Гори, не исчезай

Бывали моменты наподобие тех, когда Кастиэль двигался, делая хоть что-то, сражался, смеялся, моменты, когда он мог почти забыть, что умирал. Но эта битва, борьба за возвращение Дина стоила ему гораздо больше, чем просто боли в сердце. Конец его дней был все ближе, и он думал, что готов к этому. Он так устал от борьбы, так устал от всего, что практически с нетерпением ждал покоя. Но Дин был исцелен, внезапно возвращен обратно, сокрушая всю ту легкость, с которой Кастиэль был готов сдаться. И все вдруг стало новым. Казалось, что глаза Дина, такие чистые теперь без поселившейся там тьмы, смотрели на него по-другому. Он был более осторожен, более продуман во всем, что говорил, зная, что никогда не сможет отплатить своим друзьям за собственное спасение от худшего ночного кошмара. Так же и тактильно, хотя Дин никогда не стеснялся дружеского рукопожатия или необходимого объятия, он так или иначе постоянно находил прикосновение, как будто чтобы просто напомнить себе, что это ему разрешено. Но эти прикосновения вызывали в Кастиэле одновременно нечто замечательное и болезненное. Облегчение и печаль, благодарность и страх. Желание, подумал он, желание большего, чем Дин мог ему дать. И теперь в каждый момент времени он осознавал, что ему осталось недолго. Он чувствовал себя усталым, иногда даже спал. Сам сон был горькой пилюлей, своеобразной отсрочкой от растущего страха собственной смертности, но все же это было своего рода похищением оставшегося времени его жизни — часы, проведенные спокойно и неподвижно, когда он мог бы делать гораздо больше. Он рассматривал эти часы как маленькие кусочки смерти — наглядный пример того, что ожидало его в ближайшем будущем. Он видел, что Дин, как и сам Кастиэль, боролся с наступлением этих мрачных дней. Вина и злость — на себя, на весь этот чертов мир, на Бога, на Метатрона — за то, что такому благородному ангелу, как он, придется просто исчезнуть. Дин провел много часов, погрузившись в книги или размышляя о способах возвращения потерянной благодати Кастиэля. Он отчаивался, предлагая темные идеи, задержавшиеся в дальних уголках сознания демона, которым он был раньше. Возьми благодать другого ангела, перезаряди, пока мы не найдем другое, более долговременное решение. Конечно, Кастиэль отказался. Он не навредил бы другому ангелу, не заставил бы пройти через те страдания, которые перенес сам. Он принял то, что должен умереть, но все еще боялся. Кастиэль пытался помочь в поиске, и когда возникала стоящая у них на пути проблема, помогал и с этим тоже. Отвлечение, небольшое отвлечение, говорил он своим друзьям. Что-нибудь, чтобы успокоить свой встревоженный разум. Но это действительно не работало, больше нет, не после того, как он получил истощившее его и забравшее еще немного жизни ранение. В одну из ночей они вернулись в бункер, все трое окровавленные и избитые. Кастиэль мог исцелить их, но не стал делать этого из уважения к их пожеланиям. Сэм тихо отказался, говоря так, словно Кастиэль уже был в считанных моментах от исчезновения. Дин был в бешенстве и кричал, злясь на то, что Кастиэль вообще додумался предложить такое. Дин даже не заметил боли, когда он снова и снова прошивал его руку иглой, лишь еле слышно бормотал «эгоист», хотя Кастиэль знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он разговаривал сам с собой. Дин сказал Кастиэлю, что для него борьба окончена. Что он больше не сможет пойти с ними, не будет сидеть на заднем сидении Импалы и слушать старые песни, которые так нравились Дину, не будет слушать разумный голос Сэма с его вечными советами и предупреждениями, скрытыми в саркастических шутках, которые постоянно забавляли Кастиэля. Но Кастиэль возразил. Он сказал, что должен бороться. И рассказал Дину о своем отвлечении. Позже ночью Сэм ушел отсыпаться, чтобы немного отойти от полученных ранений. Дин вновь погрузился в поиск информации об ангелах. Кастиэль мог бы сразу сказать, что в этих