Танцуй, Саломея

В зале тесно и темно — огоньки свечей лишь порождают бесчисленные тени. Душный воздух пропитан ладаном и сандалом. Кто сказал, что ангелов не существует, Моника? Если это действительно так, то почему за его спиной дрожат лазоревые крылья? Она танцует. Монотонный бой барабанов вводит в транс, подчиняя себе не только движения, но и дыхание. Он смотрит, не отрываясь. Небесно-голубые глаза кажутся огромными, белокурые волосы непослушными кудрями растрепались по плечам. Крылья за его спиной мелькают и исчезают. — Танцуй! — не то приказывает, не то умоляет ангел. Она подчиняется — не может не подчиниться. Ведь она знает его тайну, знает, что сам Господь послал его на землю нести Божественную волю. Все остальные, даже его ближайшие соратники, его новые апостолы — просто слепцы, если не могут этого разглядеть. Десятки глаз драгоценной россыпью опалов прикованы к ней. Они восторженно ловят каждое ее движение, и, кажется, в порыве неистовой любви и религиозного экстаза готовы ее растерзать. И она танцует. Воздух вокруг застывает и становится стеклянным. Душа тонким облачком отделяется от тела и парит под потолком, глядя со стороны на танец, исполненный горечи и страсти. А потом ангел спрашивает: — Чью голову ты попросишь, моя Саломея? И все исчезает. *** Некоторые книги опасны. Открой — и пострадаешь. И Библия, пожалуй, самая страшная из книг. Джон никогда не считал себя истовым христианином. Если Моника заводила речь о религии, он старался отмалчиваться. Однажды, правда, не выдержал и рявкнул на нее: — Где был твой бог, когда франкисты бомбили Гернику? Что он делал, когда французских солдат травили ипритом в бельгийских окопах? — Джон… — попыталась было возразить она своим потусторонним голосом. — Я верю в своих друзей и в свое оружие. А девять граммов свинца — лучшая из молитв… Однако сейчас он не был бы столь категоричен. Пытался вспомнить хоть что-то, хоть «Отче наш», но слова не шли на ум. Моника, лежавшая перед ним на белых больничных простынях, казалась мертвенно-бледной. Скулы заострились, а глаза зияли темными провалами на неживом восковом лице. Работа под прикрытием всегда опасна, а когда речь идет о тоталитарной секте и свихнувшихся на вере психопатах — опасна вдвойне. Джон был против этой затеи, однако уступил — кто мог справиться лучше специалиста по религиозным культам? И именно Моника помогла задержать их лидера живым. Но какой ценой? Он боялся даже думать об этом. Джон взял ее узкую тонкую ладонь в свою. Прохладные пальцы казались почти прозрачными. Прижал их к губам. И медленно, строчка за строчкой, начал вспоминать: — Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: "Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!" Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его… — Джон… — Моника открыла глаза. — Джон, он ангел… Лики святых смотрели на нее с витражей и фресок. И сама Дева Мария улыбалась кротко и всепрощающе. Моника застыла, ожидая причаститься Тела Христова, и священник склонился над ней, протягивая облатку. Она знала, что под сутаной он прячет дрожащие лазоревые крылья, и это была тайна, доступная лишь им троим — ей, святому отцу и Господу Богу. И это его глаза взирают на нее с икон. —Ангелов не бывает, Моника…