Святки по-басмановски

Покуролесили накануне знатно, повеселились славно, по-праздничному, оттого и заспались государь с Федею нынче допоздна, уж солнце вовсю светило в окна, когда спохватившийся кравчий, потянувшись, без особой охоты принялся выпутываться из одеяла. - Да не суетись ты, Святки же, куда торопиться, - ворчливо-добродушно заметил царь, улаживаясь в подушках поудобнее, и, вытянув долгую ногу, спихнул на пол скомканный федькин сарафан, все еще не просохший с ночи (что за святочные гулянья коль не поваляться в сугробе!). Федька, отнюдь не возражая, задвинулся обратно, уселся, подтянув коленки к подбородку и до подбородка натянув одеяло. Под одеялом Федька был теплый, зарозовевшийся со сна, какого Иван больше всего любил, жалея малость, что неможно его каждый день такого… да невместно! В такие вот безалаберные праздничные дни разве. - Что делать нынче станем? – осведомился кравчий, блестя глазами поверх пушистого одеяла – прелукаво. Государь, утолкав кулаком подушку, придвинулся поближе, потянул и на себя меховой угол. Подвигался, притираясь бедром к федькиному теплому бедру, и еще потому, что что-то жесткое мешалась под спиною. - Ты у нас затейник – ты и придумывай! Федору, конечно же, только того и требовалось – состроив важную мину распорядителя церемоний, он начал перечислять: - В первую очередь мы хорошенько позавтракаем… - Позавтракаем мы во вторую очередь, - указал государь кравчему, и поскольку десница царская пред тем сокрылась под меховым одеялом, Федор, расплывшись шкодливой ухмылкою, поправился с многозначительной покорностью: -…во вторую. После того устроим на площади медвежью потеху… ай! А там можно будет и еще раз… потрапезничать. Позовем скоморохов да гудошников, плясцов - устроим веселье до небес! А как стемнеет, сами по улицам ряжеными пойдем, да нагрянем к… Висковатому! Он мужик степенный – то-то обалдеет, как ввалится к нему на двор вся ватага! А потом-то, как разглядит, кто именно к нему явился! - А потом? – полюбопытствовал царь, раззадоренный задором полюбовника. - А потом… - разочарованный Федька остановился на полуслове - но дело оказалось всего лишь в том, что государь, которому все время что-то мешалось под спиною, пошарил рукою в разворошенной постели и вытащил блестящую штучку – один из пары серебряных колтов, оторвавшийся от федькиного убора. Эх, до чего ж бурная была ночка! - А потом, - подзадорил Иван Васильевич, - Федорушка – красна девица, чай, гадать усядется? Вон уж и припасла, что на блюдо класть! - Вот еще, стану я гадать! – задрал любимец нос, да, покамест государь зазевался, ловко выхватил у него блестящую побрякушку, А заодно и руку государеву вернул на прежнее место, под одеяло да поближе к самому лакомому. Чему царь, конечно, не стал противиться – хоть и нахмурил грозно брови, да тут же, неволею расхмылившись, не токмо свою руку, а и весь под одеялом передвинулся. Так что на том и кончилось Федькино на постели сидение, разом в лежание превратившись. - Так-таки и не станешь? – вопросил государь, сверху на любовника глядя, прехитрыми глазками его да губками, капризно надутыми, любуясь, под полусъехавшим же одеялом прижав к постели крепко-накрепко, чтоб не ерепенился. - Не занимаюсь я такими глупостями! Сколь ни шутливо это было сказано, но одновременно и всерьез, так, что Иван, удивленный, даже оставил любовную игру, спросил: - Почто же? Греха боишься? Спросил не без раздражения, почуяв в Федоровых словах что-то, похожее на упрек – поскольку сам он ночи без Федора коротал с «Тетрабиблосом»*. Однако Федор беспечно мотнул головой, отвергая: - Грех грехом, а то… всё один вздор! Не верю я в гаданья. - И гороскоп, - недовольно нахмурился государь, - значит, тоже не заказал Бомелию, как я тебе велел? - Заказал, немец вчера уж отдал. - Почто мне не сказал? - Так времени не было, - Федор, утонувший в подушках, сколь мог, пожал