***
Вопрос о подтасовке Юкио смог бы поднять в том случае, если бы бумажку с именем ему протянул кто-то иной. Но вышло так, что его собственная предательская рука промахнулась и вытащила белый квадратик с выведенным именем аса. Уже через пару часов Юкио точно знал, что тайный Санта Сацуки — Аомине, а с ним меняться бы он не стал по двум причинам: из принципа и из жалости к Кисе. С сожалением упустив возможность быть тем, кто мог бы преподнести подарок самой прекрасной девушке из всех знакомых, Касаматсу распрощался и с надеждой на более менее радостное Рождество. В запасе оставалась кроха сомнения — а вдруг он сам достался Момои? — но и она испарилась, когда вечно довольный жизнью Кисе нарушил уединение капитана в очередной раз. — Я знаю, кто ваш тайный Санта! — заявил он, пряча ноги под котацу. — Сказать? — Надеюсь, не ты? — хмыкнул Юкио, садясь напротив. Кисе энергично помотал головой: — Нет, я тайный Санта Куроко-чи. А ваш — Кагами-чи. Касаматсу ощутил, как неприятно царапнулось что-то внутри при упоминании этого факта, и почему-то решил обозлиться на Кисе: — И зачем ты мне рассказал? Это ведь всю интригу портит! — Да, но вы ведь всё равно не в восторге от этой игры, — Кисе на миг насупился, но тут же развеселился снова: — А вот кто вам достался, я так и не узнал. Он выжидающе уставился на Юкио, но тот только хмыкнул. — Думаешь, я тебе так просто всё расскажу? Ну уж нет, я не такое трепло. — И как хотите, — Кисе совершенно не обиделся, — приятно, что вы проникаетесь духом Рождества. Минут пять они молчали, думая каждый о своём. Юкио очнулся, когда нога Кисе под котацу задела его собственную, и так там и осталась лежать, ненавязчиво касаясь щиколотки. — Касаматсу-семпай, а знаете, что бы я хотел получить на Рождество? — От меня, или от твоего Санты? — лениво осведомился Юкио. — От Санты, — надулся Рёта. — На самом деле, мне неинтересно, — доверительно сообщил Касаматсу, чем, впрочем, не вызвал большого ажиотажа. Рёта ничуть не удивился; склонил голову, как птица, и заговорщически прошептал: — А что от вас, хотите знать? Юкио не хотел. Ему было до фени, что там взбрело в голову его сумасбродного друга; а ещё, если честно, ему было немного страшно, что желание Кисе совпадёт с одним из вариантов, что Касаматсу уже перебрал в уме. Когда Кисе не стал дожидаться согласия и просто озвучил всё вслух, Юкио никак не отреагировал. Он опустил глаза, разглядывая пол, а Кисе запрокинул голову, не надеясь на ответ. Больше они к этому вопросу не возвращались.***
Такао он встретил по чистой случайности. Тот стоял возле витрины, вперившись глазами во что-то, а на голове у него была такая же дурацкая шапочка с оленями, какую Юкио уже видел на Кисе. Он бы, наверное, и не заметил Казунари: тот был слишком поглощён созерцанием содержимого витрины, а сам Касаматсу погрузился в тяжёлые думы по поводу подарка своему звёздному игроку. Взгляд его зацепился за шапку автоматически. Казунари расцвёл неуверенной улыбкой при виде Касаматсу, вскинувшего руку в приветственном жесте — всё же им нечасто выпадал шанс пообщаться наедине, — но тут же взял привычный расслабленный тон, становясь чем-то похожим на того же незабвенного Кисе. Касаматсу относился к Такао двойственно. С одной стороны, тот был близок с откровенно пугающим Мидоримой, и это наводило на мысль о возможных жертвах, которые были принесены для достижения подобных результатов. С другой — у Юкио не возникало проблем, какие могли бы всплыть с тем же Шинтаро: Такао был прост и весел, чем-то напоминал большую добрую собаку, и Касаматсу не мог заставить себя относиться к нему серьёзно. Здравый смысл говорил, что Казунари тот ещё