старинных книгах не было ничего, что могло бы его спасти, но сдержался. Он был не единственным, кто нуждался в отвлечении. Он сам взял книгу и, даже понимая, что это бесполезно, начал медленно вчитываться в слова, но остановился. Он поднял взгляд и увидел, что Дин наблюдал за ним. Это был не обеспокоенный, а скорее сосредоточенный взгляд. Если бы Кастиэль не знал ничего лучшего, он сказал бы, что Дин пытался запечатлеть его в памяти, удостоверяясь в том, что он все еще был там. Дин передернул плечами, смущенный тем, что его поймали, но ничего не сказал. Через мгновение он вернулся к своей книге, а спустя пять минут швырнул ее на пол. — Дерьмо, — крикнул Дин, со злостью отталкиваясь и вскакивая на ноги. Кастиэль поднялся вместе с ним. Он видел гнев Дина, струящийся под кожей охотника, словно инфекция; он сочился сквозь него, как нечто обжигающее и нечистое. Этот гнев не умрет, даже с Кастиэлем. Дин всегда будет нести его в себе, закапывая глубже и глубже, пока он не разрушит его душу, заполняя ее тьмой. И это было больше, чем Кастиэль мог вынести. Он пересек комнату, кладя руку на плечо Дина. Так часто в эти дни именно Дин был тем, кто первым находил прикосновение, но сейчас, прямо сейчас, Кастиэль хотел чувствовать под своими пальцами тепло другого человека. Он хотел напомнить себе, что это стоило того, что он заново отдаст все, чтобы спасти Дина Винчестера. Его пальцы впились в плоть Дина, и гнев мгновенно переместился с кожи Дина и обосновался на его собственной. — Дин, пожалуйста, — мягко сказал Кастиэль. Дин посмотрел на него, и буквально за секунду огонь в его глазах сошел на нет. Вот почему, подумал Кастиэль. Вот почему я пал. Вот почему я сражался. Вот почему я умираю. Потому что нет ничего хуже в этом мире, чем смотреть на Дина и видеть только застывшую, мертвую черноту. Глаза Дина, его прекрасные зеленые глаза, всегда были якорем Кастиэля. Если бы у него был выбор, он хотел бы потерять себя там на эти оставшиеся несколько дней. И он знал, что в тот момент, когда он будет умирать, ему станет немного легче, если это будет последним, что он увидит. Дин моргнул, удерживая пристальный взгляд Кастиэля, словно мог защитить его одним только этим взглядом. Как если бы он хоть немного отвернул голову, то Кастиэль рухнул бы на пол, безжизненный и холодный. Он подошел ближе, тем самым слегка сгибая в локте руку Кастиэля, все еще державшую его за плечо. — Кас, — отчаянно и сломленно произнес Дин. Кастиэль попытался улыбнуться, но просто не смог. Было ужасно осознавать, что его смерть заставит Дина горевать. Он знал, что Дин любит его и сделает для него все возможное. Знал, что он пытался. Рука Дина поднялась и свободно устроилась на плече Кастиэля. Она была тяжелой, но этот вес был приятен и действовал успокаивающе; и во всем этом было что-то куда более сильное. Глубоко внутри Кастиэль почувствовал разрастающийся в груди порыв чувств, от которых его сердце разрывалось. Для Дина, подумал он. Всегда. — Ты не можешь, — прошептал Дин, но не договорил. Ему и не нужно было. Кастиэль мог умереть, и умрет, причем очень скоро. Больше некому было молиться, и больше не было сделок, которые можно было бы заключить. — Все в порядке, — тихо сказал Кастиэль, зная, что это не так. Он ненавидел все это. Ненавидел, что его надвигающаяся смерть вызывала холод разногласия между ними, словно марая то единственное, что удерживало Кастиэля выше всех остальных. Он и Дин, независимо от того, кем они были, — вот что было опорой Кастиэля с тех пор, как он вытащил его из ада, когда края его крыльев горели и чернели, пока божественный огонь избавлял Дина от проклятия. Кастиэль помнил, каким правильным было ощущение, когда он так крепко схватил Дина, боясь, что позволит ему упасть. Конечно же, в конце концов, именно Кастиэль был тем, кто пал сотней различных способов. — Как? Как это может быть в порядке? — требовательно спросил Дин. Вспышка гнева прокралась обратно в его