В чаще

Высокие хвойные деревья тихо качались и скрипели. В их вершинах завывал ветер, но здесь, внизу, все было спокойно и мирно. Через мою скромную могилу в чаще густого леса пролегли тени старых деревьев. Признаться, меня невероятно раздражало, что моя могила самая что ни на есть скромная! Как так? Меня? В чащу леса?! Я хочу в Кенигсбергский замок! О, черт возьми, мой любимый замок сейчас - это обугленный остов, призрак былого величия в шатких стенах! Надеюсь, его восстановят. К огромному сожалению Великого меня, никто не собирался внимать моим словам. Они просто решили закопать меня в темном лесу единственно для того, чтобы убрать с глаз своих и больше никогда не вспоминать! Я злился, зная, что на земле, влажной от воды хрустальных озер, быстро вырастет мох, покроет неприметный холмик земли и - damit ist die Sache erledigt! Заткнись и спи тихо, Пруссия! Ради моего прекрасного трупа под пластами земли сюда наверняка придет Запад! Все же отлично было бы закопать меня в самом центре города. Но... Запад выглядит таким печальным и израненным. Все в военной форме - август сорок пятого. Признаюсь честно, я тут самый прекрасный! Мое бледное тощее тело лежит в гробу, одетое в рваную от пуль форму и с кровавыми разводами на ней, но лицо столь спокойное и возвышенное. Ха-ха-ха, словно я всем своим мертвым видом посылаю моих потрошителей! - Мы прошли очень долгий путь вместе, брат. Никогда бы не поверил, что ты станешь первым. Твоя смерть - моя вина, - по-военному сухо произнес он. В его голосе сквозила неподдельная грусть и отголоски будущего разочарования. О нет, мой милый братец, не вини себя! В смерти Великого никто не может быть виноват, кроме самого Великого. Ты слишком много на себя берешь, маленький глупый братец. Я подскочил к нему и растрепал прилизанные волосы. Он списал это на ветер, но, я был уверен, заметил меня. Заговорил Польша. Этот малец выглядел даже хуже трупа, над которым произносил слова. Один рукав его шинели болтался, сломанная рука была неуклюже забинтована. Левый глаз закрывала повязка. - Пруссия... Был веселым парнем. Немного самовлюбленным, напыщенным, грубым, заносчивым, агрессивным, местами недалеким, - Феликс вошел во вкус и перечислял по пальцам по второму кругу. Эй, чертов засранец! У тебя большая часть моих отторженных территорий, мог назвать меня щедрым. А еще сильным и упорным, потому что я стоял до конца. Слишком ты прямолинейный и смелый для того, кто вышел из игры в самом начале. Но никто не прервал поляка. Следующим говорил Америка. - Кхм, благодарю всех собравшихся здесь, чтобы почтить память Гилберта Байдльшмидта. Да-да, давай подробнее, мне чрезвычайно интересно услышать оправдания одной из стран-участников Потсдамской конференции. Ты палач, Альфред Ф. Джонс. - Воинственное государство с долгой историей. Но XX век сделал из него маленького кровавого хищника под боком у фашисткой Германии, - продолжил со свойственным ему пафосом Альфред. Германия болезненно поморщился. Я мысленно попросил американца заткнуться. Плевать я хотел на его оправдания. Слово перешло к Великобритании. Я дулся на Альфреда и поэтому пропустил начало речи Артура. Я стоял рядом с ним у края могилы. Вдруг над ухом раздался разозленный шепот. - Байдльшмидт, имей совесть, удели внимание мне. Сам не понимаю, зачем распинаюсь здесь. Как будто мне есть дело до тебя. Я опешил. А Англия, как ни в чем не бывало, согнал ухмылку с губ, обвел глазами страны и завел старую песенку. - Страны умирают крайне редко. На моем веку не припомню много случаев. Но вот это случилось с Пруссией. Это очень печальное событие. Почтим же его память! - торжественно наплел Киркланд. - Артур, у тебя на морде большими английскими буквами написано "Мне плевать!"! Думаешь, это незаметно, английский ублюдок?! Как ты смеешь так относиться к Великому?! Англия махнул рукой в воздухе и прошил ей точно мою голову. - Мертвому великому, - процедил он сквозь зубы, не взглянув на меня. Я оскалился, но был бессилен. Краем глаза я заметил, что говорить хочет Брагинский. Страны расступились перед ним. Черт подери, он снова улыбался краешками рта. Я хмыкнул, вспоминая перекошенное яростью лицо Ивана, когда он наконец взял меня на мушку. Обычно он сдержанно улыбался. Ха, перед смертью я все же вывел его из себя! Я бессмысленно шатался по Кёнигсбергу, обугленный, искалеченный и окровавленный, когда он появился там. Я знал, что мне отведено немного. Поэтому провел свои последние дни в столице, нападая на оккупантов, которые осмелились бродить в одиночку. Я был как белый мифический волк. С простреленными лапами. Но вскоре Ивану донесли о моих смелых диверсиях. Брагинский выследил меня. Однажды утром я услышал шаги в кирзовых сапогах. Дуло пистолета ткнулось мне в лоб. - Хочешь напоследок увидеться с братом? Пойдем со мной. Я презрительно сплюнул, выхватил пистолет, но не успел даже поднять его. Брагинский выстрелил. Страну не подкосит рана, смертельная для человека. Но это не касается страны с огромными потерями в войне. Решение о ликвидации уже подписали. Я рухнул на землю, упал на бок и замер, сжимая пистолет. Лужа крови разлилась под простреленной головой. Темнота. Иван Брагинский помедлил. Казалось, ему не хотелось говорить. Ну что же ты, в моем лбу твоя пуля. Я весь в внимании! - О покойниках либо хорошо, либо никак, - сказал он. Я понадеялся, что, согласуясь со своей русской пословицей, он толкнет речь,какой я хороший покойник. Но он молчал. Потом развернулся и, бряцая оружием, пошел прочь. Его выходка послужила сигналом для остальных. Англия, США, Польша разошлись в разные стороны. Даже не обернулись. Эй, вы куда? Черт возьми, а как же. Как же я? Германия закрыл гроб и начал закапывать яму. Комья земли ударялись о крышку из плохой древесины. В верхушках деревьев завывал ветер.