пройдоха, но мозг совершенно отключался, стоило только тому улыбнуться. Такао располагал к себе; в конце концов, Юкио решил покориться силе обаяния и перестать подозревать всех и вся. Несколько смазанных встреч в обстоятельствах, совершенно не способствующих установлению дружеских отношений, нисколько не намекали на такую возможность в будущем. Однако Касаматсу испытывал смутное сожаление при мысли о невозможности хотя бы изредка выслушивать путаную болтовню Казунари. Мало кто знал об их слабых попытках сдружиться. Кисе наверняка заревновал бы, обиделся, встал в позу, узнав, что Юкио интересуется кем-то, кроме него. Он не стал бы слушать, а Касаматсу не стал бы объяснять: факт был в том, что Такао неуловимо смахивал на блондина, отличаясь лишь мелкими деталями. Эти различия будоражили Юкио, и всякий раз, наблюдая за тем, как энергично Казунари рассказывает об очередных приключениях из-за блажи Мидоримы, он сравнивал мимику, жесты, сопоставляя с Рётой и испытывая экстаз. Почему — тот ещё вопрос. Касаматсу никогда не считал себя знатоком, никогда не интересовался людьми и не утруждал себя наблюдениями, однако в этом конкретном случае он не мог остановиться. Знал ли Такао о маленьком увлечении капитана? Да кто его поймёт. Он косил глазом, улыбался и говорил за двоих; большего Юкио не требовал. Короткий разговор с Такао походил на терапию — Касаматсу неизменно становилось легче. — Откуда шапка? — спросил он вместо «привет». Такао просиял: — Нравится, Касаматсу-семпай? Шапка Юкио не нравилась, о чём он откровенно сообщил. Казунари не обиделся; сказал, что купил её недавно на рождественской распродаже. Эта новость не навела на мысль о том, откуда подобная вещица взялась у Кисе (может, с той же самой барахолки?), и Касаматсу замял тему. Такао пришёл за подарком для Мидоримы, что, впрочем, было более чем очевидно. Юкио поглядел на то, что так пристально рассматривал парень через стекло: вполне обычный набор из шапки и шарфа безо всяких оленей. — Я сомневаюсь, — пожаловался Такао, — вдруг ему не понравится? Тут никогда не угадаешь... Юкио подумал, что всё равно кроме Казунари никто лучше не угадает, что нужно придурковатому снайперу. Любой подарок от него он сам бы принял с радостью — чего же тогда этот зазвездившийся выпендривается? Смысл Рождества не в том, чтобы дарить правильные подарки, смысл то... В чём? Касаматсу вздохнул. Читать проповеди на эту тему мог бы кто угодно, кроме него — убеждённого консерватора и просто ворчливого типа. Чтобы отвлечь расстроенного Такао от хлопот, он рассказал ему про неудачу с тайным Сантой. Вообще, могло быть и хуже — если бы выпал тот же Аомине, насчёт которого идей совсем не было, — но и существующий расклад слегка напрягал. Обмануть ожидания Кисе всё равно, что ударить собаку: Юкио уже представлял себе его жалобный взгляд и натянутую улыбку, отчего становилось невыносимо грустно и тошно. Казунари понимающе кивал и делал умное лицо, и, в конце концов, сказал: — Я бы на твоём месте выполнил его просьбу. Поверь, он просит гораздо меньше, чем Шин-чан... и наверняка куда меньше придирается, — Такао даже слегка помрачнел. — И, если уж начистоту, то кто угодно просит меньше этого засранца. — Кисе всегда старается не доставлять проблем, — усмехнулся Касаматсу. — Проблема в том, что он порой не осознаёт, что именно хочет. И мне трудно... скорее психологически, конечно. — А что он попросил? — заинтересовался Такао. Юкио лишь вздохнул.***