глаза, когда пальцы на плече Кастиэля сжались крепче. Кастиэль не знал, как ответить. Он не хотел подобного разговора. Он хотел вернуть момент назад. Хотел свое отвлечение обратно. Он протянул свободную руку и смял в ладонях рубашку Дина. Его губы сжались в твердую линию, а глаза светились чем-то не новым, но гораздо более сильным, чем когда-либо прежде. Кастиэль задался вопросом, а что если они всегда шли к этому, если они оба из тех, кто ждет, пока не становится слишком поздно, чтобы наконец встать и взять полагающееся от мира, которому они дали так много. Кастиэль вздрогнул, не уверенный, стоит ли продолжать. Его язык скользнул по нижней губе, и взгляд Дина почти незаметно упал туда, прежде чем вернуться назад к сверкающей синеве. Воздух был тяжелым и плотным, каждый нерв был напряжен. Тишина оглушала. Напряжение было почти слишком непереносимым. Кастиэль хотел разрушить его, но не знал как. Дин не мог спасти Кастиэля полностью. Но он понемногу спасал его годы, и годы, и годы. — Сделай это, — сказал он, его голос прозвучал чуть надломленно, но решительно. Напряженность не отпускала Кастиэля, но она сосредоточилась в одном действии, когда он притянул Дина еще ближе и соединил их губы вместе. Это было странно, подумал он. Дин должен был ощущаться на вкус как огонь и лед, но вместо этого был теплым, и освежающим, и мягким. Он был родным. Он был всем. Дин сдвинулся, проводя ладонями по лицу Кастиэля, плавно перемещая их на его затылок. Небольшое отвлечение, подумал он. Поцелуй, перед тем как ты умрешь. Перед тем как умрем мы оба. Момент не продлился очень долго. Он ощущался каким-то пустым и бессмысленным. И возникло предположение, мысль, что Дин просто дарит утешение умирающему человеку; и хотя Кастиэль не хотел верить в это, он с мрачной ясностью подумал, что сомнения были единственным, в чем он был когда-либо хорош. Они отстранились друг от друга, и Кастиэль ожидал увидеть Дина шокированным или несчастным. Но нет. Он выглядел просто грустным. Кастиэль и хотел бы поговорить об этом, но было совершенно ясно, что у него просто нет времени. Дин улыбнулся с оттенком горечи и отвернулся. Кастиэль боялся, что он может извиниться. Худшего и представить было нельзя. Однако Дин молчал. Он наклонился и поднял книгу там, где бросил ее несколько минут и целую жизнь назад. Кастиэль, нервный и испуганный, наблюдал за ним, не имея ни малейшего понятия, что же он должен делать дальше. — Я пойду спать, — сказал Дин, но в его голосе не было и намека на приглашение. Хотя Кастиэль даже не думал, что хотел этого. Перейти от того, кем они были, к тому, кем могли стать, за такой короткий промежуток времени, так или иначе, казалось неправильным. Он достаточно знал о человечестве, чтобы понимать, что такие вещи требуют немало времени. И еще никогда Кастиэль не был так зол на то, что у него не было этой роскоши. Броситься в омут с головой или оставить все как есть. И Кастиэль выбрал последнее. Дин ушел, не попрощавшись на ночь. В жизни Винчестера не было прощаний. Они были слишком тяжелыми, слишком окончательными, и смерть стала слишком привычной для них. Но Кастиэль был уверен — Дин все еще держался за идею, что он может быть спасен. И Кастиэль не отнял бы это у него. Дин постоянно терял все, что имел, с того самого момента, как родился, и все, что у него было теперь — это его брат и его надежда. Кастиэлю требовался отдых, но он все еще чувствовал на своих губах вкус Дина и не хотел, чтобы это ощущение исчезло во сне. Он подождал, пока не услышал, как дверь спальни Дина захлопнулась (этот гнев, справедливый гнев), и направился к двери бункера. Ледяной воздух снаружи врезался в него, словно нож в сердце. Ощущения были не из приятных. Это было просто напоминанием того, каким испорченным он стал. Раздраженно вздохнув, он вспомнил свой плащ, отличающийся от тех времен, когда он только начинал свой путь, но его значение осталось прежним. Когда бы люди ни заговорили о нем, они