Розовый снег.

Розовый снег. Любовь с первого взгляда, любовь с первого вздоха… Какая нелепость! Неужели кто-то серьёзно думает, что полюбить можно за взгляд? Неужели, полюбить можно за что-то? Любовь зла – полюбишь и козла. Хотя козла-то за что любить?.. Поэтому, всё, что говорят о любви - оправдание. Я его встретила, заметила... Забудьте о логике! Любите - и всё! И когда это случается, больше не существует "можно", "правильно","нужно", "принято". Это рамки, это устои. И они летят к чёрту. И вышло так, что я влюбилась в женщину… Я что, совсем больная? - похоже, да. То, что завертело мою жизнь, не могло быть любовью ни с первого взгляда, ни с десятого пожатия руки, ни с двадцатого с половиной вздоха. Нет! Это даже не любовь с первой мысли. У меня, если подумать, не было возможности влюбиться в неё. Никакой. То есть, возможности были. Но все они приросли к тому, что уже существовало, жило, ширилось в глубине моего существа. Не могла я влюбиться, когда увидела фотографии, присланные мне на электронную почту. А отличные оказались фото. Не знаю, кто фотографировал… Вполне возможно, она сама устанавливала камеру на задержку. Я листала мышкой изображения, рассматривая, впитывая. «Вот ты какая!» - крутилось в голове. Последняя фотография – она лежит на берегу моря или океана. Или очень большого озера. А, может, очень широкой реки? Песчаный пляж, вода… много воды. Отличное освещение. И она полностью обнажённая, присыпав тело золотистым песком или мелкими камушками, лежит и улыбается в камеру. Я просматривала файлы снова и снова. Я уподобилась ребёнку, которого родители впервые привезли на море. Он залез в воду, уже весь посинел, но вылезать не хочет – никак не может насладиться ощущением, зовущееся морем, ведь он такой маленький, а море такое огромное. Нет. Не могла я влюбиться, рассматривая фотографии. Я видела много других обнажённых женщин, но ни одна не вызывала во мне чувств. Ну, баба – она баба и есть. Сиськи, задница – есть чем потрясти, есть чем покрутить перед очередным хахалем… А тут… Значит, я должна была влюбиться, когда мы начали переписываться? Но я никогда не завязываю лишних знакомств. И уж точно не стану переписываться со случайным человеком, если только он не мой заказчик по услугам в области дизайна. Мы же ежедневно строчили друг другу письма через электронную почту или общались по сети. Потом стали болтать по мобильному. Голос у неё оказался очень странным. Нет, не мужеподобным, не писклявым и не музыкальным. Никаких крайностей. Вроде, обычный голос. Но странный. Таких больше нет. Голос каждого человека индивидуален, но её – особенный, неповторимый, похож на радугу или детский рисунок, когда ребёнок малюет, не задумываясь о подборе цвета. Следовательно, я влюбилась, когда прочитала её прозу – короткие рассказы, миниатюры, зарисовки, статьи, фельетоны. Она не писала ни повестей, ни, тем более, романов. Сама я короткую прозу не очень-то жалую. Но что-то заставило меня прочитать. И не абы какую книжку, а сборник её рассказов. Получается, я любила её ещё до этого, раз сделала то, что для меня нетипично. Остаётся последнее (раз уж я пытаюсь искать во всём никому ненужную логику - все эти причины-следствия): я влюбилась, когда услышала её имя – Ксения Тимофеевна Лыг. Именно так она представлялась всем - полностью, без всяких сокращений и глупых улыбок: «ну, вы можете звать меня просто Ксюшечкой!» - и глазками ещё так: хлоп-хлоп. Никаких глазок! Она очень серьёзная и правильная девушка! Даже от меня она требовала называть её только Ксенией и никак иначе! К сожалению, и это я поняла сразу - она слишком правильная девушка. Слишком правильная… А что хуже, быть правильной или быть дурой как я? На что рассчитывала, когда пригласила её в гости на всё время? отпуска - я имею в виду моего