Он сам не понимал, что сверхъестественного его подсознание находило в просьбе Кисе. Стоило только подумать, что придётся запускать руки в недра старой коробки, что будто бы веками пылилась под кроватью, как его всего передёргивало от неприязни. Там хранилась всякая ерунда: записочки, старые тетради с разрисованными полями — эти пережитки начальных классов, — фотографии людей, чьих имён он уже и не помнил; такая свалка воспоминаний есть у каждого мало-мальски сентиментального человека. Юкио не считал себя таковым, но рука не поднималась выкинуть всю эту чушь. Коробка была затолкана в дальний угол пару лет назад, поглотив в своих недрах последнюю дань тому, что нормальные люди обычно звали чувствами. Иногда Касаматсу забывал о ней, иногда вспоминал, но никогда не испытывал желания вытащить её содержимое на свет божий. Прошлое — это прошлое; капитан чурался прикосновений призраков, особенно материальных. Наверное, когда-нибудь, переезжая, он бы просто оставил этот склад гнить в углу, отказавшись от обычно милых сердцу вещичек; пусть бы они достались кому-то другому. Память, как считал Касаматсу, не следует заключать в предметы. Но Кисе хотел одну вещь из этой чёртовой коробки, и Юкио не был вправе отказать. Такао верно сказал — не так уж и много он просит в обмен на дружбу. Коробка была там же, где он видел её в последний раз — да и куда бы она делась? Касаматсу щёлкнул ножницами, разрезая скотч, которым он предусмотрительно заклеил верх, чтобы никто не заглядывал внутрь. Ворошить воспоминания — всё равно, что лезть в душу; закрытый Юкио уберегал себя от этого не только на людях. Крышка поддалась. Юкио пару раз чихнул от пыли — та закружилась в лучах настольной лампы — и с некоторым любопытством окинул взглядом содержимое. Он давно не видел этих вещей, но приблизительно мог бы сказать, что и откуда взялось. Например, эта тетрадь в потрёпанной синей обложке — всего лишь хранитель его подростковых размышлений. Юкио не стал её листать. Рядом нашёлся свёрнутый в несколько раз листок, ещё едва уловимо пахнущий духами; а может, ему только показалось. На нём тонким почерком было написано первое полученное Юкио признание в любви — он даже не мог вспомнить девушку, приславшую его, но отчётливо знал трепет, который ощутил тогда. Касаматсу достал ещё несколько вещей — лишь чтобы подержать в руках немного, — но при первом же признаке ностальгии поспешно положил обратно. Прошлое не стоило того, чтобы часто о нём вспоминать. Кисе, однако, так не считал. Он хотел кусочек прошлого Юкио, и капитан не мог бы чётко сказать, почему эта идея ему противна. Подарить Рёте одну вещь из коробки не так уж и сложно, но Кисе хотел кое-что определённое, что Касаматсу, наверное, предпочёл бы оставить себе. Он затолкал его в самый низ, поэтому пришлось основательно выпотрошить коробку, прежде чем рука наткнулась на знакомую округлость. Юкио сел за стол, ставя перед собой стеклянный шар, каких полно в магазинах под Рождество. Большой красивый шар, прозрачный и слегка пыльный; Юкио протёр его поверхность тряпкой, прежде чем встряхнуть. Внутри закружились снежинки, похожие на хлопья кокосовой стружки, и медленно начали опадать на дно, покрывая белым тёмную голову пингвина. Пингвин был действительно забавный — Юкио задумался, почему вообще убрал этот шар в ту коробку. Чёрно-белая птица походила на мультяшную: смешная рожица, большие округлые глаза и улыбающийся рот (или клюв?). Там, где по идее подразумевалась шея, пингвин носил красно-белый полосатый шарф, а в ластах держал подарок, перевязанный лентой. Под лапами у него было белоснежное поле, а надпись на основании шара гласила: «Merry Christmas!» В принципе, то была обычная праздничная игрушка, из тех, что ставят на камины и дают детям, чтобы занять их на время. Ни к чему не обязывающая вещица, которую сам Юкио никогда не додумался бы купить. ...этот шар Кисе подарил ему два года назад.***
