***
Если обратиться к прошлому, то с первого взгляда здесь была отнюдь не симпатия. Когда Лауге увидел Гленду в первый раз, первой его мыслью было то, что в замке стало на одного ребёнка больше, а дети – это проблема, тем более зимой, когда длинные ночи делали только хуже. Вполне хватало и непоседливой Дикры, за которой нужен был присмотр. А тут ещё одна – на вид младше и слабее, наивнее, глупее. Милая, конечно, но слишком уж дитя, почти не имевшее дело с жизнью и реальным миром. В первый день она застенчиво пряталась за братом, но всё равно каждому улыбалась. На деле Гленда оказалась достаточно осторожной и усидчивой, к тому же, большую часть времени она находилась возле Эрланна, а, следовательно, под наблюдением. Только вот причины для неприязни всё равно нашлись. Эта девчонка абсолютно со всеми была слишком милой, слишком доброй, слишком оптимистичной. Настолько, что Лауге просто не мог поверить в существование такого человека. Он постоянно искал подвох, обман, фальшь, и раздражался из-за того, что не находил. Кроме того, что изменение Мастера вызвало изменение в их отношениях, он больше ничего не обнаружил. Будто бы Гленда в самом деле была такой. Раздражающе хорошей. Только почему-то раздражало это только его. Может, потому что другие не были одержимы идеей во всём докопаться до правды? Они принимали то, что было, потому что их гордость не уязвляла невозможность узнать истину. Он даже обман Исаака мог опознать, а тут какая-то мелочь заигралась в доброе и светлое. Лауге следил за Глендой, применял к ней способности, задавал каверзные вопросы, даже провоцировал, чтобы вывести из себя, но, конечно, никогда не пытался навредить. Подловить – да, но не сделать плохо. Ни физически, ни морально. Однако все опыты только убеждали его в «правильности» хранительницы. В том, что она верила в лучшее, не сторонилась Эгиля, не считала невозможным обрадовать Мейнир, не могла испытывать ненависть даже к ведьме и проклятию. Как? Почему? Гленда ведь просто ребёнок, который оказался в мрачном и опасном замке, полном чужих людей, который потерял родного человека, оказался обречён на смерть. В такой ситуации для ребёнка естественно быть напуганным, ноющим, обиженным на жизнь. Хотя бы иногда. Даже если Гленда была хранителем надежды, всё равно это она выглядела той, кому нужна поддержка взрослых, а не как та, которая будет помогать старшим не опускать руки. Даже тем старшим, которые очень хорошо делали вид, что им это не нужно. Но, может, она просто недоговаривала? Выплёскивала негативные эмоции тогда, когда этого никто не видел? И после на самом деле была такой, какой и представала. Лауге начал допускать этот вариант, но подловить на этом было сложнее. Да и не так сильно уже хотелось, всё же с Глендой действительно было лучше, чем без неё. Она всегда замечала, когда кому-то была нужна доля надежды и оптимизма, и охотно этим делилась. Когда словом, когда делом, а когда и магией. Когда активным участием, а когда оставаясь незамеченной. Раздражение и недоверие Лауге постепенно сменялись принятием и удивлением. Интересом, симпатией и завистью. Шанс подобраться к правде всё равно выпал. Зимой распорядок дня был жёстче, потому как надо было раньше расходиться по комнатам. Но у близнецов иногда давало о себе знать подростковое бунтарство, и они шатались по замку не в такое уж и позднее, но уже вполне тёмное время. Конечно, когда о прогулках узнавал Эгиль, им за это доставалось, но надолго воспитательных бесед не хватало. Вот и тогда близнецы гуляли по замку, когда солнце почти исчезло. Да, они делали это в хорошо известных им частях и неприятностей не искали, но режим всё же нарушали, а это неправильно и рискованно. Близнецы проходили мимо неиспользуемого кабинета, когда Исаак неожиданно затормозил, одёрнул брата и указал на приоткрытую дверь. Лауге заглянул внутрь и заметил, что в кресле сидела Гленда. Целиком забравшись в кресло, обхватив себя руками, она казалась ещё меньше, уязвимее. И милее. – Она уснула? – тихо удивился Лауге. Исаак кивнул в ответ. Близнецы зашли в комнату и приблизились к хранительнице. Да, она мирно сопела, совсем не отреагировала на голос и шаги. С этим надо было что-то делать – не стоило оставлять её спать вне своей комнаты. Лауге опустился рядом на колено и присмотрелся к Гленде – что-то его напрягло, обеспокоило. Странно было, что она ушла в дальнюю комнату, что уснула. И поза была такой, словно она хотела спрятаться, защититься. Поза грустного, испуганного ребёнка, что остался один. Лауге осторожно отодвинул светлые пряди, упавшие на бледное личико. Веки Гленды покраснели, а на щеках остались следы – похоже, она плакала. Значит, и ей было тяжело, но малышка настолько не хотела обременять других своей печалью, что хорошо пряталась, дабы дать слезам волю. А после брала себя в руки и с новыми силами улыбалась миру. Да, в чём-то Лауге оказался прав, но сейчас это не радовало. Теперь ему хотелось ошибиться, чтобы у Гленды не было причин плакать. Тем более – одной, обняв себя в заброшенной комнате, свернувшись в старом кресле. Надеясь, что никто этого не увидит, не станет волноваться. Ведь так нельзя. Делиться можно не только радостью, но и печалью. Лучше, чтобы этой печали и не было. Лауге решил, что не стоит будить малышку, что нужно просто отнести её в комнату. К счастью, Гленда не проснулась, когда он поднял её на руки. Лауге заметил, что она удивительно лёгкая даже для своей миниатюрности – словно птичка, а не человек. Возможно, физически она была гораздо слабее, чем казалась. И намного беззащитнее.***