отпуска, ей-то отпуск по барабану – сиди да пиши. На чудо? Если только. Проблема в другом – я не могла её ни пригласить. Жизнь без неё… Нет, не буду. Это штамп. В тот день с утра по городу прошлась оттепель, но к вечеру прихватил морозец, и улицы превратились в каток. Сколоть лёд или чем-нибудь посыпать дорожки в голову не пришло никому, кроме пешеходов. Но у пешеходов свои дела. И у дворников, видимо, тоже – заниматься чужими времени не хватает. Я скользила по обледенелым тротуарам и думала, что опоздаю, не сумею встретить. А объяснить, где живу - на такое меня не хватило. Телефон сдох именно в тот день, когда он больше всего нужен. И, что самое интересное, я одела новые сапоги – дорогие, красивые. И очень скользкие. Но электричка тоже задержалась, поэтому я успела тик в тик – Ксения как раз выходила из вагона. Она улыбнулась мне, поцеловала меня, как обычно целуют женщины при встрече. И стало понятно – всё, я пропала, пропала моя жизнь. И ещё много клише промелькнуло в моей голове. Но оттого, что это шаблоны, не становилось менее страшно или горько. Мы мило перекинулись парой слов, и я повела её к себе домой. Ещё можно придумать какую-нибудь ерунду, вспомнить о срочном деле, заставить её уехать. Да, буду выглядеть полной дурой. Но я и так дура. Полная дура. Так что ничего не теряю. Можно оборвать незримую ниточку, о которой так любят говорить и думать, петь и писать… Не смогла. Дома я свершила ещё одну глупость, от которой хотелось биться головой о стену, грызть ковры зубами и, высунувшись в окно, кричать: «Товарищи! Посмотрите на идиота! Оно перед вами! Просмотр бесплатный!» - я уговорила её спать со мной в одной комнате. На одной кровати. Зачем? Никогда не страдала мазохизмом и острыми приступами шизофрении. Но с той минуты началось и то и другое. Одна часть моей души страдала, как под клещами палача. А другая летела в облаках счастья, пьяная восторгом. И, что удивительно, та половина, что страдала, жаждала страдать. Раз не можешь быть счастливой – страдай. Раз страдаю, следовательно существую. Не живу, а именно существую. А другая половина желала выбрать из облаков, спуститься на землю, к чему-то телесному. И не могла. Экстаз боли. Боль экстаза. Две параллельные прямые, и на каждой из них ты. И тянешь, тянешь эти прямые, вяжешь их узлами, стирая в кровь пальцы, а они всё идут и идут, кратчайшим образом соединяя точки жизни. Прямым нет до тебя дела, несмотря на то, что ты размазана по этим линиям. Я без меня. Сумасшествие? Пусть. Какая разница. А мы тем временем жили вместе, ходили по магазинам, по распродажам и ярмаркам, заглядывали в театры и на выставки. А вечерами гуляли в парке, в самом центре города, поэтому и зимой там людно. Кто с работы, кто на работу – и все через парк. Мы неторопливо похрустывали снегом. Она говорила, я просто находилась рядом. Мне нравился её голос. И снег. Обычно падающий в свете фонарей снег считают желтоватым, но мне он казался розовым. Может, потому что я люблю розовый цвет. Он мягкий и совсем не скучный. И очень живой: розовый румянец лица, розовый восход, розовый младенец, розовый нос кошки. Как-то мне довелось побывать в Японии. Весна, период цветения местного символа – сакуры, дикой вишни. Пусть слово «вишня» не обманывает вас и не вводит в заблуждение. Это огромные деревья, уходящие кронами под самое небо. И когда сотня старых сакур растёт по обочинам аллеи, их лепестки кружатся в розовом вихре… ох... В моём воображении парящий под светом фонарей снег превращался в вихрь лепестков сакуры. Розовый прекрасный снег, что кружился в ритме слов Ксении. А потом мы садились на скамью (их всегда тщательно отскабливали от снега, наледи и мусора в этом парке). Я под предлогом усталости прижималась к ней, клала голову ей на плечо и становилась бесконечно