ, лейтенант. Покидая штаб-квартиру Восточного округа, они расходились в разные стороны, но прекрасно знали, как они оба проведут этот вечер. Он, конечно же, пойдёт в кабак, чтобы как следует выпить, а если повезёт – и пофлиртовать с какой-нибудь красоткой. Само собой, с утра он будет думать, что последняя порция виски была лишней, а ещё – что сказала бы тётушка Крис, всегда умевшая пить много, но никогда не пьянеть. Она, конечно же, отправится прямиком в казённую квартирку (первый этаж, третье окно от северной стены, он помнит точно), проведёт пару часов за чтением, примет душ и ляжет спать. В лучшем случае – кинет взгляд за окно перед тем, как провалиться в сон. Лиза, думая об этом, приходила к мысли о мучительном дежавю – так было в тот самый год, когда умерла мама. Абсолютная серость и бессмысленность существования, накрывшая их всех после окончания войны, сменилась маниакальной жаждой деятельности – потому что была цель, была необходимость двигаться дальше. Можно продолжать двигаться дальше, пережив ужас и смерть: особенно, если убедить себя в том, что судьбы нет. Как нет и Бога: ведь если бы Бог существовал, им было бы на кого сетовать. Но сетовать приходилось лишь на себя. Потому что невозможно переложить на другого вину за что, что ты сделал сам. Ей было двадцать, а ему – двадцать четыре, и они оба чувствовали себя стариками. Справляют ли Рождество дряхлые старики с искалеченными душами? Вряд ли. Засыпая, Лиза кинула взгляд в окно: кажется, на улице шёл снег, но толстый слой наледи в пустой и холодной квартире мешал разглядеть, так ли это. Утром на оконном стекле красовался след от десятицентовой монетки. Путь полковника Мустанга из ресторана домой пролегал через северный корпус казённых офицерских квартир. Это всё-таки было Рождество – хоть и сомнительный, но праздник. *** Когда весь мир летит в тартарары, сложно думать о чём-то, кроме того, как выпутаться из сложившейся ситуации. Тем более – если опасность грозит не только тебе. Есть порода людей, которые не могут не бояться. Кто-то страшится змей, кто-то пауков, кто-то – ездить на поезде. А есть люди, которые боятся постоянно. Самое интересное в том, что вы никогда не узнаете о том, чего именно они боятся. Потому что постоянный страх заставляет их двигаться вперёд, подавив в себе всякий намёк на трусость. Старший лейтенант Хоукай очень быстро поняла, что ничего не опасаются в этом мире только дураки и блаженные. Ей же приходилось постоянно бояться и постоянно же делать вид, говорящий об обратном. Когда Селим Брэдли – хотя можно ли называть это чудовище человеческим именем?! – говорил в тёмном коридоре о храбрости, Лиза едва не засмеялась. Самые храбрые всегда боятся больше остальных. Потому что героизм и мужество почти всегда уходят корнями в отчаяние. Уже второй месяц Лиза Хоукай жила в личном аду. Если раньше слова «бояться собственной тени» для неё ничего не значили, то теперь они приобрели особый смысл. Это было её личное безумие – раз за разом оглядываться на собственную тень, боясь увидеть там хищные очертания гомункула по имени Прайд. А столица ликовала. В столице ждали Рождества. Централ не знал об угрозе, затаившейся под землёй. Централ не знал о том, что ждёт их по весне. Централ не знал о том, что рядом с ними уже давно идёт никому не видимая война. Централ не знал, что стоит на кону. И слава Богу. Старший лейтенант устало закрыла дверь комнаты и сползла по стене. В последнее время это стало негласным ритуалом. Она сама предпочитала не задумываться о том, что было этому причиной – утомление от большого количества работы или от постоянного страха. В руку ткнулся тёплым мокрым носом Хаят. Иногда Лизе казалось, что пёс – это единственное, что удерживает её от безумия. Потрепав собаку по загривку, Хоукай поднялась и пошла переодеваться. Телефонный звонок прорезал тишину. — Малышка Элизабет? – раздался на том конце провода густой хриплый голос. Не узнать голос мадам Кристмас было невозможно. — Я слушаю, мадам, — ответила Лиза. Иррациональная неприязнь к своему полному имени не срабатывала только с одним человеком – с несравненной мадам Рождество. «Женщина-праздник, — подумала Лиза про себя. – На праздники не обижаются». — Меня не