Письма

Прошло уже три года. Три года, как Ларри Дэйли, ночной сторож не самого обычного музея, покинул свой пост и больше ни разу не посещал данное заведение. Это был хороший способ забыть обо всем, что там происходило. Смотреть на неподвижные, будто бы “мертвые”, тела своих друзей, какими бы глиняными, восковыми или полимерными они ни были, просто невыносимо. Это их выбор, верно. Но не его. А сегодня в музее естественной истории праздник - его посетила выставка из Лондона. Оттуда, где остались две самые важные для Ларри вещи, помимо своего обожаемого сына. Оттуда, где он впервые услышал это решение-приговор своих друзей. Спустя три года две эти вещи оказались в пятнадцати минутах ходьбы от метро, но он, как какой-то робкий юнец, стоит подле здания, не решаясь войти. Да, Ларри, это совесть. Это твоя проклятая совесть грызет тебе глотку и расцарапывает череп изнутри с диким омерзительным скрипом. Признайся, Лар, ты ведь виновен. И перед друзьями, которых не желаешь навещать, потому что не сможешь уйти второй раз, и перед Ним, потому что игнорируешь все эти годы, и перед, в конце-то концов, музеем, который не посещал ни разу за такое длительное время. А ведь музею нужна забота того, кто знает о нем больше всего, - ты усвоил это уже давно. Но, даже признав это, Дейли не поднимется по шестнадцати ступенькам, на которых знает каждую вмятинку, не постучится в двери, сдерживая мандраж, и не будет так же веселиться под эту громкую музыку. Какого черта он вообще приперся сюда посреди ночи, если не собирается туда идти?! Просто убедиться, что с ними все в порядке?.. О, полно, Лар; ты итак это знал всё время. У тебя есть этому доказательство, лежащее во внутреннем кармане. Звук музыки перебивает вой сирены. Вао, кто-то рискнул вызвать блюстителей порядка в городе по душонку празднующих что-то музейных экспонатов и их друзей. Да, Лар, ты больше к последним не причисляешься. Ты перестал к ним причисляться, когда принес в это здание заявление об увольнении. Вне зависимости от прострации Дэйли, “оборотни в погонах” поднимаются к дверям и решительно в них стучатся. Даже отсюда бывший сторож музея видит, как они подскакивают, услышав топот ног Рэкса. А этот динозавр все так же полон сил - это приятно греет душу. Ту самую черствую душу, что Ларри бережно хранит в своей прогнившей до костей груди. Однако, бледных и перепуганных полицейских таки слушают, вырубая музыку и заканчивая вечеринку. Безусловно, они еще будут веселиться, но более тихо, дабы не вызвать негодования - а то ведь и запретить могут эту выставку из Лондона принимать в городе! Ну же, Лар, перестань трястись, как будто первый раз собрался незаконно проникать на защищенную территорию! Ты же знаешь все ходы и лазейки здесь! Прекрати вести себя, как чертов неудачник! А коридоры в музее все такие же, как и раньше. Лишь остатки конфетти с ног проживающих здесь напоминают о том, что в главном зале только что закончилось веселье. Может, еще запах паленого оттуда. Похоже, они, действительно, повеселились на славу. Вот бы он всыпал им, если бы был еще этого места… но нет. Ноги сами несут к нужному помещению. Стоп, а когда это оно стало нужным, Лар? Ты же, вроде бы, решил игнорировать всё и вся до последнего, прикрываясь благородными, как речи Ланселота, помыслами о их защите? Или всё - маска безразличного кретина дала трещину? Что ж, тогда вперед, Лар! Всего два поворота осталось до нужного помещения. Ты же решил совсем бросить всё на ветер?.. Отделение Египта. Чрезмерно вычурное место, от которого рябит в глазах - слишком много золотого цвета. На поверхности каждой вещи играют блики от ламп, а порой свет даже слепит Дэйли, что не оглядывает помещение. Ему хватает вдыхать этот воздух - и тогда он понимает, что тут все в