Лед и пламень

Айрилет было холодно в Скайриме, и Балгруф это знал. Ей больше бы подошла жаркая сырость Балморы, пропитанная сладковато-гнилостными испарениям с болот, ее слух должно было услаждать булькание вулканической жижи в гейзерах Эшленда и шепот солоноватого ветра, играющий с стеблями дикого риса на побережье, но вот уже два с лишним века, как на месте родины предков Айрилет раскинулась безжизненная пепельная пустыня. У Балгруфа был Вайтран, был Солитюд, который он приберегал на случай поражения, а Айрилет, если бы они проиграли, было бы некуда идти и некуда возвращаться, поэтому Балгруф как мог пытался ее согреть: подкидывал поленьев в огонь, велел слугам приносить еще одеял, еще мехов и шкур — лисьих, медвежьих и волчьих, — навалив их на кровать так, что Айрилет теперь смотрела на него сверху вниз, словно принцесса из бретонской сказки о матрасах и горошке, скованно улыбаясь всем своим узким, серым лицом. — Я не больна, — суховато говорила она с высоты матрасов и шкур, укутанная в одеяла из гагачьего пуха, собранная и высокомерная, как золоченый Ординатор из рукописных книг, которые ее родители привезли с Аскадианских островов вместе с причудливыми клинками и свитками, исписанными иероглифами, похожими на хищных жуков, растопыривших крылышки и жвальца, и готовых укусить палец, которым беспечный читатель водил по пергаменту. — И даже не слишком ранена. Я твой телохранитель, Балгруф, почему ты мешаешь мне выполнять свой долг? Тебе следовало бы самого себя отдать под стражу за такие проделки. Ты не можешь нежить меня только потому, что тебе этого хочется. Я нужна тебе, а ты нужен Вайтрану. — Конечно, нужна, — ярл Балгруф сидел в высоком резном кресле, с наслаждением вытягивая к огню намозоленные сапогами длинные ноги. Он тоже был почти не ранен: синяк под глазом, расквашенная скула и бережно, словно в трактирной драке, разбитая рука у нордов за ранения не считались. Как и у воинов дома Редоран, из которого происходила мать Айрилет. Ее отец был Телванни, чистокровным Телванни, надменным Телванни: Айрилет навсегда запомнила, как стрекотали на ветру его атласный плащ и шелковая роба, когда он держал над головами жены и дочери магический щит, защищавший их от огненных стрел и камней, которые в одну черную вьюжную ночь обрушили на них виндхельмские норды. Это был страшный день. Айрилет запомнила его на всю жизнь: они все его запомнили. Квартал серых был гетто, хуже чем тюрьмой; норды шарахались от него так, словно по растрескавшимся древним плитам там ползали ядовитые змеи, а в воздухе витали смертоносные споры чумы. Почему? Маленькая Айрилет никак не могла взять это в толк. Взрослая Айрилет думала, что родителям вообще не стоило засиживаться в Виндхельме: чем дальше на север, тем злее люди — это был второй урок, который она выучила на чужой земле. Первым уроком было то, что Скайрим — чужая земля, и неважно, родилась ты на ней или нет, она никогда не примет тебя, если у тебя серая кожа, красные глаза и ты не знаешь ни одной похабной застольной песни. — И нужна мне так же, как я сам нужен Вайтрану, — неспешно продолжил Балгруф, прикладывая к распухшей и кровавой, как давленый помидор, скуле осклизлый мамонтовый стейк. — Поэтому я сижу здесь и лечусь, пытаясь поскорее вернуться к ярловым делам, а ты за мной присматриваешь. В конце концов, ассассины Темного Братства могут прятаться где угодно: в шкафу, под кроватью, висеть на карнизе за окном. А людьми Буревестника могут оказаться даже мои слуги. Как же я справлюсь без своей телохранительницы? Вигнар же говорит, что я и вилки не удержу, не то, что боевого молота. — Вигнар сам никогда не смог бы даже поднять боевой молот. Молот это оружие для человека-горы, вы же с ним скорее люди-холмы. И твой, и его лучший выбор — щит и недлинный меч. Вигнар все хорохорится, а ты последовал моему совету и не прогадал: с щитом и мечом с тобой мало кто может сравниться, — Айрилет откинулась на подушки и