всегда упоминали плащ, и Кастиэль начал смотреть на него, как на что-то настолько близкое к его личности, насколько он мог представить. Это почти заставило его рассмеяться. Для него не было места ни на Небесах, ни на Земле, но у него всегда был его нелепый плащ. Или, по крайней мере, мог бы быть у него, нахмурившись, подумал Кастиэль, если бы он не оставил его в своей комнате. Вздохнув, он на мгновение засомневался, прежде чем снять куртку Дина с крючка у двери. Он был уверен, что Дин был бы не против. Кастиэль подумал, что, пожалуй, он смог бы даже понять. Как и ожидал Кастиэль, она оказалась слишком большой. Его сила всегда исходила из благодати, в то время как Дин вынужден был зависеть от границ своей человечности и того, насколько далеко он мог их расширить. Дин был сильным, крепким и мускулистым; Кастиэлю никогда не требовалось быть таким. Куртка окутала его тело, и рукава скользнули за кончики пальцев. Кастиэля поразило, что Дин все еще мог заставить его — ангела, солдата, лидера — чувствовать себя настолько маленьким. Запах машинного масла и дыма от тысячи призрачных костров почти переполнил его чувства; сущность Дина сосредоточилась в чем-то, что заставило сердце разрываться на части. Он вышел на улицу и сделал глубокий вдох. Сейчас Осень была абсолютно подходящей для них. Кастиэлю казалось правильным, что он должен умереть именно в эту пору Матери Земли, даже если никакого возрождения Весной для него уже не будет. Когда он поднял взгляд к небу, дыхание легким паром сорвалось с его губ. Это действительно было так красиво. Чудо. Не в первый раз Кастиэль почувствовал мучительный гнев на своих братьев и сестер за то, что они никогда по-настоящему не ценили все величие творения их Отца. От сверкающих звезд, рассеянных в чернильном ночном небе, до покрытых инеем листьев, шуршавших под ногами. И все это вызывало у Кастиэля благоговение и смирение. Он медленно подошел к знакомой черной машине и осторожно положил руки на гладкий корпус. Волна боли, разраставшаяся в его груди, прошла сквозь сердце и дальше; он задрожал, опираясь на Импалу, но на этот раз в поисках опоры, а не успокоения. Кастиэль все еще не верил, что это произойдет так скоро, настолько скоро. Он был охвачен внезапным желанием вернуться в бункер, разбудить своих спящих друзей и просто побыть рядом с ними, пока бесследно не исчезнет. Он боялся умирать. И было до ужаса страшно умирать в одиночестве. Но Кастиэль взял себя в руки. Он подумал, что так будет лучше для всех них, если он просто позволит им спать дальше. Еще одна спокойная ночь, даже если она была омрачена знанием того, что должно было произойти. С небольшим усилием ему удалось переместиться на капот автомобиля, спиной опираясь на ветровое стекло, потому что он видел, как Дин делал точно так же тысячу раз прежде. Кастиэль посмотрел на звезды. Он отстраненно подумал, что они были жалкой заменой глаз Дина, но это не делало их менее чудесными. Так далеко, и столь многие из них сгорели годы назад. Он мягко улыбнулся про себя. Хотя сами звезды исчезли, оставленный ими свет все еще сохранился. Он нашел приятное тепло в этой идее и в свои последние мгновения стремился быть похожим на звезду. Кастиэль стремился быть звездой Дина, и он позволил себе успокоение от осознания того, что, возможно, был ей все это время. Следующим утром, когда холодные, яркие пальцы рассвета показались на горизонте, Дин был разбужен резким, беспокойным чувством, поселившемся в его душе. Он знал, что случилось, даже прежде, чем открыл глаза. Он подозревал, что смог бы ощутить исчезновение Кастиэля, будь они хоть в тысячах миль друг от друга. Кастиэль назвал это глубокой связью, и сейчас Дин был слишком напуган, чтобы подобрать какое-нибудь другое определение. Тем не менее эта мысль проскользнула в него, словно лед, и хотя его сердце разрывалось, он вскочил с постели и бросился через коридоры в комнату Кастиэля, выкрикивая имя ангела, как молитву. Его