счастливой в те краткие промежутки времени. И чувствовала тепло… нет, само её тело… Как это возможно через пальто, свитер и всё остальное? Я не задумывалась о таких пустяках. Разве можно думать, когда хорошо? Когда так хорошо? Потом мы вставали, шли домой. К большому огорчению, Ксения терпеть не могла ходить под руку или держаться за руку, а я не смела навязываться. И возвращалась домой как можно медленнее, ведь там начинался ад. Сначала она шла в душ. И весь мир сжимался для меня в точку, где был только шум воды. Как же хотелось войти, заключить в объятия её обнажённое чистое тело, прижаться, почувствовать живое тепло, стук сердца, дыхание, запах – тот запах, что не смоет никакой душ. И стоять так. Вечно. Всегда. Не надо большего, заберите жизнь, душу, заберите всё, только позвольте эту минуту. Но, те, к кому я обращала мольбу, не позволяли. И я сидела на диване, слушала плеск воды. Она выходила в халатике, с чуть мокрыми прядями на лбу и затылке, что выбились из-под купальной шапочки. Я отправлялась туда, где стояла она. Я не могла принять душ вместе с Ксенией, но стоять под струями и вдыхать воздух, который минуту назад окутывал её тело… Её воздух. Воздух, что стал её. Теперь он наполнял мои лёгкие. Как бы мне хотелось потерять сознание. Тогда Ксения, как правильная девушка, начнёт делать искусственное дыхание «рот в рот». И наше дыхание сольётся воедино. Как назло, я очень крепкая: трижды в неделю тренажёры, каждый день гимнастика с гантелями. Здоровое питание. И все мыслимые вакцинации. Ксения тоже занималась, но без груза. Отжималась, приседала, стояла на руках, делала гимнастический мостик, эксплуатировала беговую дорожку, которой я почти не пользовалась. Не люблю бег. Ни в каком виде. И лучше опоздаю до безнадёжности, чем побегу. Я старалась на её упражнения не смотреть - слишком аппетитно обозначалась грудь под футболкой. И понимала – не выдержу. Прогнала её в другую комнату под предлогом, что могу треснуть гантелей. Но пытка душем – мелочь. Как я уже говорила, мы спали вместе. Вы никогда не пытались спать в одной постели с человеком, которого любите и который не должен узнать об этом? Кто спал, тот поймёт. Кто не спал, тому не объяснить. Ночь без сна. Другая. Кофе. Потому что хотела найти силы улыбаться. Если я буду печальной и серой, Ксении будет плохо. Но Ксения считала меня настоящим другом и заботилась обо мне. Так что моё состояние не могло долго оставаться секретом. Как-то утром Ксения вместо того, чтобы пойти к беговой дорожке осталась сидеть на диване. «Я сегодня не буду заниматься», - отрезала она. Я успела сделать пару упражнений, прежде чем заметила, как помрачнело её лицо. Она встала, подошла, заставила меня отложить гантели, взяла за руку и потащила к зеркалу. - Ну, и что милочка думает по поводу увиденного? - спросила она. - А что я должна думать? - На тебе лица нет. Ибо то, что отражает данный предмет домашнего интерьера, лицом называть не полагается. Ты, вообще, здорова? Как можно так себя запускать? Не приедь я, что было бы? «Если бы ты не приехала, этого б и не случилось», - подумалось мне, пока я рассматривала посеревшую физиономию себя любимой. - К врачу. Сегодня. Сейчас. Никаких «но». Будешь сопротивляться – свяжу и повезу на санках. Нельзя так себя запускать. К врачу! Как выяснилось, в нашем тесном мире у Ксении имелся знакомый терапевт. И не просто в мире, а здесь - в нашем городе. - Примет без очереди. Хороший парень, классный специалист. И чего от него жена ушла? Сообщив всё это, она проследила, чтоб я оделась потеплее, параллельно вызвав такси. Я пыталась протестовать, но все мои протесты тонули в море заботы. Такси - и всё. Общественный транспорт – слишком жестокое испытание даже для здорового. Терапевт (звали его Трифон) цепко окинул меня взглядом, кивнул