полулегла, глядя на пламя, весело трещавшее в камине. Комнаты в Драконьем Пределе были светлые, большие и просторные, они напоминали Айрилет о городах дома Редоран, которые, как рассказывала мать, были устроены в панцирях гигантских насекомых, когда-то населявших Морровинд. Со временем их всех истребили, остались только нетчи, которых пасли на влажных аскадианских равнинах плосколицые, плоскоухие пастухи и силт страйдеры, гигантские ездовые блохи, неторопливо шагавшие на бесконечных ногах от города к городу. Раскаленный пепел уничтожил и тех, и других, никого больше не осталось: только гравюры, ощерившиеся жуками-иероглифами, казавшиеся Айрилет такими же чужими и прекрасными, как пейзажи ее давно погибшей родины, выполненные в шелку и гуаши. — А что до угроз, то это все пустое. Никто не угрожает тебе здесь. Я лично проверяла стражу и облазила каждую стену внутри и снаружи. Предел неприступен, — подчеркнула она, отвечая на несмешное зубоскальство Балгруфа с привычной серьезностью. У ее ярла никогда не было чувства юмора, даже тогда, когда он изо всех сил старался шутить, подражая местным насмешникам-бардам, получалось не смешно, а скучно. — Почти неприступен, — ярл Балгруф переложил кусок стейка на отекший нос, который казался еще больше и горбатее, чем обычно, и поморщился от боли. Из-за того, что казавшиеся маленькими и красными глаза заслонялись распухшим хрящом сломанного носа, лицо Балгруфа приобрело невероятно забавное сходство с мордой умной, но грустной лошади. Это было значительно смешнее, чем его плосковатые шутки, но Айрилет не позволяла ни тени улыбки промелькнуть в своих глазах или коснуться губ. Сохранять серьезность было не так уж и сложно: она видела дым от сожженных домов, курившийся над Вайтраном, думала о потерях, которые они понесли, и ей уже не хотелось ни смеяться, ни радоваться тому, что она еще жива. Живым предстояло восстанавливать город, в то время, как мертвецы могли спокойно себе спать в сырой земле или на вершинах погребальных костров, готовясь оттуда взмыть в небо горстями пепла. — В Нирне нет ничего совершенного. Ни неприступных крепостей, ни нерушимых клятв, ни друзей на века. Ничего. — Ты об Ульфрике? Буревестник плохой политик, — скептически отметила Айрилет, сцепив пальцы на животе. Какую бы глубокую печаль она не испытывала, врожденный практицизм всегда оказывался сильнее. Сейчас Айрилет испытывала настоятельную необходимость проанализировать все ошибки Ульфрика, чтобы лишний раз убедиться в том, что она правильно оценила ситуацию и подсказала Балгруфу спровоцировать атаку Буревестника в наиболее удачное для них время. — Он поднял народ на восстание, вступил в открытое противостояние с Туллием, но разве он подумал о последствиях? Ты единственный друг, который остался у него в Скайриме, а он не нашел ничего умнее, чем атаковать твой город. Даже если бы он захватил Вайтран, что тогда? Город мало захватить, его нужно суметь удержать, а Ульфрик способен к разумному управлению примерно так же, как кусок голубого сыра — к музыке. — Он бы решил проблему просто и, вместе с тем, радикально: передал бы власть над городом Серым Гривам, — Балгруф наконец-то снял с лица кусок мамонтятины и досадливо шваркнул ее в миску так, что та зазвенела и завертелась на бамбуковом столике изящной эльсвейрской работы, таком непривычно модном и современном в старосеверных комнатах Драконьего Предела, которые были все — дуб и ясень, скачущие кони и крылатые змеи, высовывающие длинные языки, стремление ввысь и лосиные рога, бросавшие тень на пиршественный зал. — Вигнар не видит дальше своего носа, хотя он у него еще длиннее, чем у меня. Он хочет войны и порядков, которые были до того, как Доминион выиграл войну и посадил на трон того императора, которого хотел, но это невозможно, пока Талмор силен и пока у нас нет ничего, что мы могли бы ему противопоставить — ни союзников, ни армии, ни шпионской сети, ни магов, постоянно