Турианцы не целуются

      Турианцы не целуются. Не в человеческом понимании этой ласки. Вполне ожидаемо, если взглянуть на их челюсти, но Шепард не видит в этом проблемы. Она касается губами жестких пластин так же мягко, как целовала бы оголенную кожу, и так же прикрывает глаза. Ее лицо меняется на доли секунды, и Гаррус привыкает к этому, учится читать. Подвижная людская мимика не всегда понятна турианцу, но это же Шепард, она не скрывает своих мыслей и говорит, что чувствует. Он ценит это.       В тот вечер перед атакой базы Коллекционеров она касается лбом его лба, Гаррус склоняет голову и только позже понимает: люди так не делают. Она где-то увидела этот жест – на Цитадели, может быть, краем глаза уловила прощание супругов или нечто подобное. Одно из самых ярких проявлений привязанности, которое турианцы позволяют себе прилюдно.       Запомнила.       Его это цепляет.       Турианцы не целуются – не принято. Покрытые природной броней, они далеко не столь тактильны, как более нежные виды. Это слегка изменила близость с культурой азари, свободной и текучей, но Палавен остался Палавеном, а традиции не пошатнулись. Так, отшлифовались по краям, а сердцевина осталась та же под костяным панцирем и жесткой кожей ушедших веков.       И вроде бы отношения с Шепард не требовали новых способов выражения чувств, и разговоры были почти те же, что и прежде, шутки в обсуждении дел вперемежку со звуками выстрелов. Но время от времени, когда Гаррус и думать об этом забывал, она пересекала границу с легкостью ветра: шаг навстречу, протянутая рука – след ракеты на правой половине лица чувствительнее других пластин, и турианец знает, слышит, насколько мягкое это прикосновение, насколько уверенное и сильное. Его завораживает ее прямота и открытость – напоминает кроганов, если бы не было так по-туриански последовательно и так азарийски ласково. Это и что-то родное, и что-то свежее, неожиданно прекрасное и простое, один раз дотронешься и потом всю жизнь будешь тосковать: отчего не везде так? Ведь это естественно, как правда. Шепард цельная, разная, своя, и ему не пришло бы в голову так смотреть на нее до того, как они заговорили об этом, но прежняя боевая подруга, лидер их погони за Сареном оказалась женщиной, искренней и чертовски близкой. Она взяла и выбрала его и – о, он молился духам о том, чтобы не облажаться, потому что почти все, до чего он дотрагивался, летело в тартарары после короткого хорошего начала.       С Шепард было потрясающе до последней минуты, когда ее сожрал проклятый синий свет.       Ее дыхание перед сном такое тихое, что, кажется, аквариум гудит заметней. Шепард свернулась на боку спиной к Гаррусу, и по телу ее читается расслабленность. Это не доверчивость – доверие.       Прильнув лицом к ее волосам, он потерся носом о ее затылок так легко, как только мог, но этого, кажется, мало, и ему действительно жаль. Он хотел бы уметь это выразить так же, как она. Никогда не думал об этом раньше – впрочем, с Шепард в его жизни многое произошло впервые: Жнецы, Коллекционеры, спасение мира, секс с человеческой особью…       - Так вот как турианцы ласкаются, - она улыбается, не открывая глаз, у нее такой теплый голос.       - М. Да, - Гаррус медлит. Надо бы сказать. - Насколько удается с учетом моих… физических данных. Надеюсь, получается нежнее бодания с кроганом, - он осторожно гладит ее плечо, не задевая свежие царапины, хочет извиниться, но Шепард касается ободранной костистой скулы и вполголоса говорит:       - Намного.       И что-то бесповоротно меняется в этой галактике, полной звезд.       Она была ослепительно яркой.       Он запомнил ее лицо, когда она привычно коснулась его старых шрамов, возвращая в реальность, пресекая возражения одним взглядом. Какой твердой была ее рука, какой бережной – ладонь. Какие у нее были глаза. Без страха. Без желания дать иллюзию, в которую хочешь втянуться, но которая жалка, как всякая ложь. Чистая вера. «Что бы ни произошло сегодня». Она должна. И он не мог отвести взгляда, чувствовал тепло и видел свет – это потом он проклял себя за то, что получил идиотское ранение (всякое ранение идиотское, он научился смеяться над собой, но в этот раз – нет, это было слишком), не уцелел, не смог пойти следом, прикрыть, защитить, спасти – что угодно. Ведь наверняка сумел бы. Если бы…       Но она ушла одна, как шла всегда – с прямой спиной и твердым шагом, и Нормандия унесла остальных.       - Ты что-то припозднился, Архангел. Не спешил?       Гаррус усмехается, но она права: он заставил ее подождать – больше, чем хотел бы. Бармен плеснул в стакан палавенского рома – его любимого – и исчез из виду.       - Хм, ну, знаешь ли, откинуться сразу было бы бездарной тратой твоих трудов. Было любопытно посмотреть, ради чего моя девушка отправилась на тот свет.       - И как тебе?       - М-м, неплохо. Думаю, без твоей помощи Жнецы наворотили бы бед. Так что мы все перед тобой в долгу. Впрочем, ты и без того не раз спасла разумные формы жизни – у тебя хоть есть надбавка к пенсии?       - Понятия не имею, - она весело хмыкает, - но напитки за счет заведения.       - Тоже неплохо.       Забавно, он почему-то думал, что если когда-нибудь это произойдет, если они действительно встретятся на небесах, он не найдет слов, или она не узнает его, или уже позабудет, или растает, как дым, или он сгорит на месте, или еще что-то невероятное, сверхъестественное – это же загробный мир, и это Шепард, любовь его жизни, лучшее, что вообще было в этой чертовой Галактике, и Гаррус думал, что потерял ее навсегда. Он помнил об этом и чувствовал утрату все то время, что был жив. И вот без перехода, без шока пришло ощущение правильности, потому что наконец-то в этом мире все так, как должно быть, и они на своих местах – Шепард и Вакариан. Они глаз не сводят друг с друга, оба одетые в любимую броню, правая половина его лица по-прежнему несет отпечаток ракеты, а у нее на переносице и щеках прибавилось бледных царапин. По турианцам мало заметно старение, а Шепард – она в точности та же, какой он ее помнит.       - Напомни мне, что там за протокол встречи после расставаний?       Она улыбается и целует его, может быть, чуть крепче, чем обычно. Звучат первые звуки танго.       Ему начинает нравиться этот бар.