Кисе увидел его первым. Шар стоял в витрине, среди множества своих собратьев, и Юкио оставалось только поразиться зоркому глазу Рёты. Блондин буквально вцепился в игрушку на глазах у изумлённых детей, толпившихся вокруг; Касаматсу стало стыдно, что они вообще знакомы, но Кисе другой рукой схватил его за рукав, не давая тихо улизнуть. В принципе, ситуация была знакома, и капитан исключительно вежливо поинтересовался, сколько ещё ему придётся здесь торчать. — Ну не ворчите, Касаматсу-семпай, — Кисе прямо светился. — Смотрите, этот пингвин просто прелесть, да? Чем-то похож на вас. Юкио недоверчиво присмотрелся к игрушке, но сходства с собой так и не увидел. — Вообще ни разу не похож! — заявил он. — Одно лицо! — заспорил Кисе. — Вы поглядите! Они препирались ещё несколько минут, но к согласию так и не пришли. Юкио был готов согласиться, что пингвин исключительно милый, но совершенно не похожий на него; Кисе же упёрся как баран, твердя об их сходстве. Малышня сгрудилась вокруг, с любопытством слушая взрослых, ведущих себя как дети, и Юкио уже готов был согласиться с чем угодно, лишь бы Кисе позволил ему уйти и не позориться. В конце концов, Рёта его купил. Касаматсу совершенно не удивился, когда на Рождество получил от него этот самый шар с уже знакомым пингвином, завёрнутый в красивую упаковочную бумагу. Кисе светился как ёлочная гирлянда, и Касаматсу поблагодарил его с лёгкой улыбкой — кажется, тогда ему на самом деле нравился этот шар.***
Снежинки взметнулись вверх, чтобы снова опасть. Юкио уже достаточно долго сидел, бездумно потряхивая шар и смотря на его содержимое, медленно размышляя о том, как стоит поступить. Как бы он ни старался, вспомнить причин, побудивших его убрать подарок в злосчастную коробку, ему не удалось. Первое время шар стоял на столе — это абсолютно точно. Касаматсу даже помнил, как изредка развлекался, разглядывая мордочку пингвина и устраивая маленькие домашние снегопады. Однако момент, когда шар вдруг исчез из поля зрения, он назвать не мог. Просто в один прекрасный день, наверное, он механически спрятал его среди остального хлама, решив, что игрушка не стоит того, чтобы заключать в ней память. Что ж, это было разумное объяснение: вполне в его стиле. Спрятать то, что могло со временем стать причиной неприязни.... Касаматсу был мастером побега от подобного. Разочарования — не его стезя. Задвинуть под кровать и забыть — вот решение всех проблем; нет смысла смотреть на то, что может напомнить о хороших временах. Касаматсу невольно нахмурился, вспомнив, зачем он вообще полез искать тот шарик. Желание Кисе в это Рождество оказалось простым и устрашающим; капитан невольно ощутил всю тоску, что Рёта вложил в нарочито весёлый голос: «Я хочу одно наше общее воспоминание, Касаматсу-семпай». На самом деле он говорил вовсе не об игрушке. Юкио вдруг вспомнил кое-что и снова полез в коробку. Он был уверен, что оно ещё там: у него рука бы не поднялась выкинуть его подарок, пусть даже такой. И, правда, предчувствие не обмануло: на дне коробки, зажатое между тетрадями и какой-то мелочёвкой, лежало смятое письмо, которое он вытащил и аккуратно разгладил. Оно выглядело всё так же, как и два года назад, когда Кисе вручил его вместе с шаром. «Можете не читать, если не хотите, Касаматсу-семпай, — сказал Кисе, ласково улыбаясь. — Там одна ерунда». Юкио так и не вскрыл конверт со своим именем. Там было письмо, сложенное пополам, или же фотография; на свет было не разглядеть. Тоненький конвертик, подписанный знакомым почерком, почему-то внушал ему ужас, и он бросил его в коробку вместе с шаром, так и не решившись узнать