каким-то своим мыслям, спросил, что меня беспокоит. Выслушал мой идиотский ответ, что ничего, подруга просто не знает, за кого волноваться. Ну, как я могу сказать, что больна Ксенией? Подумает ещё что-нибудь этакое… После внимательно меня осмотрел, послушал, даже проверил какие-то симптомы, обыкновенно изучаемые неврологами. Недоумённо сморщил лоб. Долго расспрашивал меня о том, о сём. В конце честно признался, что не знает, как трактовать моё состояние. Да, давление понижено, пульс частит, рефлексы вялые, дефицит массы тела на лицо, под глазами круги, сон беспокойный и аппетит никакой (последние две вещи ему сообщила Ксения в телефонном разговоре – сложно скрыть такие вещи от человека, с которым живёшь… и спишь). Всё остальное в норме. Совершенно здоровый и, тем не мене, совершенно не здоровый человек, как сказал он сам. Назначил мне анализы: кровь, моча, биохимия, что-то ещё. Заказал мне пить кофе и алкоголь. И ещё предположил, что это малокровие. Я поблагодарила его – человек честно старался, пытался понять, что со мной, и не его вина, что я не могу рассказать о причинах. Ксения ждала в вестибюле. Я протянула ей направления, рассказала о предположении Трифона насчёт малокровия. Она кивнула и потащила меня записываться на анализы. И тут я поняла, что она держит меня за руку. ОНА ДЕРЖИТ МЕНЯ ЗА РУКУ. Почему этот идиот терапевт назначил так мало? Почему нигде не было ни одной самой захудалой очереди? Мы могли ходить долго, и она держала бы меня за руку. Маленькой компенсацией за недолгое держание стало то, что в такси Ксения положила мне руки на плечи и потребовала, чтобы я не вела себя как ребёнок и прошла все назначения Трифона. Я глупо кивнула. Но как можно не быть ребёнком, если счастлива как ребёнок! Я прошла все пытки медициной и была счастлива, потому что так хотела Ксения. От счастья у меня улучшился сон и аппетит. Плюс к этому, Ксению срочно вызвали в издательство или ещё куда-то, и она уехала на четыре дня. Четыре дня без неё и ради неё. Появилось желание не просто делать вид, что всё в порядке, а действительно быть здоровой. К концу недели я снова стала румяной и красивой. Трифон только головой покачал, увидев меня и анализы. Всё оказалось в порядке. Ксения, вроде как, успокоилась, хотя и поглядывала на меня не без некоторого подозрения. После возвращения Ксении у меня появился ещё один источник счастья. Переступив порог, она тут же сказала, что должна работать не менее четырёх часов в день. И поэтому отправится в библиотеку с ноутбуком в обнимку. «Тебе нужны какие-нибудь книги?» - спросила я. «Нет, - ответила она, - просто я не хочу, чтобы ты кисла от вида моей кислой работы. В ней нет ничего весёлого – только в глупых фильмах труд писателя выглядит забавным». Услышав это, я потребовала, чтобы она работала у меня и никуда не ходила. Ксения работала, шуршала листочками черновиков и набросков, выписок и заметок, затем барабанила по клавишам, создавая очередной файл, или трясла Интернет, иногда просто думала, поглаживая пальцами крышку ноутбука. Наблюдать за ней – стало для меня двойным счастьем. Мой отец работал в издательстве, занимался критикой и публицистикой. Каждый день он приходил с работы строго в одно и тоже время. Мама приходила с работы как правило через час - час десять минут после отца. Ужинали или обедали (не знаю, как это лучше назвать) мы всегда вместе. И всегда отец готовил эти ужины-обеды в будни. «И что тут у нас есть?» - спрашивал он, открывая холодильник. Я знала, сейчас начнётся волшебство, по имени «готовка». «А что у нас на балконе?» - спрашивал он меня. Отец отлично знал, каково содержимое балкона, холодильника и всех полок, но это стало чем-то средним между ритуалом и игрой. Так что я вытягивалась по стойке «смирно» и, подражая военным, рапортовала. Отец