Гленда отправилась в сад, Лауге последовал за ней. Сегодня погода была замечательной и совсем летней: солнечной, тёплой, но без сильной жары. Хорошее время для прогулок. Лишь бы не по лесу. Несмотря на то, что он понимал мотивы Гленды, Лауге всё же был сильно обеспокоен, когда она ушла. Быть доброй и милой хорошо, но обычно эти качества не спасают, а Гленда явно не была способна кому-либо навредить. Намеренно уж точно. Таких, как она, зачастую губит именно собственная доброта. Было у хранительницы и ещё одно качество, которое поражало Лауге – оптимизм. Гленде бывало и грустно, и тяжело, но она удивительно быстро оправлялась. Как в тот раз, в беседке, когда некая весть очень сильно выбила хранительницу их колеи, а Лауге только и мог, что отправиться за помощью. Правда редко помогала кого-то успокоить и ободрить. Он никогда ранее не видел Гленду настолько шокированной и подавленной, но уже под вечер она была бодрой и весёлой – ни следа от того опустошённого состояния. Во время красной луны Лауге не было рядом, но он знал, что произошло, и потому наблюдал за Глендой – опасался, что пережитое слишком сильно напугало её. Но нет, она вела себя как обычно, хотя первые дни Лауге ощущал хорошо скрываемый страх, что возникал у Гленды при виде Эгиля и Мейнир. Она была маленькой, но сильной, хотя ей было бы простительно вести себя, как Дикра. Та тоже быстро приходила в себя, но была переменчивее, эмоциональнее на всё реагировала и не умела скрывать мысли и чувства. Сад был действительно красивым местом. Больше всего им занималась именно Гленда, потому что любила цветы и яркие краски. Также к нему прикладывал руку Мейлир, как главный ценитель красоты и жизни, и ещё помогали близнецы. С инициативы Лауге, который видел, как это место радовало Гленду, и потому захотел помочь его сохранить. Он остался в стороне, в тени, решив с расстояния наблюдать за Глендой, которая кружилась среди цветов и любовалась ими. Её лёгкое светлое платьице и как всегда заплетённые в косички светлые волосы были такими яркими на солнце, что даже немного слепили. Но ещё ослепительнее была улыбка. Хранительница просто искренне радовалась новому дню, свежему ветерку, бескрайнему небу и пёстрым цветам. – Эй, Лауге, иди сюда, составь компанию! – неожиданно позвала его Гленда. Лауге растерялся, смутился. Он совсем не вписывался в эту светлую и радостную картину – слишком мрачный на вид и пессимистичный. Правда часто бывает несовместимой с надеждой. Чёрное с белым противоположны. Нет, ему определённо не стоило быть рядом. Он ведь всё испортит! – Что-то не так? – Гленда подошла ближе, озадаченная молчанием. – Не похоже... О, думаю, мне стоит тогда задать вопрос иначе. Хочешь побыть со мной? – Да, – ответил Лауге быстрее, чем придумал способ избежать честного признания. – Тогда пошли. Никогда не знаешь, когда ещё погода будет так располагать к прогулкам. Тебе тоже нужно развеяться. Она схватила Лауге за руку и потянула за собой. Смотря на спину Гленды, он вспомнил о крыльях – знание о них снова не давало покоя. Только теперь это перекликалось с какими-то порывами из прошлого. Словно раньше он (он ли?) пытался что-то узнать, понять, докопаться до истины. А истина ускользала, улетала, как бабочка. Или же как птица? Да, птица... «А ведь правда оказалась так близко», – с усмешкой подумал Лауге. Посчитав, что они зашли достаточно далеко, Гленда отпустила его. Теперь они просто шли рядом, и так было гораздо спокойнее. По крайней мере для Лауге, потому что он не смог бы с такой же лёгкостью схватить Гленду за руку и продолжать держать. Он слишком нервничал и ещё больше опасался, что его раскроют. В такие моменты Лауге завидовал Исааку. – А знаешь, я очень рада тем дням, которые могу проводить в саду. Думаю, так я компенсирую то время, что должна была проводить дома. – Ты мало гуляла в детстве? – Да, с долгими прогулками были сложности, но я очень любила те дни, когда меня отпускали с братом на луг. – Гленда покружилась и взмахнула рукой, с которой сорвалась бабочка. – Там водились точно такие же бабочки. Это было очень красиво. Мне всегда хотелось кружиться среди них, словно это вальс с феями. Правда, Ос... Эрл очень уж беспокоился обо мне, так что