разрабатывающих новые заклинания, или ученых-алхимиков, все улучшающих лекарственные зелья. Ульфрик и вовсе утверждает, что дерется ради мира, но драться ради мира — это все равно, что трахаться ради девственности. Разве мы не получили мир вместе с конкордатом Белого Золота? Неужели той войны ему не хватило, чтобы теперь развязывать новую, еще страшнее и беспощаднее, и на этот раз абсолютно точно проигрышную? — А ты бы развязал войну с Талмором, если бы знал, что победишь? — спросила Айрилет, повернувшись к Баглруфу и глядя на него своими блестящими, словно у стрекозы, выпуклыми красными глазами. Она не выносила, когда он заводил такие речи, и никогда не могла сдержаться, когда их слышала. Балгруф был не похож на других нордов, в голове у него было куда меньше дубовых опилок и пропахшей забродившими дрожжами чести предков, чем у других, и, насколько Айрилет знала, порой он по-настоящему сильно из-за этого страдал, не понимая своего преимущества перед другими ярлами. Эленвен видела в Балгруфе, как и в Элисиф, нечто большее, чем мрачных носатых северных дикарей, и Айрилет стоило немалых сил поддерживать это впечатление — как и Балгруфа в состоянии неустойчивого равновесия, постоянно критикуя время от времени просыпавшееся в нем желание «вернуться к корням» и взывая к его здравому смыслу, к счастью, лежавшему ближе к поверхности, чем чисто нордские упрямство и кровожадность. — А ты шпионка Талмора, и тебе так нужен мой ответ? — Балгруф ответил вопросом на вопрос, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. Его кадык судорожно дернулся, словно он в какой-то момент чуть не подавился слюной. Было заметно, что его взвинчивает этот разговор, чем дальше, тем больше, но и Айрилет не намерена была отступать. На свою беду Балгруф был не глуп, и голос рассудка всегда побеждал в нем голос крови; на это Айрилет делала ставку и теперь. — Мы знакомы слишком давно, — сдержанно ответила она, позволяя упреку явственно прозвучать в голосе, — чтобы ты огрызался на меня так, словно впервые видишь. Я знаю, что ты недоволен императором, недоволен политикой Талмора и тайно молишься Талосу, но также я знаю, что ты не слишком религиозен и никогда не увлекался ни обычаями отцов, ни преданиями старины глубокой. Ты молишься Талосу потому, что привык, потому что так делали твоя мать, и твой отец, и мать и отец твоих отца и матери, но молиться Талосу еще не значит быть удачливым ярлом. Быть удачливым ярлом значит иметь голову на плечах, а когда доходит до дела, ты рассуждаешь не как норд, а как данмер, — Айрилет завела глаза к потолку, словно припоминая что-то и кивнула, соглашаясь со своими мыслями, — и, что немаловажно, как данмер из дома Хлаалу. — Хлаалу разве были не торговцами? — нахмурился Балгруф, вертя медальон, висевший на тонкой золотой цепочке у него на груди. Рубин в середине выпуклого медальона ловил отблески пламени всеми своими гранями. Балгруф говорил, что рубин лучится совсем как глаза Айрилет, а Айрилет делала вид, что не слышит его слов или не придает им значения. Со временем делать вид, что она не замечает, как он на нее смотрит, становилось все труднее и труднее. Она не сомневалась, что Балгруф сможет доставить ей удовольствие, и, доставляя удовольствие, уж точно постарается как следует — расчетливым он был всегда, а вот жадным никогда не был, — но что-то отталкивало ее, внушало ей смутное отвращение. Может быть, дело в том, что он был нордом, и его волосатые руки, переплетенные синими жилами, как рукоять меча — кожаными ремнями, вызывали в ней воспоминания, о которых она предпочла бы забыть? Всякое может быть, думала Айрилет, сужая глаза и избегая смотреть на Балгруфа, когда он становился — таким. Что бы он не испытывал к ней кроме дружеской расположенности, она не собиралась его поощрять. — Были, — подтвердила Айрилет, выждав ровно столько, чтобы дать Балгруфу понять, что не разделяет его романтического настроения вне зависимости от