Рождественская история

— Это самое отвратительное Рождество, которое я только могу вспомнить, — злобно пропыхтел Элиот, с трудом шагая против ветра. Мелкие снежинки иголками кололи губы и щеки, больно впивались в прикрытые веки, и Элиот злился все больше. — Это препаршивое Рождество! — тоном выше продолжил он и закашлялся: несколько снежинок залетели ему в рот. Лео, которому, собственно, и адресовалось высказанное, промолчал — как и в прошлый раз, и позапрошлый, и поза-позапрошлый тоже, и только вглядывался вперед, очевидно, пытаясь сквозь взвихряющийся снег рассмотреть хоть что-нибудь. Правда, получалось у него, похоже, не очень, потому что снег налипал на стекла очков. Лео то и дело протирал их, но помогало это ненадолго: вьюга и не думала прекращаться, фонари едва светились, окна домов были наглухо закрыты ставнями, и Элиоту вдруг показалось, что они идут не по улице обезлюдевшей в снегопад Риверры, а словно бредут по границе между реальностью и Бездной, по снежному безмолвию, нарушаемому только резкими посвистами ветра в миражах. — Это… — Ужасное Рождество, я знаю, — вдруг перебил Элиота Лео, и, крепко сжав его руку, потащил в сторону. — Но у нас появился шанс хотя бы встретить его не на улице. — Откуда!.. — начал было Элиот, но Лео больше его не слушал, а только целеустремленно шагал куда-то, и ничего не оставалось кроме как идти за ним, оскальзываясь на обледенелой мостовой. Лео повернул направо, потом еще и еще раз, и остановился у крыльца невысокого дома на самой набережной. Окна и тут были плотно закрыты ставнями — все, кроме одного, на втором этаже: оно золотисто светилось в окутывающем улицы сумраке.Элиот остановился и задрал голову, рассматривая его. Пусть даже там кто-то был, что с того? Их не ждали; и дверь, наверняка, была заперта… В это мгновение мимо его лица просвистел плотный комок снега и с глухим «чпок!» врезался в стекло. Элиот вздрогнул и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Лео отправляет в полет второй снежок. — Что ты делаешь? — вознегодовал он, отплевываясь от влетающего в рот снега. Лео глянул на него, стекла очков сверкнули золотистыми отблесками. — Прошу нас впустить, конечно, — невозмутимо отозвался слуга и, прицелившись, бросил еще один снежок. Элиот замер, пытаясь сообразить, чего ему хочется сейчас больше: отчитать его за своевольство или помочь бросать снежки — все же на улице стало очень холодно, но как раз в этот момент стукнула щеколда, дверь дома отворилась и смутно знакомый голос, искаженный завываниями ветра, прокричал: — Заходите быстрее! Лео выдохнул с облегчением и поспешил на голос. Элиот, подумав, последовал за ним: как бы то ни было, а разобраться, что к чему, можно было и внутри. Он, конечно, и мысли не допускал, что один из рода Найтрей может замерзнуть; нет, просто он не любил холод. Негнущиеся пальцы и окоченевший нос не красили потомка древнего рыцарского рода, а кроме прочего, вызывали какие-то смутные, не очень приятные ассоциации. Снежинки взвихрились вокруг колючим роем, ветер скулил и цеплялся за край тонкого парадного пальто, словно пытаясь остановить, не дать войти в дом. Элиоту даже пришлось некоторое время сражаться с ним за право захлопнуть дверь. Наконец, он справился с этим и обернулся. За дверью царил полумрак, кое-где разбавленный слабым светом редких газовых ламп. Элиот огляделся, не увидел и не услышал ничего, способного подсказать, где он находится, и ступил на первую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. Лео уже прошел полпути и стоял на межэтажной площадке, ожидая его. Того, кто открыл им дверь, видно не было: видимо, успел подняться обратно в квартиру. Элиот крепко взялся за перила и начал подъем. Он еще никогда не был в таких домах, предназначенных для людей даже не среднего достатка. Многоквартирные дома были где-то за гранью его понимания и представления об устройстве мира, и теперь, поднимаясь по старой скрипучей лестнице, он ощущал себя очень странно: словно бы вошел в другое измерение, в совсем другую реальность. — К кому мы идем? — спросил он негромко. Почему-то подумалось, что его