Голос

      Жизнь порой состоит из маленьких ритуалов. Незаметных, если не присматриваться, простых, но выполняемых неукоснительно.       Так, теперь каждый вечер Лайла уходила в купальню, где долго грелась в теплой воде, пока в спальне, отделенные от нее неприметной дверью, Орас и Снэл любили друг друга. Им не хватало уже привычного присутствия эльфийки — но оставалось лишь ждать, пока она носила их ребенка. Основатель ветви был мудр: когда-то он верно решил, что эльфийке в тягости не до любовных игр, а потому и желание у неё пропало, едва-едва только стало ясно, что она ждет ребенка.       Но порой ритуалы бывают нарушены.       В тот вечер Орас задержался где-то, да так, что Снэл с Лайлой уже давно успели уснуть, прижавшись друг к другу на краю широкой постели.       Вошедший эльф долго стоял, глядя на них. Почему-то ему показалось, что супругам без него плохо. Не то чтобы страшно... скорее холодно и неуютно без рук, которые обычно обнимали обоих, прижимая к лежащему между ними архимагу.       Небрежно бросив стянутую одежду на стоящую у стены лавку, Орас сел с другой стороны, перебрался поближе, со спины обнимая Снэла. Тот спал чутко и почти сразу же поднял голову, сонно щурясь на любимого. Потом потянулся за поцелуем, осторожно отпуская спящую эльфийку — и Орас не выдержал. Ему, как и Снэлу, и так было мало того времени, которое удавалось урвать.       Хотелось большего, но шуметь было нельзя, и они просто сдвинулись чуть в сторону, вжимаясь друг в друга. Быстрые, жадные поцелуи, такие же жадные, как шарящие по чужому телу руки, заставляли дыхание сбиться, кружа голову. Снэл, окончательно стряхнув сонную одурь, терся об Ораса, толкался бедрами, прикусывая чужие губы, чтобы не застонать, когда рука эльфа сжимала их плоть вместе, лаская почти что грубо.       Оба так увлеклись, что ничего вокруг не замечали, и потому мало что не подскочили, когда на их ноги внезапно кто-то сел, а по бедрам вверх двинулись скользкие ладони.       — Лайла... разбудили? — виновато обернулся Снэл — и тут же всхлипнул, сжимая точно так же вздрогнувшего Ораса: пальцы эльфийки осторожно проникли в них обоих. Говорить Лайле не хотелось. Она только хитро улыбалась, глядя на замерших мужчин. Потом чуть привстала, невольно нажав сильнее, но позволяя им сместить ноги так, как было удобнее. А потом села обратно, устроившись так удобно, как только можно было с её уже чуть наметившимся животиком, и первый раз двинула пальцами, почти убрав их — и снова мягко проталкивая внутрь горячих, готовых к этому тел.       Стоны эльфов смешались вместе, заглушенные поцелуем. Орас убрал руку — сейчас куда важнее казалась возможность чуть упереться в съезжающую куда-то простыню и подаваться назад, подставляясь умелым рукам лекаря, а потом обратно, друг к другу, вздрагивая от того, как мало и в то же время остро касалась друг друга чувствительная плоть.       Вперед, назад, пытаясь развести бедра шире, чтобы полнее принять настойчивую ласку. Пальцы эльфийки цепляли внутри именно то, что нужно было, с каждым толчком пробираясь все дальше, глубже, пока это было возможно. Она чуть надавила, заставляя замереть, лишь чуть ерзая на месте — и принялась разминать и без того послушные мышцы, поворачивая ладони так, что Снэл первым сорвался на почти жалобный вскрик. В нем не было боли — только просьба о большем.       Это была власть. Власть над двумя мужчинами, тяжело дышавшими, готовыми на все, лишь бы происходящее продолжалось — и эта власть кружила эльфийке голову. Власть, вовсе не требовавшая подчинять их своей воле. Эта власть была другой. Власть дарить им удовольствие, заставлять просить большего — и давать это большее, осторожно проталкивая внутрь последние пальцы, стараясь развернуть кисти так, чтобы максимально облегчить проникновение.       Слитный крик взлетел к потолку, разбился там на отдельные звуки, медленно опускаясь обратно. Что Снэл, что Орас окончательно потеряли головы, уже сами упираясь друг в друга, в единственное, что осталось незыблемого в этом мире, выгибаясь, чтобы почувствовать все еще полнее, ощутить, насколько тесно внутри, как именно чужие пальцы перебирают там, заставляя сходить с ума от удовольствия и почти что болезненной наполненности.       Дарить им эти ласки было сложно, а от того вдвойне приятно. Наклоняться вперед, с трудом держа равновесие над бьющимися телами, боясь повредить слишком резким движением — и в то же время понимая, что нельзя останавливаться, пока они не дойдут до последней границы, когда и мягкого, едва ощутимого толчка будет достаточно, чтобы оба одновременно захлебнулись криком, до побелевших пальцев сжимая друг друга и выплескивая семя на и без того влажную кожу.       Спина ныла от напряжения, но Лайла дождалась, пока их тела перестанут вздрагивать, толчками сжимая её руки, и все же сумела медленно выпрямиться, потихоньку, осторожно-осторожно подаваясь назад. Звук, с которым её кисти покинули сначала Ораса, потом Снэла, получился неожиданно оглушительным в наступивший тишине, нарушаемой лишь тяжелым, загнанным дыханием. И только после этого эльфийка сама перевела дух, с тихим вздохом кладя ладони на натруженную поясницу.       — Лайла... — Орас в конец охрип, почти сорвав голос, но все равно выдохнул её имя, не зная, как еще выразить свои чувства. С трудом приподнявшись, он осторожно потянул эльфийку, укладывая между ними, обнял, заключая вместе со Снэлом в кольцо рук и тел, защищая от всего и сразу.       — Спасибо... — выдохнул с другой стороны в острое ушко Лайлы Снэл, мучительно сглатывая. Вряд ли она поняла, что он благодарил вовсе не только за доставленное удовольствие — хотя и за него тоже.       Но Лайла и не подозревала, что теперь во снах Снэла если и будут звучать крики Ораса — то совсем другие, те, где голос эльфа мешался с его собственным, а вовсе не те, где удовольствие было полно страдания от того, что архимага ласкали вовсе не чуткие любящие пальцы, а рука пытавшейся подчинить себе сереброволосой эльфийки.