того, действительно ли Балгруф расчувствовался, или ей просто показалось. — Они были практической жилкой Морровинда, его толковой головой и умелыми руками. Мои родители происходили из домов Редоран и Телванни, и хотя они могли отзываться о Хлаалу довольно резко, они, все же, не могли не признавать, что на них держалась вся торговля провинции Морровинд и именно их усилиями пополнялась большая часть казны... Конечно, если бы они не уводили доходы от налогов так старательно, пополнялась бы вся казна,а нее ее часть, но даже малой толики хватало для того, чтобы покрыть расходы на армию и содержание Ординаторов и Храма, например. — Настоящий норд решил бы, — вздохнул Балгруф, глядя в окно. Над угловатым массивом гор собирались пухлые дождевые тучи и Айрилет, наблюдая за Балгруфом поняла, что ошиблась — его меланхолическое настроение было вызвано вовсе не ее близостью, а его обычными сомнениями в правильности того, что он делает, — что это не похвала, а оскорбление. — Так вот в чем дело, — Айрилет не без облегчения усмехнулась. С этой напастью она бороться умела. — Ты все еще спрашиваешь себя, что о тебе будут говорить на улицах Вайтрана? Ты ведь спас свой город от разграбления. Все знают, как поступают Братья Бури, когда берут города. Как они поступают с мужчинами и, — ее лицо приняло выражение ненависти, презрения и, одновременно, глубокой душевной боли, — женщинами. — Многие скажут, что я бы мог открыть им ворота, — буркнул Балгруф, не слишком-то вслушивающийся в ее доводы. — Присоединиться к Ульфрику, встать под его знамена, пойти с ним к Солитьюду. Мог бы, но не стал. И что будет теперь мне за «верность Империи»? Приедет Туллий, похвалит меня, скажет, что доблестные воины Вайтрана отбросили Ульфрика к Виндхельму и теперь ему потребуется много сил для того, чтобы залечить раны и снова собрать войска. Приедет Эленвен или кто-то из ее офицеров, — Балгруф подпер щеку кулаком, перебирая пальцами, — похвалит меня за то, что я остался верен условиям Конкордата. Разве двери Совнгарда от этого передо мной откроются шире? — Не знаю никакого Совнгарда, — Айрилет поджала тонкие губы. Она и сама была довольно религиозна и суеверна: а что еще остается, если в любой момент можешь вызывать для помощи в битве дух погибшего предка и хранишь в сундуке зубы бабушки и фалангу пальца троюрдного деда, которые окуриваешь благовониями и которым молишься, отлично зная, что родные мертвецы не просто тебя слышат, но еще и одобряют или не одобряют каждое твое слово или поступок? Но Балгруф со своим навязчивым желанием, умерев, непременно войти в Зал Доблести, иногда по-настоящему сильно выводил ее из себя. — После смерти я присоединюсь к духам моих предков, которые вечно витают над семейным святилищем в лесу или подвале кого-нибудь из моих потомков, но, как видишь, я не печалюсь, что стану плохим духом предка или не смогу стать хорошим: я знаю, что стану им в любом случае, если только кто-нибудь не украдет мою душу раньше, и этого вполне достаточно. Да и если Совнгард примет Ульфрика, а тебя не примет, ты уверен, что так многое потеряешь, не проведя вечность за одним столом с человеком, устроившим кровавую резню в Маркарте? Балгруф покачал головой, ничего не отвечая, и переместил кулак с щеки к подбородку. Он не спорил с Айрилет только потому, что был глубоко убежден, что она совершенно ничего не понимает ни в нордской религии, ни в воинственности, возведенной в культ, ни в старательно поощряемой склонности местных мужчин, приняв на грудь с бочонок браги, искать смерти в любой, даже самой глупой драке, называя это «почетной гибелью в бою». Впрочем, Балгруф думал об этом всем как-то по-другому, и Айрилет была более, чем уверена, что в стихотворном ритме саги и обязательно кеннингами. — Ты поступил храбро и разумно, — настойчиво продолжила Айрилет, веря в то, что здравый смысл Балгруфа прислушиваются к ней даже тогда, когда упрямство и сожаления вынуждают его горевать и