с лёгкой улыбкой выслушивал меня, говорил «приступим», и мы приступали. Чтобы ни происходило за стенами дома – отец никогда не тащил это в семью. Он всегда улыбался во время процесса приготовления ужина. Не натягивал улыбку на лицо, а именно улыбался. Улыбался он всегда тихо, спокойно, умиротворённо, очень ласково и нежно. И хотелось улыбнуться в ответ. И все проблемы – такие маленькие и такие больше – уходили. Он никогда не ругался, не повышал голоса. Тем более не подвергал меня телесным наказаниям и маме не давал, когда она пару-тройку раз хотела поучить меня ремешком. Он только становился каким-то не таким. Нет, не грустным или печальным. Просто не таким. Отец священнодействовал - я помогала. Результатом становился шикарный ужин и моя тушка, покрытая с ног до головы полуфабрикатами. Отец быстро понял, манеру готовки дочки не изменить, поэтому готовила я только в майке, трусах и фартуке. Причём по окончании кулинарной деятельности все три предмета отправлялись в стирку. После ужина мама обычно отправлялась смотреть сериал или новости, а отец отводил час работе. Ровно час, минута в минуту – ни больше ни меньше. Он сидел за большим широким столом с множеством ящиков. Открывал отец ящики и извлекал содержимое не глядя - всё лежало строго на заданных местах. Он шелестел и шуршал бумагами, что-то записывал то в блокнот, то в большую общую тетрадь, то делал пометки в бумагах. Карандаши, ручки, фломастеры сменяли друг друга. Во всём этом присутствовала незримая магия. И всегда я находила хотя бы несколько минут, чтобы посмотреть, как работает отец. Наблюдая за деятельностью Ксении, я возвращалась в те времена, когда ещё жил отец, а я носила красный галстук. Четыре часа удовольствия, пролетавшие минутой. Я однажды спросила, почему она не пишет романы. Ксения прервала кипучую деятельность, брезгливо осмотрела подушечку среднего пальца левой руки, запачканного чернилами. Она всегда сосредотачивалась на мелочах, когда собиралась с мыслями. Затем посмотрела на меня и ответила вопросом на вопрос: - А надо ли? - Ну… Денег больше… - Я и так не бедствую. И потом, длинный рубль сейчас можно получить, занимаясь тем, что я лично терпеть не могу. Как сказал один музыкальный деятель: «Раз пипл хавает, то оно есть у меня». А я не люблю, когда пипл хавает. Я люблю, когда люди кушают, трапезничают, пируют, наконец. И не хочу способствовать процессу хаванья. - Какая ж ты принципиальная. - Кира, если у человека нет принципов, он не совсем человек. Но не желать, не значит не уметь. Я вполне могу написать вещь, аналогичную тем, что потребляют массы. Есть множество литературных сайтов. И, как ты думаешь, что в первую очередь на сайтах читают? Вещи порнографического содержания. Я зарегистрировалась на одном сайте, и тут же часа за два накатала три рассказика. Всем трём дала такие названия, чтобы не возникло сомнений в содержании. Первый о педофиле, который совратил сразу трёх девочек из младших классов. Второй о пионерах, разложивших вожатую. И третий… Мне как раз одна знакомая натащила дисков с этими… мультиками японскими. Ну и гадость! То ли рисовать не умеют, то ли у них массовый комплекс неполноценности по поводу внешности. И сюжет – либо примитивная любовь-морковь в школе, либо магия-шмагия. Или, как вариант, бластеры-шмастеры. Ещё эротика… Просто ужас… Многочленные монстры насилуют малолетних. Или ещё хуже. Знаешь, что такое яой? А юри? Нет? И не приведи Господь узнать. Потому что первое про то, как мужики лижутся, а второе - про лесбиянок. Причём мало того, что про розовых, так ещё главная героиня в свою младшую сестру влюбилась. Извращенка недоделанная. И давай её соблазнять по всякому. Жуть. Меня лично потянуло в туалет с таких мультфильмов. Я понимаю, извращенец-одиночка может писать книги - это