голос должен отдаться от стен гулким эхом, однако ничего подобного не произошло: стены словно бы поглотили звук, впитали его в себя. Лео смотрел на Элиота сверху вниз и улыбался — едва заметно, именно так, как ему всегда нравилось. — Скоро увидишь, — ответил он и, едва Элиот ступил на площадку, повернулся ко второй лестнице. Естественно, тот последовал за слугой и туда: встречать Рождество в гордом одиночестве, на ступеньках чужого дома, Элиот не собирался ни в коем случае. Однако это не помешало ему всю дорогу бубнить себе под нос что-то недовольным голосом, давая Лео возможность осознать всю глубину своего негодования. Кажется, тот оценил; во всяком случае, у самой двери обернулся и быстро глянул на Элиота поверх очков. — Все будет хорошо, — вдруг непривычно мягко пообещал слуга. — Вот увидишь: теперь все будет просто замечательно. И открыл дверь. Это, действительно, было замечательно. Темная лестница сразу же озарилась золотистым свечением, в промозглую стылость лестничной клетки хлынуло напоенное хвойными и цитрусовыми запахами тепло обжитого дома. А потом в дверном проеме появилась тонкая юношеская фигурка, частично заслонив собой золотистый свет. Лица неизвестного видно не было, зато волосы вспыхнули нимбом — правда, вихрастым, но это не портило общего впечатления, и Элиот застыл в каком-то восторженном изумлении… до тех самых пор, пока этот явившийся некто не заверещал и, ринувшись вперед, не повис у него на шее. Элиот крякнул и рефлекторно обхватил нападающего за талию, пытаясь оторвать от себя, а тот, кажется, принял самооборону за радушные объятия, и тискал опешившего Найтрея что есть мочи. — Элиот! — орал некто ему прямо в ухо тем самым подозрительно знакомым голосом. — Как же я рад тебя видеть! И Элиот понял, что его нагло обманули. Все не могло быть замечательно; все не могло быть даже просто хорошо, если ему предстояло встречать Рождество в обществе Оза Безариуса. Когда Элиоту, наконец, удалось отлепить от себя Оза, он увидел еще одного человека, видеться с которым ему все еще было, мягко говоря, нелегко. Его брат, Гилберт, стоял чуть сбоку, словно стремясь не попадать в поле зрения — или не загораживать свет, все так же льющийся из дверного проема на лестницу — и смотрел на него радостно и виновато одновременно. Впрочем, второе выражение лица для него было вполне обычным, так что Элиот не обратил на это особого внимания; зато тут же поинтересовался: — Что вы тут делаете? «В этой дыре», — чуть было не добавил он, но не успел — и слава Богу, потому что Оз выдал, светясь той самой улыбкой, которая всегда бесила Элиота: — Это квартира Гилберта! Он иногда тут живет. А я у него в гостях! А теперь и вы тоже! Элиот поперхнулся и с негодованием уставился на Гилберта, который, как ни странно, отнюдь не торопился сгореть от стыда под его испепеляющим взглядом. Живет? Здесь? Наследник Дома Найтрей живет в старом многоквартирном доме, со скрипучими лестницами и темными коридорами?! — Ты шутишь, да? — выговорил он, и только собрался разразиться гневной тирадой, но тут вмешался Лео. — Нет, не шутит. И скажи спасибо, что Гилберт сегодня здесь, а не где-нибудь в более подходящем, с твоей точки зрения, месте, — ровным тоном проговорил он, и Элиот как-то очень быстро успокоился. Правда ведь: будь так, они все еще шли бы по обледенелой улице, и… — Ладно. Дай пройти,— пробурчал он, отстраняя Оза, и входя внутрь. Квартира Гилберта оказалась скромной — то есть действительно скромной, по любым меркам: всего три скудно обставленные комнаты, если считать вместе с кухней — немного, как ни посмотри. Элиот осмотрелся, вздохнул и решил, что был прав: более нелепого Рождества у него еще не было; и дай Бог, не будет. Он осторожно уселся на старый диван, стоявший у затянутого морозной паутиной окна, и решил, что отсюда его не сдвинет никто. Тем более, что метель за окном ярилась и настойчиво стучалась в стекло, швыряя в него горсти снежинок, словно просила впустить в дом… или звала наружу. Элиот поежился. Он помнил царивший там холод, но отчего-то почти непреодолимо хотелось открыть окно — распахнуть его