спорить. — Если этого твоим предкам недостаточно, чего вообще они хотят — чтобы ты помог Ульфрику утопить Скайрим в крови и чтобы сам Вигнар Серая Грива наконец-то пожал тебе руку как мяснику, равному его возлюбленному Галмару? Прежде, чем Балгруф успел ответить, высокая ясеневая дверь, покрытая резьбой в виде переплетающихся конских силуэтов, прыгающих и резвящихся на клеверном лугу, беззвучно приоткрылась, и в нее просунулась коротко стриженная голова Фротара, старшего сына ярла. Айрилет едва заметно вздрогнула и подтянула одеяло к груди с видом манерным и недовольным, напомнив себе собственного отца, который ненавидел, когда Айрилет врывалась к ним в спальню, когда они с матерью, конечно, не были раздеты, но и переодеться из ночного в дневное тоже не успевали. Даже то, что между ней и Балгруфом ничего не было и быть не могло, не заставляло ее чувствовать себя лучше, когда его дети врывались в комнаты во время разговоров. — Отец, — пылко начал Фротар, не обращая ни малейшего внимания на Айрилет и всем своим круглым румяным лицом излучая энергичное любопытство. Фротар, и как и Нелкир, и Дагна, не унаследовали жилистой сухощавости Балгруфа, полнотелостью, неуемной живостью во всем, что делали, и непоседливостью они пошли в покойную мать, уроженку осенних рифтенских холмов, — Провентус велел Хелле не пускать меня к тебе потому, что ты лечишься и отдыхаешь после битвы, но я все равно пришел. Не мог ты сказать, что не хочешь меня видеть, это он все наврал, потому что поленился пойти к тебе и спросить... Дверь открылась еще шире и за спиной Фротара возникла запыхавшаяся Хелле, дородная, красивая нордка с длинными льняными волосами, заплетенными в косы, старательно уложенными вокруг головы. — Простите, господин ярл, — пробормотала она, решительно сцапав Фротара за плечи. Этот хозяйский, материнский жест не вязался с робостью, звучавшей в ее голосе, когда она говорила с Балгруфом, и со взглядом, который Хелле метнула на постель, на которой, словно Вивек на пуховом троне, восседала Айрилет, сложив руки на груди и выставив вперед подбородок в жесте непримиримой свирепости. Айрилет была более чем уверена, что, как только Хелле улучит минутку чтобы заглянуть на кухню, поднимается целая волна притихших было разговоров, что ярл Балгруф так к своей телохранительнице привязан, что даже требует, чтобы она спала с ним в одной постели. — Маленький господин расшалились что-то, никак не уйму. Но мы уже уходим, — проворчала она сквозь зубы, утаскивая упирающегося Фротара в дверь. — Подожди, — Балгруф остановил ее жестом и кивнул сыну: — Ну, чего ты хотел? Видишь, — он повернулся к Фротару разбитой половиной лица и показал ему на мясо в миске, — лечусь, как и сказал. — Я хотел посмотреть на твои боевые раны, — выпалил Фротар. — Нелкир сказал, что у тебя шрам через все лицо! — А ты хотел бы, — Балгруф усмехнулся в усы, — чтобы твоему отцу рассекли ударом меча лицо? Хотя не сомневаюсь, что Нелкир бы этого хотел, — добавил он с горечью. — Нет, — смутился Фротар. — Вовсе нет! Но у всех героев есть шрамы. И у тебя бы был шрам. — Ты считаешь меня героем? — нахмурился Балгруф, но Айрилет знала, что хмурится он напоказ, чтобы поддразнить Фротара. — Конечно, — убежденно ответил мальчик. — Ясное дело, ты герой. Ты и Айрилет сражались бок о бок с Соратниками, — произнес он мечтательно, выдавая себя с головой: отец очевидно казался Фротару и вполовину не такой героической и легендарной фигурой, как Соратники, но он сражался рядом с ними, и, значит, на него переходила часть их несомненного величия. — Рядом с Соратниками, значит, — хмыкнул Балгруф. Хелле все шныряла глазами по спальне, но, встретившись взглядом с непреклонной и невозмутимой, как скала, Айрилет, потупилась и принялась разглядывать вышивку у себя на рукаве. — А как же Ульфрик Буревестник? Он сражался против нас. Он тоже герой? — Ну, — Фротар пожал плечами. Ульфрик Буревестник если и вызывал у него интерес, то