труд одного человека. Но мультфильм… Его создают коллективы… И немалые коллективы! Сценаристы, режиссеры, художники… А ещё монтаж, озвучка… Это получается целая компания ненормальных, которым нравятся гомики или лесбы. Ну, я и свалила в третьем рассказе всё в одну кучу, всю грязь собрала с увиденного. И яой с юри в том числе, как самую гадкую мерзость. И написала три рассказа. Все три – порнуха. К вечеру у меня были уже сотни читателей! Причём рассказ, написанный по японским уродствам, читали не меньше, чем первые две вещи, да ещё оставляли восторженные рецензии. Один клоун даже предлагал мне написать сценарий для… какое же слово он употребил… в общем, для черно-белого японского комикса по мотивам моей яойно-юрийной космической оперы. Это ж сколько у нас в России уродов! Вроде нормальные люди, не японцы, а туда же. Так что, возжелай я денег – была б миллионером. Но не думаю, что ты, Кира, стала б со мною водить хлеб-соль. Она вернулась к работе, а я пошла в другую комнату. Села на диван и начала давиться рыданиями без слёз. Если до этого разговора в сердце ещё жила призрачная надежда, что моё чувство не окажется безответным, то теперь… Я же в её глазах буду уродиной… которая любит других девочек. Юрийная извращенка. Как объяснить ей, что я холодна к женщинам? Что женщины не нужны мне, а нужна только она одна и никто более? И люблю я её не потому, что она женщина или не женщина… Я просто её люблю, хочу жить с ней как человек с человеком. И спать я хочу только с ней. Меня не возбуждают другие женщины. Абсолютно. Ни капли. И влечение к ней у меня идёт прицепом к любви, а вовсе не наоборот. Кто, какой идиот сказал, что знание лучше незнания? Что самая горькая правда лучше неизвестности или лжи? Да я готова обманывать себя и её и всех на свете до гробовой доски, только бы жила эта ложь, а вместе с ней и надежда. Надежды нет. Будущего нет. Она вскоре уедет. Я останусь одна. И ещё останется моя успевшая протухнуть ложь, которая своим зловонием отравит всё моё существо. Как я смогу без Ксении и даже без надежды на Ксению? Оставить всё, как есть, невозможно. Потому что нет того, что можно оставить… Я сказала Ксении, что хочу проветриться. Она кивнула. Ещё два часа она будет заниматься делами. А может, если не отвлекать, и больше. Парк встретил меня скрипучими голосами ворон и галок. Две сороки сели на дорожку, пострекотали да вспорхнули на ветку. Что случилось у птиц? Изгоняют местного пернатого извращенца? Влюбилась сорока в галку… Скамейка показалась непривычно холодной. Что я здесь делаю? Я воровато оглянулась. Обыкновенно в парке много народа, а теперь никого. Как по заказу. Я извлекла из капюшона шнурок. Крепкий, выдержит. Мой вес точно выдержит. И я читала, не обязательно натягивать петлю – при желании повеситься можно лёжа. А желание есть. Жаль, коротковат. Но, ничего, нагну ветку, подогну колени, а ветка пойдёт сама вверх, стоит её отпустить. Может, оставить записку? А что я напишу? «Прости, что заставила жить под одной крышей с любительницей юри в реальной жизни»? или «Вешаюсь, так как жутко хочу тебя, но не могу»? Банально. Эта скамейка, на которой я стою, эта ветка дерева, этот шнурок, то, что я хочу сделать, – банально, банально, банально!!! И эта кожура банановая под скамейкой – самая банальная вещь в мире! Потому что банановая! Вся жизнь – сплошь клише, шаблоны, банальность, лекало, трафареты, копии! Не будет записки! И ничего вскоре не будет! Меня в том числе. А этот снег точно станет розовым, на этот раз не от света фонарей, а от сочетания мочи и крови. Жёлтое с красным – получается розовый. Или нет? Крови же не будет… Остаётся жёлтый… Жизнерадостный цыплячий снег… Я встала на скамейку, привязала шнур к ветке, начала прилаживать его вокруг шеи, но из-за недостаточной длины узел не