о содержании. Зная Кисе, можно было предположить, что он понаписал всякой сентиментальной чепухи, однако Касаматсу не рискнул это проверить: больше всего он опасался, что это будет не так. Рёта ни разу не спросил, прочёл ли он письмо. Он никогда не заводил речь об этом, и Юкио был за это благодарен. Он бы и не вспомнил о подарке, если бы не рождественская просьба Кисе в этом году; он бы благополучно забыл, если бы Кисе не потребовал свои воспоминания обратно. Наверное, это было справедливо. Касаматсу бережно вскрыл письмо ножом для бумаги и вытащил тонкий лист. Руки его слегка дрожали; на первый взгляд казалось, что на бумаге ничего нет. Юкио ожидал большое подробное письмо в духе Рёты, с всякими лирическими отступлениями и прочей ерундой, но ничего подобного не нашёл. Посреди листа была короткая фраза, от которой у капитана перехватило дыхание: «Простите меня, Касаматсу-семпай. Счастливого Рождества». Он вдруг вспомнил, почему решил запереть шар и письмо в своей коробке памяти.***
В толстом стекле отражались отблески огня. Искусственный снег искрился в полутьме, и Юкио на миг сосредоточил взгляд на нём, боясь закрыть глаза и оказаться в темноте. Кисе целовал его — кажется, это было настоящее воспоминание, а не всплеск фантазии. Касаматсу отчётливо видел купленный несколько часов назад шар, который Рёта торжественно водрузил на полку, и эта игрушка была куда более реальной, чем что угодно в этой комнате. В груди у него что-то скрипело, ворочалось, чужие руки сдавливали тело в приятные тиски; Юкио на самом деле посчитал, что это всё ему приснилось. Ощущение дыхания Рёты на шее было почти невесомым; мягкие губы, прикасавшиеся к его собственным, были на удивление родными. Смутное воспоминание о том, как Кисе что-то неразборчиво шептал ему на ухо, покрывая поцелуями лицо, Касаматсу отнёс к разряду сновидений: не мог бы он так апатично позволять другу творить подобное. Сон был на удивление приятным, и капитан запомнил смазанные кадры светлой макушки перед глазами, и золотистые ласковые глаза, и низкий голос, что-то спрашивающий... Сон был прекрасным. Когда Юкио очнулся, он увидел знакомый шар на полке, а рядом — светлую голову Рёты и собственную руку на его талии. После этого почти ничего не изменилось. Наступило Рождество, и Кисе с улыбкой подарил ему шар — свидетеля полубезумного сна, граничащего с реальностью — и письмо, которое Юкио подсознательно побоялся открывать. Правда была ему не нужна: страх осознать, что смутные воспоминания могут обернуться правдой, перевешивали. Письмо отправилось в коробку, а через некоторое время за ней последовал и шар со смешным пингвином, напоминавший о загадке, которую Касаматсу предпочёл оставить неразгаданной.***
Воспоминания, что капитану не понадобились, Кисе решил забрать обратно. Одно-единственное его желание в это Рождество заключалось в том невероятном моменте, так напугавшем Касаматсу. Юкио вздохнул, покрутив в руках письмо. Снежинки в шаре давно перестали падать; он снова встряхнул игрушку, и снег заискрился в лучах света. (прямо как тогда) Он подозревал, что сон был вовсе не сном. Меланхолично смотря на шар, Юкио выискивал в памяти моменты, которые когда-то хорошенько постарался забыть, и всё больше убеждался, что не имел права так просто игнорировать произошедшее. Возможно, где-то и имела место игра воображения; мираж, наспех переделанный им самим под безобидное сновидение и забытый навсегда. Но шар стоял перед ним, и снежинки кружились, пронизанные светом; Юкио явственно видел эту же игрушку на полке в комнате Кисе, и почти что ощущал томный жар в районе груди и на лопатках — от его ладоней и бешено стучащего сердца. «Сказать, что я хочу на Рождество?» Юкио всё ещё не знал, как поступить.***