только в связи с недавней битвой за Вайтран, и то не как ключевая ее фигура, а вроде одного из статистов, по какой-то даэдрической случайности ставший ее причиной и сразу же отступивший назад, давая возможность отцу надеть старый доспех и наконец-то сделать что-то героическое и интересное. — Он мятежный ярл и все такое. Он хочет стать королем. Но вы с Соратниками задали ему трепку, — продолжил он с жаром. — Ульфрик нескоро от нее опомнится! — Надеюсь, не скорее, чем я, — посветлев лицом, Балгруф наклонился в кресле и ласково потрепал Фротара по коротким, как иголки у новорожденного ежонка, волосам. — Иди. Если к вечеру полегчает, я спущусь к ужину. А ты веди себя, как пристало сыну героя, сражавшегося бок о бок с Соратниками — не доставай сестру и не разрешай Нелкиру шататься по коридорам и подслушивать у дверей: это он дурную привычку себе завел. — Ладно, — Фротар дернул головой, когда Балгруф задержал на ней руку, и попятился вслед за Хелле, снова вцепившуюся в него, как орлица — в ягненка, и мягко, но настойчиво тащившую его за дверь. — А ты подаришь мне меч? Хронгар говорит, что подаришь. Я уже почти взрослый, и мне нужен меч! Хронгар говорит, что он возьмет меня сражаться с Братьями Бури, если они снова нападут. Или на охоту на мамонтов. И на великанов! — снова затараторил он, упрямо высовываясь из-за двери. — Хронгар слишком много болтает и слишком мало отвечает за свои слова, — проворчал Балгруф, делая знак Хелле уводить сына. — Я поговорю с ним о том, что он тебе пообещал, за ужином. А ты пока иди, поиграй. Когда дверь за Фротаром и Хелле закрылась, Айрилет наконец-то смогла расслабиться. Она не любила детей, дети выводили себя из равновесия расспросами, нытьем, неожиданными грубостью, упрямством или хитростью, невозможно было угадать, что у этих нахальных маленьких квам на уме. Наконец, на детей у нее никогда не хватало терпения, даже если это были дети Балгруфа; особенно если это были дети Балгруфа. — Видишь, — сказала она, выразительно посмотрев на Балгруфа. — Непохоже, чтобы Фротар считал тебя трусом, а у него что на уме, то и на языке. Если он не научится скрывать свои мысли, то очень скоро ярлом Вайтрана может оказаться не он, а Нелкир, — неожиданно для себя добавила Айрилет и тут же пожалела о сказанном. Сейчас было не время и не место для такого разговора. Она собиралась завести его потом, позже, может быть даже через несколько лет, когда Фротар и Нелкир подрастут, и их природные склонности проявятся более явно, но на нее повлияло беспокойство и грусть, звучавшие в голосе Балгруфа, когда он говорил о своем младшем сыне. — Нелкир не похож ни на брата, ни на сестру, ни на меня, ни на свою покойную мать, — пожаловался Балгруф, ерзая в кресле. — Я не понимаю, что у этого ребенка в голове. Иногда, когда он смотрит на меня в упор, не мигает и молчит, мне становится не по себе. Жена, светлая ей память, иногда в шутку называла его подменышем. Я уже и сам думаю, а шутка ли это была. — Слишком много вопросов для одного дня, — Айрилет не хотела сейчас продолжать этот разговор, она завела его, но не была к нему готова. Бросив быстрый, подозрительный взгляд на дверь она, посомневавшись, протянула свою длинную, узкую и костлявую руку Балгруфу. Она избегала этого всеми силами, но дольше тянуть время было невозможно. Да и к тому же, подумала Айрилет без особого энтузиазма, от одного раза большого вреда не будет. Балгруф видит в ней не только телохранительницу, но и подругу. И, как подруге, рано или поздно ей придется его поддержать, чтобы не потерять его расположения. — Ты выиграл эту битву и показал себя лучшим тактиком, чем раньше. Мне понравилось, как в решающий момент ты перераспределил Соратников и Стражу. Баррикады на подступах к каждому из районов были удачным решением. С тех пор, как мы познакомились, ты очень вырос, н’вах, и как отец, и как ярл, — сдержанно похвалила она его. Балгруф, не споря и не гоношась, с молчаливой