хотел вязаться, а ещё ветка норовила раньше срока выскользнуть, утащить шнурок… Хрипловатый голос, пропитанный простудой, прозвучал внезапно: - Гражданка, вам помочь? На дорожке перед скамейкой стоял милиционер в звании сержанта. Почему он так сказал? Не понял, что я хочу сделать? Или же это ирония? Такая злая, неуместная ирония? А разве бывает ирония добрая и уместная? Или же он растерялся? – не каждое его дежурство девушки вешаются в парке средь бела дня. - Предъявите ваши документы, - не дал мне опомниться сотрудник органов. Я механически начала обшаривать карманы, сознавая, что паспорт остался дома в шкатулке для документов. - Я… Это… Того… Совсем… - Совсем того? – переспросил сержант. – Имейте в виду, гражданка, согласно конституции, каждый гражданин Российской Федерации имеет право на смерть. Но попытка самоубийства в общественных местах есть возмущение общественного порядка, кроме того, это может напугать других граждан. А это уже действия, несущие потенциальную опасность жизни и здоровью вышеуказанных граждан… - милиционер продолжал нести подобную чушь ещё минут десять, и не оставалось сомнений, что он понимает, какую околесицу городит. Однако он продолжал говорить - в принципе, он мог бы даже мычать, цитировать строевой устав или «Гамлета». Главное, что чем больше он загружал мой мозг, тем меньше там оставалось места для сведения счётов с жизнью. - Товарищ сержант, отпустите меня, а? – взмолилась я. - А вешаться не будете? - Не буду. - Вот и славно. Но, документы, удостоверяющие личность, в любом случае требуется носить с собой. Мало ли что, - сержант улыбнулся, браво козырнул и отправился дальше патрулировать территорию парка. Некоторое время молчала, шла в сторону дома и ни о чём конкретно не думала. А потом у самого дома опустилась на скамейку и разревелась как девчонка. Правда, вешаться уже не хотелось. Пошло оно всё… Незаметно пролетел остаток отпуска. Я старалась больше находится в одиночестве. Ксения ни о чём меня не спрашивала, скорее всего, понимала, что ничего не скажу. Поэтому она с головой ушла в свои дела. В последний день мы встали немного раньше обычного – Ксения хотела успеть на утреннюю электричку. Я решила проводить её, но Ксения сказала: «Долгие проводы – лишние слёзы. Не надо». Но не могла же она запретить мне проводить её до собственной входной двери? Уже стоя на пороге у открытой двери, она спросила: - Ты точно ничего мне не хочешь рассказать? Зачем она это сделала? Если бы не этот вопрос, она бы просто уехала. Этот вопрос стал последней каплей. Осознание того, что она уезжает и уезжает навсегда, стало нестерпимым. Оно требовало выхода и… будь, что будет! Я сжала её в объятиях: – Я тебя люблю!!! – выкрикнула я на весь подъезд, а, может, и на весь дом. - И я тебя тоже люблю, - она не поняла! Не могла понять своим правильным рассудком. Лёгким движением руки она прошлась по моим волосам. – Я приеду снова, обещаю... - Ты не поняла! Всё не так! Я люблю тебя! Я хочу тебя! - Ну… Я тоже хочу остаться, но работа и всё такое… - Ты дура! Я люблю тебя как мужчину! А потом я поцеловала её в губы. И счастье – тёмное, мутное, с грязной серой пеной - накрыло меня. Счастье, замешанное на страхе, отчаянии, боли. А Ксения… Она стояла недвижимо, даже дышать перестала. А затем резко оттолкнула меня и с размаху влепила пощёчину. И ещё одну с другой стороны, видимо, для симметрии, чтобы всё было правильно. - Прекрати истерику! Немедленно! – потребовала она. – Что это ещё за глупости? Неужели она всё ещё не понимала? Не хотела понять? Я снова попыталась обнять её и поцеловать. Но теперь, готовая к подобным эксцессам, она легко оттолкнула меня. Я упала и вцепилась ей в ноги, выла, кричала и молила об одном: «Останься!» Я сильная девушка. Я держалась, вкладывая не столько только