настежь, стать на подоконник, и… — Элиот! Элиот вздрогнул и одернул руку, уже протянутую к шпингалету. — Чего тебе, малявка? — вежливо осведомился он, оборачиваясь. Чуть позади него стоял Оз, обмотанный золотистым шнуром для аксельбанта, и смотрел ясно и бесхитростно. — Подержи вот эту штуку, — попросил тот. — Всего секундочку. Подумав, что быть человеком чести — нелегкий труд, Элиот сказал: — Так и быть, — встал и принялся сматывать с Оза длиннющий шнур. Больше он не присел ни разу до того самого момента, как Оз Безариус прицепил на еловую лапку последнюю самодельную игрушку. Да-да, в ход пошло все: мандарины, конфеты, райские яблочки, пряники, обертки от шоколадок — как оказалось, в доме Гилберта не водилось нормальных елочных игрушек. Но, надо признать, Элиот даже увлекся, прицепляя ниточки к мандаринам. Лео присел рядом и сосредоточенно конструировал что-то из фольги, и Элиот уже открыл рот, чтобы поделиться с ним наблюдением о том, что привязывать ниточки к фруктам без плодоножки очень непросто, оказывается. Слава Богу, ему хватило выдержки промолчать. Зато непреодолимо тянуло рассматривать Лео: его тонкие руки, ловко складывающие блестящую бумагу, сосредоточенное лицо и слегка нахмуренные брови, поблескивающие очки… Элиот поймал себя на том, что пытается перехватить взгляд слуги, и отвел глаза, перенаправив внимание на брата и мелкого Безариуса. Те вели себя привычно, то есть абсолютно по-идиотски: Оз Безариус без умолку болтал и улыбался, а Гилберт беззастенчиво пялился на него — в упор, откровенно мечтательно. Брат выглядел при этом так глупо, что Элиот обязательно сказал бы ему об этом, если бы не вертевшаяся в голове мысль, что не так давно он видел точно такое же выражение лица у кого-то еще. Некоторое время он мучительно пытался вспомнить, у кого именно. Правильный ответ казался легким, но отчего-то никак не приходил, и вскоре Элиот бросил это занятие. Тем временем Оза осенила новая идея. — А давайте! — воскликнул он, и Элиот непременно вжал бы голову в плечи, если бы не помнил так хорошо, кто он есть и кем, собственно говоря, окажется, если спасует перед Озом Безариусом. — А давайте и люстру украсим тоже! — закончил Оз, и Элиот подумал, что вообще-то, побег с поля боя не считается бесчестьем, если предпринимается для тактического маневрирования и проведения перестроений. Но как подвести этот постулат под нынешнюю ситуацию, он придумать не успел: Оз еще не закончил говорить, как Гилберт неожиданно вспомнил про рождественский торт, который в срочном порядке надо было промазать кремом, и список кандидатур на вакантную должность украшателя люстры сразу сократился на треть. Элиот проводил Гилберта взглядом, с уважением подумал, что тот вовсе не так глуп, как временами кажется, и поспешно попробовал углубиться в ниточки и мандарины, но те, как назло, как раз закончились. Игнорировать же призывную улыбку Оза в небольшом пространстве гостиной было возможно, но так энергозатратно, что Элиот предпочел сделать, как просили. — Давай сюда стремянку, — проворчал он, поднимаясь. Оз просиял и понесся за лесенкой-раскладушкой. Стремянка оказалась слегка колченогой. Элиот опасно пошатался на ее верхушке,сжал зубы и потянулся к люстре. Рыцарю и потомку древнего рода не пристало бежать от опасности; именно поэтому он не поменял стремянку на стул, как хотелось. К тому же, когда ненадежная конструкция снова заходила ходуном, к ней подошел Лео и для надежности подпер плечом. Сразу стало гораздо устойчивее и спокойнее. Оз сунул Лео в руки пучок ароматных еловых веток и принялся шарить по коробкам, проверяя, не завалялось ли где еще хоть одного райского яблочка. Элиот перевел дух, наклонился к слуге за очередной веткой. Одновременно Гилберт с довольным возгласом вышел из кухни и направился к ним, демонстрируя рождественский торт, украшенный сдобной башенкой с часами, которую покрывал пышный «снег» из взбитых сливок. Оз вынырнул из очередной коробки и восторженно воскликнул: — Ого! И именно в этот момент поскрипывающая и пошатывающаяся ножка стремянки жалобно хрустнула и подломилась. То, что случилось