плечами. И улыбнулся, без слов глазами показывая на раскиданное по опочивальне платье. Шуба, вывороченная мехом наружу, валялась на полу невыспавшимся медведем, и разрисованные машкеры дремали рядом с нею, прижавшись друг к другу, как люди. – Да что гороскоп тот! Зело короток да невнятен, деревенская ворожея наскажет получше. Зимний день был короток и солнечно-ярок, и Иван, махнув рукою на всех астрологов разом, отвалился в подушки, покрепче притиснув к себе любовника. Тело федькино, нежное – со сна мягкое, наливалось уже молодой упругой силою… - Так отчего ж в гаданья не веришь, а? - Да были примеры… Федька занятных историй знал множество, но рассказчик был своеобразный – непременно надо было его расспрашивать. - И какие ж? Федька, ткнувшись игриво, носом потерся об иванову шею – щекотно, приятно. - Да говорю ж – вздор один. - Ну вздор расскажи – на то и Святки, чтоб вздор рассказывать! Федька облизнул лукавые губы, приготовясь рассказывать. - Ну… была у нас некогда в услужении девка, Аринка. Ничего так девка, работящая. И как-то на Святках вздумала она загадать, с вечера повесила в сенях гребешок. А, надо сказать, я в ту пору время от времени лазал к ней в девичью… - Ты – к девке лазал? – Иван аж разинул рот от изумления. - А что? – Федька выгнул красивую бровь. - Молодой молодец, чай, не сухой пень! Эээ… государь?.. Иван, да ты чего, ты не думай – это ж еще до опричнины было! А с того дня я на девок и не глядел никаких, правда… ну чего ты смеешься-то! - Т…три… года? – Иван аж смехом подавился. – Да как же… да зачем же… мой хороший, бедненький мой, ведь три года!.. как же ты вытерпел, такой страстный! Серые очи, прозрачные… - Не терпел, - Федор смотрел в лицо ошеломленному любовнику прямо, не рисуясь. Говорил, как есть. – Как тебя, вблизи, в первый раз увидел – уж больше ни на кого и глядеть не хотелось… да рассказ-то, сказывать ли дальше? - Сказывай, мой хороший. - На чем я остановился-то. Так вот, повесила Аринка в сенях гребень… - Какова! – взаболь оскорбился государь за любимца. – С Феденькой милуется, а сама на женихов загадывает! Феденька рассудил мудро: - Что ж – хоть и миловались мы не без удовольствия, а замуж девке все одно надо. Что ж, с этим трудно было поспорить. - А я в ту ночь, воротясь с гулянья, как раз и заночевал в девичьей. Поутру сквозь сон чую - девка через меня с лежанки лезет… стало мне любопытно: куда это Аринка моя до свету босыми ногами пошлепала? Я за ней, в сенях догнал, выспросил. Еще и сам гребешок ей снял, высоковато тянуться было, уж невесть, зачем под потолок подвесила. Взглянула девка на гребешок – и в слезы. И не диво – волос-то там нашелся, да весь седой. А в то же утро пришла из деревни подвода с припасами, да с новым возчиком, Трофимом звался. Был этот Трофим мужик еще не старый, скажем прямо – молодой мужик, чуток за тридцать перевалило. Так стал он с тех пор чуть не каждый день на барском дворе отираться, а на Масленой повалился батюшке в ноги: «Смилуйся, барин, отдай за меня Аринку!». Ну, за Великий пост всё сготовили, приданое собрали, избу Трофим обустроил заново – а там и свадьбу справили честь по чести. До сих пор замечательно живут! Старшего нынче на Наума** в ученье отдали. Федька умолк и покрепче прильнул к любовнику, показывая, что рассказ закончен. Вот такой он, Феденька! Государь вредничать не стал, отмолвил, что от него и ожидалось: - А в чем же подвох? - Подвох? А я разве не сказал? – Федя, приподнявшись на локтях, в притворном удивлении распахнул свои большущие глазищи. – Ах да! Трофим-то, хоть и молодой, уже тогда был лыс, как коленка! Государь расхохотался и притянул к себе полюбовника. И Федька, желанный, на поцелуи отвечая, глубоко пальцы запустил в перепутанные ивановы седые волосы. _____ * «Тетрабиблос» - астрологический трактат Клавдия Птолемея ** На Наума Грамотника (1 декабря) начинали учить детей грамоте.