интересует, где ты сейчас, — с усмешкой выдохнула в трубку мадам, — меня не интересует, какие у тебя были планы, но у меня есть миссия от самого Господа Бога – не дать тебе провести Рождество в одиночестве. — Мадам, — устало произнесла в трубку Хоукай. – Я не думаю, что это хорошая идея… Крис Мустанг оборвала её на полуслове: — Отказы не принимаются. Через полчаса Лиза сидела за барной стойкой и за бокалом виски вспоминала совсем другое Рождество. Тогда она была совершенно другой Лизой – маленькой наивной девочкой, лучшей ученицей в классе по сольфеджио, согласившейся пойти на праздник. Кажется, с тех пор совсем не изменилась мадам Кристмас, кажется, совсем не изменился бар – и Лизу мало волновало, что тогда был другой город, другая жизнь… Ещё не запятнанная кровью. Стоящая по другую сторону барной стойки мадам внимательно следила за каждым движением Хоукай. Ей бы удивиться, куда делась милая малышка, которую притащил с собой на праздник Рой, но ведь и её малыш-племянничек вернулся из Ишвара совсем другим. — Как дела, малышка Элизабет? – спросила мадам, приблизившись к Лизе. — Без изменений, — не без огорчения в голосе ответила Хоукай. — Ты выглядишь усталой, девочка. — Те, с кем мне теперь приходится работать, вряд ли думают о том, насколько сильно я устаю. — Выпей-ка ещё, — мадам протянула Лизе бокал. Та, вздохнув, взяла ещё порцию виски. «№6». Смятая салфетка под стаканом может говорить о многом. Особенно, если имеешь дело с женщиной, вырастившей полковника Мустанга. Поднимаясь на второй этаж, Лиза думала, что скажет полковнику. И сможет ли что-то сказать. Беспрерывная слежка измотала её – вот и сейчас почудилось, что тень на ступеньках лестницы шелохнулась невпопад с движениями хозяйки. Шестая комната была открыта. Нелепая получалась ситуация – они стояли друг напротив друга и не смели произнести ни слова. Рой неотрывно смотрел на помощницу, на осунувшееся лицо и залёгшие под глазами тени, Лиза вглядывалась в свою тень. Она помнила, как было больно – тысяча маленьких острых лезвий, будто раскалённых докрасна на огне… — Нам нельзя говорить, не так ли, сэр? – подала она, наконец, голос. Так близко – только руку протяни. И так далеко. — Тогда мы будем молчать. Свеча – единственный источник света в комнате – догорела. Тени, густой гуашью размазанные по полу и стенам, кинулись в дальние углы. Сначала на пол упало платье. А потом… потом уже было неважно. Внизу в зале послышалось старое и до боли знакомое: «Last Christmas I gave you my heart», но это тоже было уже неважно, потому что гораздо важнее были прикосновения и ощущение рядом близкого человека – того самого, с кем ты повязан настолько сильно, что расторгнуть эту связь не сможет никто и ничто: ни запреты, ни страх, ни даже заговор по уничтожению всей страны. Через несколько часов, слушая мерное дыхание спящего полковника, Лиза вспомнила о том, с чего всё началось. Безусловно, Ишвар кинул их в объятия друг друга, потому что он стал точкой невозвращения, краеугольным камнем. В Ишваре они разделили один на двоих грех, одну на двоих боль и одну на двоих победу, обернувшуюся поражением. Но началось всё гораздо раньше. В такую же рождественскую ночь. И с точно таким же снегом за окном. Заботливо укрыв Мустанга одеялом, Лиза начала поспешно одеваться. Кажется, где-то в темноте она потеряла заколку, искать которую было бы бесполезно. Уже собираясь уходить, она кинула прощальный взгляд на лицо спящего мужчины. Кто знает, когда им придётся увидеться снова? При каких обстоятельствах? Порывшись в сумочке, Лиза подошла к окну. Десятицентовая монетка, прижатая к стеклу, холодила пальцы. Оставшийся на оконной наледи след вполне мог сойти за знак или метку. Лиза измождено посмотрела на свою тень, ощерившую хищные контуры. — Никакого заговора, — тихо произнесла она, и это было чистой правдой. – Всего лишь поздравление с Рождеством. Отпотевший кружок остался зиять тёмным зрачком на белом от мороза стекле. Лиза Хоукай не была фаталисткой. Отнюдь – она верила, что каждый сам выбирает свой жизненный путь. Но отрицать того, что судьба сделала ей целых четыре подарка на Рождество, она не могла. У этих подарков было одно и то же лицо и даже одно и то же имя – Рой Мустанг.