потом, Элиот предпочел бы вычеркнуть из памяти раз и навсегда. Он судорожно вцепился одной рукой в дужку стремянки и откинулся назад, пытаясь выпрямить заваливающуюся лесенку, но добился только того, что она с сухим щелчком сложилась и превратилась в некое подобие ходулей. При этом для удержания равновесия он взмахнул второй рукой, в которой рефлекторно накрепко зажал пару еловых лапок. Ветки просвистели в воздухе и сбили с торта башенку, которая, правда, далеко не улетела: на ее пути как раз стоял опешивший Оз. Под аккомпанемент испуганно-горестных воплей Гилберта башенка развалилась, облепив Оза кусками сдобы и хлопьями взбитых сливок. А Элиот тем временем размашисто качнулся вперед, с дробным топотом пробежался на стремянке по всей комнате, осыпая бросившегося за ним Лео еловыми иголками, лихо развернулся на одной ножке, начал медленно — можно даже сказать, торжественно — заваливаться на бок, выпустил дужку и окончательно рухнул на пол. Пол под ним придушенно пискнул, и вообще оказался слишком теплым и мосластым. Элиот открыл глаза и обнаружил, что смотрит в перекосившиеся очки Лео. Некоторое время царила гробовая тишина. Элиот слышал, как где-то тикают часы — Бог его знает, где, в комнате их не было. Потом у него заурчало в животе, Лео зашевелился, Гилберт чертыхнулся… И тогда засмеялся Оз. Маленький паршивец хохотал громко и искренне, упершись ладонями в колени и рассыпая вокруг остатки взбитых сливок и кусочки башенки. — Ой, не могу! — задыхаясь, приговаривал он. — Ой, держите меня! Элли… Хах-ха-ха… как ты… как ты бежал! Гы-гы-ик! — Я тебя сейчас придержу! — возмутился побагровевший Элиот, и только было собрался вскочить, чтобы провести разъяснительную работу, как услышал такое, отчего вскакивать как-то резко расхотелось: очень тихо, едва слышно, Лео смеялся. А еще он выпростал из-под Элиота руку, потянулся к своему господину и запустил пальцы в его волосы. Элиот замер, позабыв и про кудахтавшего над Озом Гилберта, параллельно оплакивавшего свой шедевр, и про самого Оза, который понемногу успокоился и теперь убеждал Гилберта, что все в порядке, пирог и без башенки съедят с удовольствием. Он ощущал только, как тонкие пальцы осторожно перебирают пряди его волос; как от легких прикосновений вдоль позвоночника маршируют мурашки, а шея покрывается «гусиной кожей», и не хотел, чтобы это заканчивалось. Очки Лео зеркально поблескивали, не давая рассмотреть его глаза; зато Элиот очень хорошо видел сейчас себя самого, и вдруг понял, отчего выражение лица Гилберта, глядевшего на Оза, показалось ему таким знакомым. Думать об этом не хотелось, и Элиот тряхнул головой, прогоняя лишние мысли. Лео, кажется, решил, что господин недоволен копошением в его волосах, отдернул руку и зашевелился, пытаясь встать. Элиот решительно прижал его обратно. — Ты чего это? — недовольно спросил он. Ему сейчас было необычайно удобно; но Лео понял это по-своему, и ответил тихо, словно оправдываясь: — У тебя иголки в волосах запутались. Помедлив, Элиот кивнул. Смысла прояснять ситуацию он не видел. — Понятно. Тогда продолжай, — велел он, и опустил ресницы. Спустя примерно полчаса они сидели за столом и пили чай с обезбашенным тортом. Впрочем, как и говорил Оз, его вкусовые качества от происшествия не пострадали. Гилберт то и дело посматривал на торт и горестно вздыхал, Оз изредка хихикал, бросая на Элиота лукавые взгляды. Сам Элиот величественно игнорировал провокатора, лишь периодически пиная его под столом, когда становилось уж совсем невмоготу и мысли о рыцарстве и чести начинали превращаться в нечто гораздо более кровожадное. Где-то в отдалении начали бить часы. Элиот насчитал пятнадцать ударов и сбился. А едва они замолчали, как внизу, вне квартиры, гулко хлопнула дверь. Лео вздрогнул и повернулся к Озу; стекла очков заполошно сверкнули. — Вы с Гилбертом закрыли проход? — спросил он, и Элиот мог поклясться, что в его голосе прозвучала тревога. Оз продолжал пить чай, придерживая чашку обеими руками, словно грея ладони о тонкие фарфоровые бока. — Конечно же, — спокойно ответил он чуть погодя. — Не беспокойся об этом. Элиот