Period of silence.

У Юнги период молчания. Период боли, тоски, апатии. Из состояния в состояние переходит. Не всегда успешно. В забытье от прокуренных пабов до мягкой постели. Только в ней теперь неуютно, одиноко. Уход очередного человека - мелочи, а уход Чонгука - истерия, поломанная вселенная. Потому что больно смотреть на запыленные книги, которых тонкие пальцы никогда не коснутся. Больно вспоминать, как часто неуклюжий ребёнок резался о страницы забавных повестей, пока их история оставалась печальной, незаконченной. Счастье не пускало Чонгука к себе. Причина ли в Юнги, причина ли в нём самом - неважно. Все равно не клеится. А раны у Чонгука на сердце не зашиваются. Рвутся прошлые швы, не оставляя новым свободного места, но для Юнги нет ничего невозможного.. А для Чонгука больше нет Юнги. Несколько раз проводит по трещинке на маленькой ёмкости. Сколько она уже здесь, и как давно он отдал эту кружку Чонгуку. Воспоминания. Кружка тонсэна разбивается в доли секунды, пока Юнги по частям выпадает из реальности. Кровь сочится из пальца, или внутреннее кровотечение в сердце, он не чувствует. Не ощущает. Нет сил терпеть даже самого себя. Впервые лет за 13 хочется плакать. Просто сесть и заплакать. Потому что тошнит от себя и от собственной жалости, никчемности, глупости. Выбегать на улицу, чтобы спрятаться от себя. Здания давят. Рекламные щиты слепят глаза, в которых, кроме безразличия ничего и не зажигалось. Строчки не ложатся на бумагу, а музыка не льется в уши, как раньше. Слова не складываются в куплеты, а сбиваются в стаи совершенно умалишенных птиц, одержимымых лишь желанием вырваться. Вырваться не на юг из довольно теплого Сеула, а вырваться за пределы собственной материи. Тонкой и непрочной, готовой вот-вот дать трещину. Но что-то мешает. Юнги знает, что дело в диване за его спиной, который больше не скрипит раздражающе под пятой точкой Чонгука. - Обязательно сидеть тут, когда я работаю? - Ты не понимаешь, - всегда усмешка, но глаза остаются детскими, невинными. Мальчик сам собой источает невидимую, неведомую Юнги магию, и это тоже чертовски раздражает. Все неизведанное выводит из равновесия, выбивает из привычной старшему колеи, но от этого становится только желанней. - Вали отсюда. Долгая пауза и еще минута ёрзаний. Обиженный взгляд и кривая улыбка. Гаснущие огоньки в глазах и желание треснуть хёна чем-то очень тяжелым, чтобы хоть на долю секунды обратил внимание, а не бросался отталкивающими фразами через плечо. Но лишь бесшумно закроется дверь. Юнги только облегченно вздохнет, а внутри Чонгука образуется еще одна дыра. - Что б ты ни одной песни не написал, пока меня там нет, - бормочет Чонгук, роняя слезы на гору немытой посуды и сжимая края кухонной тумбы так, что костяшки белеют. В малыше неведомая магия, или же просто проклятие. Но тем не менее.. Без Чонгука у Юнги больше ничего не получалось. Никогда не получалось у Мина описать свое состояние до точки в конце предложения. При Чонгуке Юнги всегда чувствовал себя морем, которое нехило штормит, и постоянно меняют направление течения. Только при этом... Чонгук, как маленький островок надежды, на котором всегда солнечно, цветы не увядают, там все счастливо все живое. А волны Юнги с необъяснимой теплотой и заботой омывают берега и лишь в моменты ослепляющей ярости позволяют себе затапливать его. Только вспышек и штормов слишком много. Чонгук совсем затонул. А без Чонгука.. Без Чонгука он просто стоит на остановке в гордом одиночестве. Потому что всегда сидит на работе допоздна. Потому что не к кому спешить домой. Просто стоит и замерзает на виду у пустынных улиц. Без теплых сообщений младшего, который круглосуточно находился в режиме матери, переживающей за своего сыночка. Ничего этого нет. Почти нет снега. Но есть отвратительный, пробирающий холод. Юнги ежится, кутается в шарф, почти полностью закрывая лицо. Пальцы отваливаются, но он все еще сжимает в руках телефон, вовсе не для того, чтобы смотреть на время. Улицы видели и не таких персонажей, но и к нему прониклись жалостью. Необъяснимой, неведомой, той самой, Чонгуковской магией, спустя 27 минут ожидания, подъезжает маршрутка. Последняя. Конечно, Чонгук не причем, но Юнги нравится жить в иллюзиях. - Черт, - выплевывает Юнги шепотом на лист бумаги, когда ручка окончательно отказывается писать. Из груди вырывается тяжелый вздох, а взгляд все еще косится на телефон. Песня не хочет рождаться. Юнги понимает, что это бесполезно. Продрогшими пальцами отключает аппаратуру, с каких пор температура в квартире приблизилась к уличной? Он просто уходит в спальню, закутывается в одеяло, все еще занимая лишь половину кровати. И так каждую ночь. Потому что у Юнги период молчания. Период боли, тоски, апатии.