силу, сколько отчаяние и тоску. И любовь - любовь безнадёжную и безграничную. Не знаю, как ей удалось меня стряхнуть. Я обнаружила себя лежащей на полу, а из носа обильно шла кровь – бывает, есть склонность... Лёжа, глотая собственную кровищу, я всё равно продолжала орать: «Останься!» Потом силы иссякли - я лежала и скулила. А из носа продолжала сочиться кровь. Выглянувшие на шум соседи вызвали милицию. Ещё бы! Дверь распахнута настежь, хозяйка в крови лежит на пороге и тихонько воет. Я так и лежала до приезда наряда. На вопросы молодого лейтенанта ответила, что всё в порядке. Поссорилась с одним человеком. Был скандал. Нет, побоям не подвергалась, просто носом кровь пошла от волнения. Заявление писать не буду. Нет, медицинская помощь мне не требуется. Всё, всё. Спасибо, сама справлюсь. Не знаю почему, но я тогда жутко испугалась, что меня оштрафуют за вызов без оснований (хотя милицию и не я вызывала). Глупость, что там говорить… Но сотрудники органов были вежливы и внимательны, штрафовать никто никого не собирался. Вскоре я осталась одна. Прошло два месяца. Я не писала и не звонила Ксении. Не потому что не хотела – не могла. Всякий раз, когда требовалось нажать пару кнопок на мобильном аппарате или набрать сообщение, пальцы начинали дрожать, а в голове исчезали все мысли. И дикий ужас охватывал меня. Я и сама не знала, чего боюсь. Отказа? Дурных новостей? Грубости? Иного? Один раз я случайно по инерции нажала кнопку вызова, и моя кривая эсэмэска улетела в недра эфира. Я тупо смотрела на телефон, потом со злости рассадила его об пол. Пошла на кухню, взяла коньяк, напилась, хотя не позволяла себе подобного последние года два. Но ответ на послание так и не получила. До сих пор не знаю, проигнорировала Ксения мои вопли или затерялось сообщение в вихре миллионов подобных. Жить так дальше сил не оставалось. Трижды я ходила на железнодорожный вокзал, покупала билеты. Я знала её адрес - найти дом не составило бы особого труда, но всё эти билеты пропали. Я никуда не поехала. А билеты рвала в клочья. Потом горько рыдала. Я не знала, что делать… Но блаженны плачущие, ибо они утешатся. В тот день я ждала письмо по работе. В очередной раз проверила почтовый ящик на Яндексе. Письмо? От… от… Я не хотела верить глазам. Мерзкая дрожь захватила пальцы. Курсор мышки метался по экрану как крупица пыльцы в капле воды. Зуб не попадал на зуб. Меня колотило. Меня трясло. Лихорадило. Я сходила с ума. В тот момент мне легче было кинуться на амбразуру, чем свершить одно маленькое, крошечное движение пальцем. И тут я заорала! Организм, отвлечённый криком, унял дрожь. На миг! Только на миг! Но иногда миг – это жизнь. Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь. Щёлк! Как и в тот день, город накрыла оттепель. Противная влага висела в воздухе. Зонт совершенно не спасал от неё. Каждый порыв ветра швырял в лицо мерзкое, холодное, мокрое. Но это мелочи. Всё мелочи и клише. И любовь клише. Электричка, прибывающая к платформе, тоже клише. Только почему же так стучит моё сердце? Почему я заново переживаю то, что уже пережито? Оттепель, электричка, платформа, любовь – это всё уже было. Даже умерший мобильный в кармане – это тоже было. Было, было, было… Всё было… Распахивающиеся двери, её улыбка… Тоже всё было… - Может, начнём всё сначала? Это было? Нет! НЕТ! НЕТ!!! Тогда всё было иначе! ВСЁ! ВСЁ! ВСЁ! Мы стояли на платформе. Отправилась дальше электричка. Разошлись пассажиры и встречающие. А мы стояли и молчали. Я закрыла глаза. Счастье… Любовь… Пусть бросит в меня камень тот, кто скажет, что всё это уже есть в тысяче копий. Этого не может быть. Потому что розовый снег – он исключительно для меня, для неё. Розовый снег, оборачивающийся лепестками сакуры, нужен только нам… Розовый снег… Гудок электропоезда… Счастье…