нахмурил брови. Он точно помнил, что в квартиру последним входил Лео, а в сам дом — и вовсе он сам. Так какой же проход закрывали эти двое?.. Стоило ему задуматься над этим, как тут же невыносимо захотелось встать и выйти наружу: окунуться в сверкающий водоворот снежинок, исколоться их острыми гранями, шагнуть за край холода и тьмы… Из странного наваждения Элиота выдернул звон бьющегося фарфора. Он вздрогнул, моргнул — и обнаружил, что стоит и смотрит прямо в глаза непонятно когда подхватившегося с места Гилберта. На полу белели осколки чашки. — Ах, какой ты неловкий, Гил, — откуда-то сбоку, словно бы издалека, послышался голос Оза. Гилберт шумно выдохнул, переступил на месте и поспешно схватился за чайник. — Еще чаю, Элиот? На мгновение Элиоту показалось, что левый рукав Гилберта при этом колыхнулся, словно пустой; однако когда тот придержал второй рукой крышечку чайника, наливая в чашку ароматный, густо-золотой чай, Найтрей обругал себя последними словами, сел и кивнул: — Да. Спасибо. Однако унять мысли было не так-то просто. Все это было довольно странно. Ни Оз, ни Гилберт не задали им с Лео ни одного вопроса: ни откуда они пришли, ни как оказались на улице в такую погоду в самый канун Рождества, оба — в торжественных нарядах. Только вот… Элиот вдруг с удивлением осознал, что, если бы ему сейчас задали вышеозначенные вопросы, он не смог бы объяснить, отчего так случилось. В голове сразу же зашумело, пламя свечей заполошно затрепетало, словно от порыва ветра, но тут снова заговорил Оз. — А давайте! — вдохновенно произнес он, и все тревожные мысли мгновенно улетучились. — А давайте играть! Элиот тут же скрестил руки на груди и откинулся на спинку дивана. — Ну уж нет, — отрезал он. — Не собираюсь с тобой играть, малявка. Оз удивленно вскинул брови. — Почему? Ты что, боишься проигрыша? От такого предположения Элиот прямо-таки подскочил и гневно засверлил взглядом кристально-честные глаза Оза. — Что?! Ничего подобного! — Тогда — согласен, да? — не отставал Оз, и Элиот сдался. — Да, — процедил он сквозь зубы. Потом спохватился и уточнил: — Во что играть-то? Оз хитро прищурился. — В фанты. Идти на попятный было поздно. Тем более, что Лео, кажется, был не против такого предложения — во всяком случае, он явно успокоился и слегка улыбался, наблюдая за их перепалкой. Это решило дело. — Хорошо, — скрепя сердце, выговорил Элиот и стащил с руки одну из перчаток. — В качестве фанта. Подойдет? — Вполне, — Оз очевидно был доволен. Впрочем, Лео тоже, и это примиряло с первым обстоятельством. Когда собрали фанты, возник небольшой спор по поводу того, кому быть водящим. Оз хотел непременно загадывать, что делать тому или другому фанту. Элиот был против, вполне справедливо полагая, что ничем хорошим это не закончится. Некоторое время они орали друг на друга; Гилберт пытался их успокоить, но делал только хуже. Лео же смотрел на происходящее, подперев кулаком подбородок, и то ли медитировал, то ли ностальгировал, — было сложно понять, не вглядываясь. Элиот уже собрался вопросить его, доколе верный слуга будет молча стоять в стороне, как Лео наконец встал, и оба спорщика, не дожидаясь затрещин, мгновенно захлопнули рты. — Посчитайтесь уже, — сказал Лео несколько раздраженно. — Как дети малые, честное слово. Оба, — добавил он, и Элиот тут же перестал торжествующе улыбаться. Считать тоже захотел Оз. Лео, насколько можно было понять с учетом очков, возвел глаза к потолку и начал считать сам, причем всех — чтобы честно было. Элиот довольно вздохнул и рассеянно прислушался к считалке, совершенно неизвестной и непонятной, но при этом отчего-то тревожащей: Раз, два, три, четыре, ноль, Шел за другом черный кроль. Бездна тянется ладошкой: «Поиграй со мною, крошка». Кролик пятится, танцует, И кольцо косой рисует. По кольцу — искристый свет, И не нужно сотни лет, Чтобы душу возродить… Кролик — ты, тебе водить! На последнем слове считалки палец Лео уткнулся в посерьезневшего Оза. Тот вскинул на него потемневшие глаза, и Элиоту вдруг показалось, что в самой глубине его зрачков блеснули алые искры. — Спасибо, Лео, — негромко