Парадокс

Такое странное чувство, когда ты делаешь то, чего делать в принципе не положено. Обычно оно окунает меня почти в детский восторг, но сейчас я сам задаю себе вопрос: как такое вообще могло произойти? Хотя, почему меня это должно волновать? Чувство, когда ты делаешь что-либо против чьей-то воли, когда ты даже не слушаешь себя, поглощает полностью и переносит куда-то в параллельную реальность, где я все тот же Кол, но делаю странные поступки. И это чувство все так же поглощает и восхищает: что может быть лучше нарушения правил? Мои чувства к Кэролайн похожи на то, что я испытываю по отношению к клубнике. Она показалась мне такой гадкой, когда я ее попробовал, но дело было не в том, что меня не привлек вкус ягоды — у меня оказалась аллергия на нее. Я помню тот обжигающий вкус с детства: губы набухают, вокруг покрываются красной сыпью, горло начинает чесаться и становится трудно дышать. Я так и не распробовал клубнику, будучи человеком, а став вампиром, все равно не решился к ней прикоснуться — есть ли в этом хоть какой-то здравый смысл, когда новым обожанием становится кровь? Я снова оказываюсь в детстве, когда губы Кэролайн, прижавшиеся к моим, становятся такими горячими, что, спустя время, я снова чувствую, как мои губы едва ли набухают и чувствуется ощущение жжения. Прямо как в той самый момент. Несмотря на это, я продолжаю сминать ее губы в поцелуе, смакуя их вкус и почти даже наслаждаясь: Кэролайн так же запретна, как и плод алой ягоды. Чуть приоткрыв глаза, я сталкиваюсь с Форбс взглядом; ее глаза сверкают, как самый настоящий голубой Циркон, а завитые белоснежные локоны волос серебрит свет луны, просачивающийся чрез незанавешенные шторами окна. Я слегка отстраняюсь и целую в покрытые румянцем щеки; ощущение жжения на губах никуда не пропадает. Оказалось, что целовать Кэролайн Форбс — все равно, что есть клубнику. Через пару секунд ее шею прожигает мое горячее и обрывистое дыхание, которое до сих пор не восстановилось после поцелуя. Моя рука медленно поднимается к ее шее, и я крепко стискиваю ее серебряные локоны — они мягкие, приятно щекочут кожу, переливаются на свету, блестят. Форбс настороженно вздыхает и упирается двумя руками мне в грудь, слегка отталкивая от себя, словно то, что я сделал сейчас, куда более странно, чем то, чем мы занимались до этого. Уголки моих губ едва приподнимаются в усмешке; в ярко-голубых глазах Форбс появился знакомый мне блеск — осознание совершенной ошибки пришло слишком поздно для того, чтобы что-то изменить. Я облизываю губы, отходя от нее к письменному столику; облокачиваюсь об него руками и перевожу взгляд в окно: кроме кромешной темноты ночи и светящей высоко в небе луны ничего не видно. В отражении стекла я замечаю, как Кэролайн поспешно подхватывает свою джинсовую куртку с пола и быстрым шагом направляется на выход. Это нельзя так оставлять. В два шага преодолеваю расстояние между собой и блондинкой, оказываясь перед ней; ладонь опускается на ее плечо, она поднимает на меня свой испуганный взгляд и стискивает зубы, словно ожидая от меня дальнейших действий. Я снова сталкиваюсь с ней глазами, подхватываю ее запястье свободной рукой и пальцами руки, лежащей на ее шее, мягко прикасаюсь к скуле, гладя ее. Едва опускаюсь, приглушенным и бархатным голосом шепча: — Я хочу, чтобы ты забыла то, что произошло сегодня. Это лучше сохранить в тайне. Даже от тебя. — Я прищуриваюсь, замечая, как расширяются ее зрачки, и она тут же отшатывается назад, хмуря свои тонкие брови. — Что я здесь делаю? — тут же задает вопрос Форбс, непонятливо озираясь по сторонам; она вновь возвращает свой взгляд на меня и недовольно хмурится, словно я виноват во всех грехах. — Ты меня спрашиваешь? — спрашиваю я, смерив ее насмешливым взглядом. — Греби отсюда, пока я добрый. — Я самодовольно ухмыляюсь и облизываю губы, смотря на реакцию девушки, которая пару минут назад с удовольствием отвечала на поцелуй. — Тоже мне, благородная семья, — фыркает блондинка и с горделиво-оскорбленным выражением лица выходит из дома.