крик разбудил Сэма; все еще заспанный, но сильно встревоженный, он вышел из своей комнаты, почти сталкиваясь с Дином в дверях. Пожалуй, связь Кастиэля с Сэмом была не такой глубокой, как с Дином, но Сэм знал своего брата почти лучше, чем он сам. Один взгляд на лицо Дина сказал ему все, что нужно было знать. Сэм чувствовал себя почти абсурдно, думая об этом, но для него все выглядело так, будто Дин потерял жизненно важную часть себя. Не говоря ни слова, он присоединился к брату; они бросились к комнате Кастиэля обычным путем, который еще никогда не казался таким долгим. Дин распахнул дверь, его лицо потрясенно вытянулось, когда он увидел, что комната была пуста. — Кас? — прошептал он; его голос был настолько пронизан страданием, что Сэм почувствовал, как его сердце рухнуло вниз от одного только этого звука. С отчаянием в глазах Дин повернулся к Сэму. — Где он? — спросил Дин, обращаясь к младшему брату точно так же, как сам Сэм обращался к Дину много раз за эти годы. С надеждой, с чем-то близким к беспомощности в голосе. Помоги мне. Сэм бессмысленно посмотрел вокруг. Он не знал, что сказать. — Он просто... исчез или что-то в этом роде? — спросил Дин. Его взгляд блуждал по комнате, словно пытаясь найти верный признак того, что ангел был там. Что умер там. Его глаза остановились на плаще Кастиэля, и в этот момент весь его мир рухнул. Он протянул руку, словно желая схватить плащ со спинки стула, на который он был случайно брошен, но в последнюю минуту остановил себя. Сэм задался вопросом, коснется ли он его или чего-либо еще в этой комнате когда-нибудь снова? Если Кастиэль действительно ушел навсегда, исчез, как призрак, Сэм легко мог представить себе, как эта комната остается нетронутой — так долго, пока они будут называть бункер своим домом; она была настолько близкой к могиле ангела, насколько это было возможно. Опустив голову, Дин сел на угол все еще застеленной кровати; на пол капали тихие слезы. Сэм был так потерян. Они теряли людей и прежде, но каждый раз это был кто-то, кого они оба любили, кто-то, кого они теряли вместе. Сейчас же он чувствовал себя так, словно каким-то образом нарушал это. Кастиэль был близок ему, как брат, поскольку Сэм беспокоился о нем, и мысль о том, что он может уйти, была почти непостижимой. Но между Дином и Кастиэлем всегда было что-то, что-то неупомянутое, непризнанное, но они все знали, что оно было. Возможно, когда-нибудь Сэм выразился бы более конкретными словами, но этому всегда мешали различные обстоятельства. Внезапно Дин поднял полные гнева глаза; Сэм хорошо знал этот взгляд и ожидал подобного. Этот неумолимый гнев к смерти, беспомощная ярость, подобная ярости короля Кнуда, кричащего на беспечные, равнодушные волны.* Сэм знал, что Дин жаждал сорваться, разрушать и уничтожать, но он также знал, что его брат никогда не сделает этого здесь, в этой комнате. — Дин, — тихо сказал он, добровольно предлагая быть выходом для гнева Дина. Этим нездоровым способом он почти хотел, чтобы Дин разозлился, ударил и обвинил его, лишь бы дать ему хоть кратковременное отвлечение от боли. Он почувствовал, как при мысли об этом его сердце упало еще на дюйм. Отвлекающие моменты были всем, что оставалось у Кастиэля в конце, и когда Сэм посмотрел на Дина, он был твердо уверен, что теперь они были всем и для него тоже, до конца его дней. Дин поднялся на ноги, проходя мимо Сэма. Хотя смерть Кастиэля была совершенно другим делом, способ, которым эта сцена логически подойдет к завершению, останется тем же. Дин чувствовал бы себя задыхающимся, но эти комнаты вместе с его гневом, и с его прощанием, и с Сэмом, оставленным подбирать куски собственной скорби, останутся позади, и сейчас он думал, что все именно так, как должно быть. Позже они будут скорбеть вместе, но прямо сейчас Сэм должен был задвинуть собственное чувство потери на задний план и заняться своим старшим братом. Он последовал к двери за Дином, его лицо выражало беспокойство. В