В бархате твоей любви

«Ты двигаешь свою ладью по шахматной доске, и я вижу, как мои пешки падают, сраженные ею. Ты всегда побеждаешь меня, Мэри Спенсер, ведь ты прирожденный воин, а я лишь цветок, что опадает алыми лепестками любви пред твоим мятежным огнем». И так было каждый раз при их любовной встрече. Познав любовь многих мужчин, Джейн никогда при этом не могла пересилить свою потаенную страсть к красивым и сильным духом женщинам. Когда она впервые поцеловала Мэри? Она уже не могла точно сказать. Этот день уже давно был погребен под массивом еще более ярких впечатлений. Изучив все изгибы тела своей возлюбленной, подсчитав все её потаенные родинки, узнав вкус её кожи, Джейн понимала, что она по-прежнему безмерно жаждет прикосновений к своему почти что божеству. И глядя на длинные ресницы самого прекрасного во всём Альбионе полковника морской пехоты, герцогиня Эринская всё так же замирала, пораженная их беспредельным совершенством. Что получала Мэри, прикасаясь к её обнаженному телу? Любила ли она её точно так же безрассудно? Сплетаясь в объятиях и сливаясь в нежном поцелуе, были ли они по-настоящему единым целым? Разглядывая свою утомленную любовницу, Спенсер очень часто уносилась куда-то далеко от нее в своих мыслях. Правь, Альбион! Сила Армии и сила духа, тысячи воинов, погибающих под огнем залповых орудий, мачты кораблей, сломанные ветром. А Джейн, словно чувствуя это, прижималась к ней, утыкаясь носом в район спины между лопатками.       — Я так люблю тебя! — шептала она своей воительнице. Самая верная, самая преданная, самая понимающая. Разве какой-либо мужчина смотрел на нее вот так? Нет. Мэри всегда понимала, что как бы она ни была отважна, для мужчины она существо априори слабое, так как рождена женщиной, и спальня в их случае это докажет. Поворачиваясь к Джейн, Мэри целовала ее губы, утопая в нежности этих глаз с поволокой. Бархатом любви выстилалась ночь. В игре тонких пальцев, в ласковых укусах, в безусловном доверии. Изгибаясь в порыве удовольствия, Джослин походила на пантеру: в ее зрачках отражался лунный свет, а на щеках разливался румянец. Когда наступало утро, герцогиня Эринская утягивала себя корсетом, а Мэри закалывала свои рыжие пряди на затылке. И сложно было догадаться, что эти две женщины провели ночь, любя друг друга. Ничто не нарушало привычного уклада их жизни, ничто не указывало на то, что происходило в спальне. Джейн красила губы, кокетливо и жеманно улыбаясь своему отражению в зеркале, а Спенсер уже рассматривала документы, касающиеся военных операций, снабжения армии и всего того, что очень сложно понять обывателю, не подозревающему о хитросплетениях шпионских игр, тяжелой воинской муштры и прочих прелестей государственной жизни. И день пролетал, унося за собой все ночные признания, стирая из памяти ласку прикосновений, насыщая сознание обыденностью, проблемами, тоской и страхом. Мир кипел, сгорая в амбициях политиков и тех, кто желал урвать свой кусочек беспредельной власти, а Джейн и Мэри ждали наступление ночи, дабы выветрить из своих душ горечь бытия, предавшись магии своей такой нетипичной для всех любви.