кружил, держа на руках. Думаю, так даже лучше, ведь он высокий, и это было очень захватывающе. – Ты скучаешь по тем дням? – спросил Лауге, заметив оттенок печали в мечтательном выражении, с которым Гленда рассказывала о прошлом. – Ведь Эрланн этого не помнит, а ты считаешь, что это довольно глупое и несущественное воспоминание. Стесняешься попросить покружить как раньше. – Ты как всегда прав и наблюдателен! Да, как бы мне ни хотелось, но я не попрошу Эрла о таком. Вдруг я поставлю его в неловкое положение? Он не захочет заниматься такими глупостями? Я понимаю, что ему такое ребячество не навеет хороших воспоминаний. – Уверен, он бы с радостью это сделал, если бы знал, что тебя это порадует, – заверил Лауге. Гленда улыбнулась и развела руками. Да, она тоже так считала, но решительности ей всё равно не хватало. Делать что-то для себя бывает сложнее, чем для других. Дальше они пошли к пруду. Лауге решил поинтересоваться, что происходит с бабочками, которых создавала Гленда, ведь зачастую она отпускала их в свободный полёт. Продумывала ли она их дальнейшую судьбу? Или они просто порхали некоторое время и исчезали? Оказалось, что у каждой отпущенной бабочки была цель: найти человека, которому это будет нужно, и передать ему немного надежды. Только после этого бабочка исчезала. Гленде это не доставляло проблем, так как она использовала силы только для их создания. На пруду Гленда скакала по камням возле самого края. Она делала это достаточно ловко, но Лауге всё равно следил внимательно – он помнил, как часто, заигравшись, в пруд падала Дикра. В этом не было ничего страшного, но всё равно происшествие неприятное, ведь надо было идти менять одежду на сухую, развешивать мокрую. После такого игры обычно приходилось прекращать. С Дикрой было весело. С ней было проще, понятнее, но всё-таки она была большим ребёнком, а Гленда – маленьким взрослым. Скользь! Лауге чудом успел отреагировать и поймать Гленду. Он прижал её к себе и сделал несколько шагов от пруда, Гленда даже не успела осознать, что произошло. Они застыли: Гленда от непонимания, а Лауге от волнения. Ему следовало сразу отпустить хранительницу, а не притянуть её чуть сильнее, но не получалось. Не хотелось. Когда ещё выпадет такая возможность? То есть, конечно, Гленда была из тех, кому не нужна была причина, чтобы кого-нибудь обнять. Если она знала, что собеседник не против, то могла просто подойти и обнять, лишь бы момент был подходящим. Однако Лауге таким не был, и столь сильное изменение в поведении выглядело бы слишком подозрительно. А Гленда в этих вещах достаточно наблюдательная, но если бы только она! Раскрываться другим тоже не хотелось, не хотелось видеть их реакцию, какой бы она ни была. И особенно видеть жалостливые взгляды. Он не выбирал, в кого влюбляться, и сам понимал всю безнадёжность ситуации! Несмотря на сводничество, Гленда призналась, что по ощущениям сама ещё не «доросла» до той любви, не испытывала ничего кроме родственных или дружеских чувств. И ей было этого достаточно. Иронично. Хранитель надежды лишала надежды. В который раз Лауге подивился тому, какой маленькой она была. Макушкой Гленда даже не доставала ему до ключиц. Ей точно было хорошо слышно, как изменилось сердцебиение, но это можно было списать на быстроту и резкость случившегося. Гленда была очень худая, казалось, что случайным усилием её можно сломать. И кожа у неё была очень бледная, тонкая, любые повреждения на ней сразу бросались в глаза. Поэтому Гленде не удалось скрыть оцарапанную во время краснолуния руку, поэтому Лауге и расспросил её о случившемся. Да, естественно, она мало гуляла. Наверняка же в детстве была ещё слабее и уязвимее. Её активность и весёлость одурачивали, но если внимательно присмотреться, становилось ясно, что Гленда не была здоровым ребёнком. Возможно, что и детство её в основном состояло из общения с братом – конечно, она была так сильно к нему привязана, что не могла отойти, даже когда он сильно изменился и потерял память. Даже понимая разумом всю нелогичность, Лауге не мог не завидовать. Ему очень хотелось, чтобы однажды и он стал также дорог кому-нибудь. Нет... Не кому-нибудь, а именно ей. Но в нынешних условиях это невозможно. – Лауге? – Гленда подняла голову, с недоумением и лёгким беспокойством заглянула ему в глаза. – Всё в порядке? – Ох, да, извини, я задумался, – тут же ответил Лауге и отпустил её. – Спасибо, что не дал упасть. Сегодня тепло, но всё равно было бы досадно промокнуть. Гленда мило улыбнулась и не стала вдаваться в расспросы. По её реакции нельзя было сказать, догадалась ли она о чём-то, но Лауге был даже благодарен за это. Может, когда-нибудь он будет готов признаться, но сейчас было лучше давать себе надежду, хотя бы ложную, что его не раскрыли. Иметь возможность быть просто наблюдателем со стороны тоже неплохо. Со временем всё могло измениться. А время у них, похоже, было.