что никогда не сможешь съесть

Прогорклый воздух в чертовом Париже задохнулся во чреве матери-революции, остатки жизни из него высосали люди с красными (как кровь на битых брусчатых улицах) крестами, висящими на шеях смертными приговорами. Мертвый воздух накрывает тяжелыми сетями людей, здания, придавливает черепицу цвета голубики. Люди поражены смутой, в их легких — слой кислого вакуума, всходящий гнойными нарывами. Изнутри люди, мечущиеся из одного лагеря в другой, — гниют давно. Чуть надавишь, ранишь лезвием, вытечет это грязное, противоречивое естество. Арно морщится всегда, пряча брезгливо запачканный склизкой гнилью скрытый клинок. Арно путается в воздухе, порхая над кровлями. Он сам, если кому интересно, запутался, он лишился сил, но, самое пугающее его, и смысла. Арно представляет себя на скамье лежащим подле ослепительной улыбки гильотины, воображает режущее касание мгновенной смерти. Воздух забирается внутрь горла, мешается с кровью, один, пожалуйста, революционный коктейль, трактирщик. Арно стряхивает наваждение, засаживая саблю внеочередному экстремисту в упитанное брюхо. Гильотины скалятся ему кокетливо, это не причина недоедания, а, временами, и бессонных ночей, нет. Тупая боль в висках притягивает голову к любой твердой поверхности, Арно поэтому приваливается на плечо, защищенное черствым мундиром. — Не кажется, что мы давно мертвы, мсье? Столы в трактире протирают раствором лимонной эссенции, хоть сейчас падай и облизывай, раз совсем нечего положить на язык. Наполеон улыбается в ответ. Устало, вымученно, будто на его лице — поле битвы, которое не всегда оправляется полностью и счищает с себя боевые шрамы. Но улыбка его, что теплится едва, озаряет пространство вокруг таинственным призрачно-золотистым свечением. И Арно пробует улыбку эту на вкус. Упрямо цепляется сухими губами, пальцами невесомо оттягивая на себя обшлаги, позволяет наклонить свою голову, схватить за туго стянутый хвост на затылке. Потянуть, проехаться пальцам против щетины на скуле — позволяет, с Наполеоном рядом горечь отчаянья на вкус так сладка. Кокон революции сдавливает чертов Париж предсмертными спазмами. Мертворожденный ребенок революции смотрит через каждого парижанина несбывшимися мечтами. Грязные площади накрываются свежими триколорами и пеплом. Париж стоит на костях, бедный, измученный город без сердца: его последняя артерия стянута желтоватой пленкой на поверхности воды, мертвый такой источник, кое-как пытающийся дать пищу городу с торчащими ребрами. Черепа в Катакомбах, бесконечные эти тоннели из пустых сочувствующих глазниц, смотрят на ассасина снисходительно. Арно отодвигается, ладонью хватаясь за спинку пустого рядом стула, смотрит на Наполеона, как на те бескрайние поля черепов — с уважением; его хочется слушать, сильнее всех, когда на дно тянет. — Мне кажется, — он доверительно наклоняется ниже, его волосы рассыпаются на плечах, — вы сможете поплавать еще. Арно барахтается на желтой поверхности грязного болота реальности, он не знает — сколько еще. У Элиз выжжены глаза, она приходит во сне, сидит у края кровати, уронив на ладонь голову безжизненно, и смотрит, смотрит обуглившимися глазницами. Меч, спрятанный среди костей, там и останется — лучше стражей, чем мертвые не отыскать. Желтые молнии под веками видит Арно, если жмурится, если морщится от удовольствия, когда губы Наполеона спускаются ниже дозволенного, когда сам вдавливает его в кровать всем весом, когда воздух перехватывает в горле, а изо рта срывается что-то похожее на удовольствие. Арно чувствует себя смертельно больным, ладонью ведет по наполеоновской спине, щупает пальцами острую шеренгу позвонков, и выдыхает спокойно: он не похож на короля мертвых, кости обтянуты живой пока кожей. В голове тягучий туман похоти оседает, проедая сердце вновь темными предательскими пятнами. Арно точно заметил бесплотное плечо Элиз, когда она охватывала длинными руками своими колени, испугавшись того, чем Арно занимается. Наполеон загнанно дышит возле шеи, прикрыв глаза и вцепившись ногтями за плечо, чем удерживает краем в реальности, его волосы пахнут порохом (не разложением). Потерев переносицу, Арно берет кружку в руки, отпивает вина, придвигается к Наполеону ближе, нарушая границы личного пространства. Бонапарт поднимает руку, мажет пальцами по щеке и шепчет на ухо: — У меня есть кое-что, что вам никогда не съесть. Второй ладонью он гладит предмет под мундиром, издающий призрачно-золотистое свечение.