проговорил Оз, криво улыбнувшись. Потом встряхнулся, принимая обычный беззаботный вид. — Раз вопрос решен — играем! — провозгласил он, и охотно наклонил голову, позволяя Гилберту завязать себе глаза шелковым шейным платком. Как ни странно, игра оказалась увлекательной и затянулась надолго. Элиот, безусловно, оказался прав, когда думал, что из Оза Безариуса получится очень неоднозначный ведущий: всё, что бы тот ни загадывал, вызывало в итоге бурю эмоций как у исполняющего, так и у зрителей действа. Гилберт бодро ржал — вернее, пытался: уж больно заказанное Озом «Иго-го!» походило на «Ох-хохо-о…», и возил на своей спине Элиота, изображавшего рыцаря на марше, причем последний за всё время «поездки» так ни разу и не смог разлепить лицо с ладонью. Лео с самым серьезным видом, ни разу не покраснев и не запнувшись, читал самые неприличные стихи, какие только смог вспомнить; и Элиот потом долго выспрашивал у него свистящим шепотом, где в библиотеке Латвиджа попадаются такие в высшей степени занимательные книги. Самому Озу выпало поцеловать любого из присутствующих. Когда мелкий поганец показательно задумался и обвел всех взглядом, ненадолго остановив его на Элиоте, побледнели все за исключением самого Оза — хоть и по разным причинам, как вдруг догадался Найтрей. В свете этого открытия бледность Лео затмила собой то, что поцелуй Оза с Гилбертом оказался отнюдь не целомудренным, и Гилберт если и выглядел после него недовольным, то — о ужас! — исключительно тем, что все закончилось. — М-м-м, — глаза Оза блестели. Элиот возмущенно фыркнул. Отвернулся, посмотрел в окно, и только тогда понял, что и́менно уже некоторое время цепляло край его сознания. Метель улеглась. Где-то в отдалении снова начали бить часы, и в этот раз Элиот с легкостью насчитал двенадцать ударов. — Время на изломе, — вдруг сказал Лео, и Оз тихонько рассмеялся. — Получилось, — с удивлением, словно бы не веря сам себе, проговорил он. Лео осторожно кивнул. — Кажется, да, — глухо подтвердил он. Гилберт просто смотрел на Элиота, но так, что у того отчего-то заныло в груди, слева. Некоторое время все молчали. Это было странное молчание: ничуть не тягостное, такое, которое не хотелось прерывать. Потом Оз встал и потянул за собой Гилберта. — Мы пойдем, — сказал он с мягкой, непривычной улыбкой. — А вы… — Мы пока останемся тут, — ответил Лео за себя и за Элиота, и тот лишь согласно кивнул. Он все равно не смог бы сейчас ничего сказать: в голове что-то щелкало, складывалось, как паззл, становилось на свои места, и Элиот медленно, но верно начинал понимать. Кажется, начинал. Оз и Гилберт ушли. В отдалении негромко хлопнула дверь, но Лео не обратил на это никакого внимания. Он подошел к окну, с силой дернул примерзшую раму — раз, другой, распахнул створки и боком сел на подоконник. Элиот подошел к нему и, прислонившись к теплому боку, выглянул наружу. Вся улица была засыпана пушистым, рыхлым снегом; в сумраке беззвездной рождественской полуночи белое безмолвие освещала только одинокая луна, совершенно круглая, как серебряный соверен. Сейчас было бы очень просто выйти наружу — достаточно стать на подоконник, раскинуть руки, сделать всего один шаг… Но Элиоту уже не хотелось уходить. Зато было нечто другое, что он хотел сделать, и прямо сейчас. Он потянулся к Лео, снял с него очки. Лео вздрогнул, вскинул глаза — и тут же спрятал их за темными ресницами, но было поздно: Элиот успел отчетливо рассмотреть, как в густо-лиловой, почти черной радужке сверкнули искристые отблески звезд — переплетения древних созвездий; звезд, которых здесь не было. — Элиот… Голос Лео дрожал. Кажется, это был первый раз на памяти Элиота, когда тот позволил себе такую слабость. Элиот решительно мотнул головой. — Не нужно. Не говори ничего пока. Не объясняй. Просто… спасибо тебе. Оза Безариуса и Гилберта я поблагодарю потом, позже, подумал он. Благо, теперь у меня есть это «потом». А сейчас… Он глубоко вздохнул, набираясь решимости, наклонился и прижался к губам Лео своими губами. Это самое лучшее Рождество в моей жизни, успел подумать Элиот прежде, чем Лео ответил на поцелуй.