порядке. Все такой же запах клея, смолы и освежителя для воздуха. Другого тут не было, сколько он себя помнит. Разве что изредка почувствовалась примесь ладана. С отбытием отсюда “хозяина” данных хором эта примесь бесследно исчезла. “Но не сегодня. Сегодня всё, как и раньше. Как в былые времена”, - хотелось бы подумать так, но нет. Все сильно изменилось с тех беспечных дней трехлетнего прошлого. Правда в том, что в этих хоромах находится две самые важные для Ларри, помимо сына, вещи, которые он так непростительно легко отпустил и даже не пытался вернуть. Не пытался вообще связываться. А, вот признайся, Лар, шанс был и не один. Доказательство - все в том же внутреннем кармане куртки. - Девятьсот семьдесят четыре. - От лаконичного и звонкого голоса Дэйли хочется выпрямиться “по струнке”. Этот порыв - самое естественное, что может быть в обществе фараона. - Девятьсот семьдесят четыре. - Повторяет Акменра, лишь после делая шаг из-за угла, поднимая взгляд на все того же бледного бывшего охранника. - Столько писем тебе пришло, не так ли? Стоило бы соврать о том, что ничего не знает, но тот лишь кивает, шумно выдыхая. И где же вся сноровка? Вся уверенность? Чего это ты снова не можешь оторвать взгляд от этого ровного тона кожи и чудесных глаз, Лар? Совсем пропащее дело? - Да. - Все, что может выдавить из себя полушепотом. Большего не получается, потому что плавные шаги приближаются и хочется пятиться назад, дабы уйти отсюда… но больше нельзя. Нельзя сбегать столько раз подряд. - Ларри Дэйли, - что-то внутри неприятно ёкает, вызывая ком в горле от такого произношения собственного имени. Попытка уткнуться взглядом в кончики своих ботинок заканчивается лишь тем, что рядом с ними замирают другие и становится не-по-себе. - Я писал каждый день с момента, когда научился вашему языку. Почему; почему ты не отвечал? - голос фараона был немного ломкий, несмотря на бодрое звучание. - Я ведь писал… писал обо всем, что там происходит; каждую ночь часами сидел над этими бумажками, вспоминая, как правильно написать то или иное слово, чтобы передать все эмоции более хорошо; мне нужна была твоя поддержка в эти годы больше, чем когда-либо. Дэйли судорожно тянется рукой к карману, вынимая оттуда одно аккуратно запечатанное письмо с датой отправления трехлетней давности. Он спокойно передает потертую вещицу, с радостью расставаясь с жесткой бумагой. Она словно пронизывала насквозь, лежа так близко, у груди. - Они все дошли, верно. Но я не прочел ни одного. - Хрипловатым голосом заявляет Лар абсолютно искренне. А что тут таить? Он, действительно, этого не делал. Акменра, очевидно, опешил, неуверенно разглядывая свое первое письмо. В точно таком же виде, как и отправлял. Все тот же кривоватый почерк, потому что сначала было трудно выводить слова. Да и запоминать их, что уж тут. А вот руки сейчас начинали дрожать. Письмо было нетронуто все эти годы. Все эти три года. - П-почему?.. - Мне это не нужно. - Чуть увереннее произносит экс-охранник, окончательно выбивая почву из под ног. - Ты красиво говоришь и пишешь, я это не отрицаю. Но твои вычурные слова о вечной любви - то, что неприятно сковывает в действиях, обрекает на то, чего я дать не могу. - Короткая пауза возвращает мертвую тишину, каковая тут и должна была стоять все время. Но ненадолго. - Почему ты писал, зная, что я не отвечу? Этот вопрос уже давно волновал Дэйли, хоть он и пытался вразумить себя, перестать размышлять об одном и том же днями, начать высыпаться наконец-то… А фараон то ли грустно, то ли разочаровано усмехается, сжимая собственное письмо чуть сильнее. - Я пишу в никуда, потому что никуда всегда отвечает, в отличии от всех остальных.* И Ларри готов поклясться, что еще пополнит свою коллекцию того, что он никогда не прочтет.