другие времена его брат мог бы просто зависать в каком-нибудь баре, постоянно напиваться и затем спать всю ночь на заднем сидении Импалы. Но только на этот раз Сэм боялся, потому что, хотя он и был уверен, что его брат никогда не станет делать глупостей, он также знал, что это было новым видом боли, к которой Дин был совершенно не готов. — Дин, — снова сказал он, но Дин не ответил. Вместо этого он потянулся за курткой, но, конечно, его рука встретила лишь воздух. — Ты брал мою куртку? — спросил он у Сэма, и в его тоне так быстро появился едва ощутимый оттенок надежды. Он не умер, просто вышел на прогулку. Взял мою куртку, потому что не мог дойти и забрать плащ из своей комнаты. Вот и все, сказал себе Дин, пытаясь заглушить крик, рвущийся из раны его души. Он открыл двери бункера и вышел наружу; и за миг до того, как сделать это, он уже знал, что увидит там. Сэм подошел к нему и мягко положил руку на его плечо. Дин думал, что эта попытка утешения будет раздражать его, что никто не сможет понять, насколько сильна его боль, но вместо этого почувствовал, как рушится все и сразу; пытаясь на ощупь найти опору, он завалился на своего брата и начал медленно оседать, пока они не оказались на коленях на мерзлой земле; тихий утренний воздух прорезали рыдания Дина. Через плечо своего брата Сэм посмотрел на тело Кастиэля. Он выглядел так, как будто просто спал — его голова была слегка повернута набок, рука покоилась на груди, а левая нога была согнута в колене. Однажды Сэм поймал Дина в подобном положении, когда тот, перебрав пива, спал под звездами на капоте своего автомобиля. Конечно, ни Дин, ни тем более Кастиэль никогда не спали на отпечатке пепельных крыльев. Сэм испытывал бы благоговение, если бы не чувствовал себя таким несчастным. Они были настолько огромными, настолько широкими, настолько прекрасными, и это был просто отпечаток, который они оставили позади. Они простирались далеко за пределы автомобиля и даже подъездной дорожки, заканчиваясь в мерзлой траве. Но заворожили Сэма не размер или величие. Это было место, где крылья коснулись лобового стекла, отчего оно треснуло, принимая невероятные очертания, исчезающие за плечами Кастиэля. В тот момент Сэм оценил разницу не только между ангелом и ангельским, но и между живым и мертвым. Сэм позволил Дину плакать так долго, как ему было необходимо. Он более чем желал обнимать своего брата, пока ночь не закончится. При виде безжизненного тела Кастиэля у него возникло желание сделать что-либо еще. Как могло случиться, что кто-то, кого они знали так недолго, мог внезапно оставить такую зияющую рану своей смертью? Это не имело смысла, но вся их жизнь была слишком запутанна. Кастиэль, несмотря ни на что, оставался источником их силы, их семьей, был нужен им. Сэм почувствовал, как Дин шевельнулся в его объятиях, и опустил взгляд. Он почти разозлился, увидев, что Дин выглядел стыдящимся. — Сэм, — выдохнул Дин, но Сэм решительно покачал головой. — Не смей, — сломленно сказал он. — Не смей говорить, что тебе жаль. Сэм не мог смириться с мыслью, что его брату было стыдно за это — за открытое проявление своего горя и своей любви. Дин кивнул и отстранился от брата. Это был знак, что на данный момент он больше не кричал о своей боли как раненый зверь; все казалось слишком ярким, тяжелым и слишком реальным. Сэм шагнул назад, в то время как Дин пересек пространство между ним и Кастиэлем. Сэм был поражен крыльями Кастиэля, но сомневался, что его брат вообще мог их видеть. — Кас, — прошептал Дин. Сэм мог услышать каждое слово, но знал, что Дину сейчас все равно. Больше не было никакого смысла притворяться, не было смысла лгать. — Кас, ты не должен был быть один. Он сжал в ладони руку Кастиэля, которую ангел положил на свое сердце. Он наклонился вперед, уткнувшись лбом в лоб Кастиэля. Ангел был ледяным, и сердце Дина защемило при мысли, что он, должно быть, мертв уже долгое время. Дин не мог понять, почему не проснулся, почему