благодарностью сжал ее ладонь в узловатых, с крупными костяшками пальцах. Они оба знали, что Айрилет имеет право с ним так разговаривать — строго и немного свысока: она слишком часто спасала Балгруфу жизнь, чтобы он мог быть недоволен ее тоном или требовать от нее слепого преклонения; этого Балгруф, впрочем, не требовал ни от кого из своих людей. — Ты ведь не сможешь полюбить меня? — спросил Балгруф, наклонившись над ее рукой и обдавая ее теплым и немного влажным дыханием, его взгляд исподлобья был слишком уж пристальным и слишком уж понимающим. Плюс Балгруфа для планов Айрилет заключался в том, что он был умен; минус заключался в том же. Айрилет покачала головой. Врать было бессмысленно, они знали друг друга слишком долго и хорошо. Да и что бы она выиграла, соври ему, что любит? И ради будущего всего квартала серых Айрилет никогда бы не легла с нордом: даже у ее заботы о соотечественниках был свой предел. Кое-чем она не пожертвовала бы никогда, и это было больше, чем честь: это были ее принципы, была гордость, с которыми она поклялась, что никогда не отдастся норду — ни как экзотическая игрушка, ни как драгоценный трофей, ни как награда, даже если это будет награда за верную и преданную любовь. — Это потому что я норд, или... — продолжил Балгруф, словно читая ее мысли, и все никак не осмеливаясь поцеловать руку. Айрилет научила его, что нет значит нет, и двусмысленности тут быть никакой не может. Балгруф был хорошим учеником, может быть, учился он и медленно, зато все запоминал наверняка и никогда дважды не повторял одну и ту же ошибку. — Да, — кивнула Айрилет, не сводя с него глаз. Она ждала, когда он дрогнет и, признав свое поражение в поединке взглядов, отведет глаза, но Балгруф не сдавался. Впрочем, ей казалось, что, глядя на нее, он видит не ее, а видит что-то понятное только ему: может быть, окончательное крушение всех своих надежд. — И даже если я, — продолжил Балгруф, проявляя странное упорство. До сих пор Айрилет знала его таким упрямым только тогда, когда речь заходила о поклонении Талосу и настойчивых требованиях Эленвен «принять меры» в отношении бродячего проповедника, громко порицавшего Доминион и превозносившего Тайбера Септима, которые Балгруф с еще большей настойчивостью игнорировал, — исполню твое желание и разом приму всех торговцев, ремесленников и алхимиков данмерского квартала, разрешу им как свободный въезд и выезд из города, так и покупку домов в любом из районов на выбор, лишь бы денег хватило, ты не изменишь своего решения? «Ох, умный н'вах, — подумала про себя Айрилет. — Когда-нибудь твои приметливость и трезвомыслие тебя погубят. Ты слишком много видишь, слишком много понимаешь, но с этим уже ничего поделать нельзя». — О чем я только спрашиваю, — Балгруф опустил голову, все еще сжимая ее ладонь. — Конечно же, нет. Я не могу купить тебя ни за какую цену, я это знаю. Недостойно было даже просить тебя о таком. Ты и в телохранительницы ко мне пошла сама, потому, что была уверена, что без твоей помощи я не справлюсь, что однажды меня прикончат убийцы, подосланные Серыми Гривами или Братьями Бури... — Извинения приняты, — Айрилет высвободила руку из его пальцев и взяла Балгруфа за подбородок, принуждая поднять голову. — Но раз ты догадался, чего я хочу, мы и правда можем обсудить прибыль, которую могут принести городу данмерские кузнецы, алхимики и ткачи. Ульфрик презирает мой народ, хотя он древнее его народа; он совершает большую ошибку. Дав данмерам уважение, которого они заслуживают, взамен ты получишь намного больше. — Я не обязан делать это ради данмеров, — тихо сказал Балгруф. — Но я могу сделать это ради тебя. — Никто и никогда, — Айрилет нахмурилась, — еще не делал мне одолжения, и ты не станешь первым. А теперь, если мы уладили наше разногласие, мой ярл, — продолжила она с воистину материнским терпением, — мы можем снова обсудить выгоды, которое переселение данмеров из Виндхельма в Вайтран принесет владению.