та искра в душе не разбудила его и не сказала идти к Кастиэлю, когда тот ушел. Но он знал. Он просто не хотел верить, что Кастиэль умирает, и так рьяно отрицал это, что вера в этот обман прочно поселилась в его душе. Он отстранился от тела Кастиэля, глядя в его глаза. Они были закрыты, и мысль, что он больше никогда не увидит сверкающую синь, снова разбила его на части. Он присел возле своей любимой машины, тихо роняя слезы в застывшую грязь. Они похоронили его в саду около бункера; твердая и холодная земля позволила этому процессу быть долгим, за что Дин был благодарен. Отвлечение, снова и снова. Сэм попросил о сожжении, ведь Кастиэль был охотником и заслуживал того, чтобы уйти как один из них. Но Дин лишь покачал головой и сказал, что ангелы не возвращаются как призраки. Хотя он почти желал этого. Они отметили могилу деревянным крестом, на котором своим перочинным ножом Дин вырезал надпись 'Дж. Новак'. Сэм знал, что это не было пренебрежением или неспособностью Дина признать, что Кастиэль ушел. Это было чем-то более страшным, намного худшим, первые шаги его брата к притворству, что ангела вообще никогда там не было. Несколько дней в бункере стояла тишина, пока однажды Дин не схватил ключи от Импалы и не вылетел, как ураган, без единого слова. Когда пять часов спустя он вернулся, ветровое стекло было заменено. Комната Кастиэля оставалась нетронутой, запертой и заброшенной, но никогда не забытой. Иногда Сэм медленно проходил мимо нее, пытаясь вспомнить, каково это — знать, что с той стороны двери был ангел, что он читал, смотрел телевизор и абсолютно во всех отношениях действовал как человечество, которым так дорожил. Он никогда не обманывал себя, думая, что в своих воспоминаниях все еще мог слышать передвигающегося там Кастиэля. Его брат был достаточным доказательством того, что ангел действительно ушел; из-за появляющейся ярости Дина казалось, будто воспоминания об ангеле были чем-то неприятным и совершенно ненужным. Он начал беспокоиться о Дине, о том, как демонстративно он не упоминал Кастиэля, избегая словно богом проклятого слова. Сэму хотелось встряхнуть брата, накричать на него, выбить всю дурь и сказать, что Дин знал правду, что он не мог просто взять и уйти, заперев память о человеке, которого любил, об этой комнате со всеми его старыми вещами. Он должен был знать лучше кого бы то ни было, должен был ожидать, что когда дело будет касаться Кастиэля, его брат будет уходить и замыкаться в себе. Сэм был вынужден войти в комнату Кастиэля. Последний раз, когда он видел требуемую книгу, она была между бледными пальцами ангела. Сэм открыл дверь и обвел комнату взглядом, чувствуя опустошение и безысходность. Это было настолько чертовски заметно только потому, что его не было там. Плаща Кастиэля больше не было на спинке стула. На мгновение Сэм испугался, что Дин забрал его и уничтожил, ведь мысль о том, что плащ все еще в бункере, могла сводить его с ума. Запах ангела — безусловно, по-прежнему сильный — почти все, что осталось от Кастиэля. Сэм никогда не обращал на это много внимания, но смутно вспоминал, что Кастиэль всегда пах мятой и чем-то острым. Но где-то глубоко внутри он знал, что плащ все еще был в бункере. Сэм знал, что если бы он был последней сволочью, то мог бы в мгновение ока найти его в комнате своего брата. Не свернутым под подушкой или спрятанным под одеяло — Дин никогда не сделал бы ничего настолько глупого. Скорее всего, плащ был аккуратно сложен в незамысловатую пластиковую упаковку; и в те моменты, когда всё это становилось слишком невыносимым, Дин мог смотреть или просто держать его, в ожидании дня, когда он снова увидит своего ангела. Со временем Дину станет лучше; возможно, в будущем он даже снова будет улыбаться. Он будет бороться и побеждать, и, вероятно, вновь будет разбит и сломлен, но он будет жить. Потому что Дин знал, что ждет его в конце пути. Сэм извлек книгу из тумбочки и ушел, тихо закрыв за собой дверь.