По пути позвонила Момои с не самыми хорошими новостями. Юкио почему-то развеселился и поудобнее перехватил пакет другой рукой, прижимая трубку к уху. Мороз пощипывал голые пальцы, и хотелось закончить разговор поскорее, невзирая на тот факт, что голос Сацуки всегда казался ему очень приятным. На заднем фоне кто-то заорал — скорее всего, Аомине снова заревел раненым зверем, призывая подругу помочь с какой-нибудь мелочью, — и Момои поспешно распрощалась. Касаматсу убрал телефон, с облегчением натягивая перчатки. Идти оставалось ещё несколько кварталов. Он пришёл рано: когда Момои открыла дверь, в прихожей на крючках висело всего три куртки. Юкио отряхнул снег с обуви и поспешно скинул верхнюю одежду, вдыхая тёплый воздух с примесью запаха выпечки и мандаринов. Из дверного проёма сбоку выглянул Аомине и сдержанно поздоровался. Касаматсу на миг задумался, что же именно Дайки подарил Сацуки, но решил не спрашивать и не выдавать свою осведомлённость. Он отдал девушке пакет с едой, что та просила принести, и прошёл в гостиную, потирая друг о друга замёрзшие ладони. Аомине заканчивал наряжать ёлку. Вид был ещё тот — в его огромных лапищах каждая игрушка выглядела непозволительно хрупкой. Чуть ли не высунув язык от напряжения, Дайки пытался водрузить на вершину какую-то облезлую снежинку, при этом, не опрокинув, собственно, саму ёлку. Юкио улыбнулся и поинтересовался, не нужна ли его помощь. — Хочешь помочь — займись гирляндами! — проворчал Аомине, кое-как справившись с игрушкой. — Это была ответственность Кисе, но он решил, что может позволить себе побездельничать... — И как тебе только не стыдно, — упрекнула его Момои, впорхнувшая в комнату за какой-то безделушкой. Вид у девушки был прелестный: она над чем-то колдовала на кухне, нацепив очаровательный фартучек, и Юкио привычно засмущался, глядя на неё. — Кисе, между прочим, не напрашивался на простуду! Уверена, он бы с удовольствием занялся украшением, и толку от него было бы куда больше... Аомине насупился и демонстративно принялся прихорашивать и без того нарядную ёлку. Момои и ухом не повела — такое поведение ей не впервой, — лишь повернулась к Юкио: — Кисе наверху, — сообщила она, — лежит и ждёт, пока температура снизится. Я ему дала таблеток, но не уверена, что до вечеринки ему полегчает... — Я попозже к нему загляну, — быстро сказал Касаматсу, — вам тут нужна помощь. Да и не стоит его тревожить, раз ему так плохо. Сацуки пожала плечами. — Дело твоё. Он просил, чтобы ты не слишком волновался. — Да уж, он всегда старается не создавать проблем... — Юкио вспомнил о пакете, оставленном в прихожей, и его кольнула совесть. — Так где, говорите, вешать гирлянды?...***
Он повернул ручку, когда внизу уже собралась изрядная толпа. Дверь подалась безо всякого скрипа, и капитан вдруг понадеялся, что Кисе спит и вовсе его не ждёт. Рёта не спал. В полумраке знакомой комнаты Юкио легко нашёл дорогу к его кровати и присел рядом, неловко придавив одеяло и чуть не потеряв равновесие. Кисе смешливо фыркнул и тут же закашлялся. — Дурацкая простуда, — сообщил он, откашлявшись. — Заболеть под Рождество так обидно... — Это очень в твоём духе, — хмыкнул Юкио. — Температура спала? — Да, немного, — Кисе красноречиво помахал градусником, — но чувствую я себя неважно. — Значит, спускаться не будешь? — разочарованно спросил Касаматсу. — Куда уж мне,... если только чтобы заразить там всех, — улыбнулся Кисе. — Нет, в этом году придётся встречать праздник здесь. Они замолчали. Юкио зачем-то завертел головой, осматривая комнату, будто бы оказался здесь впервые; взгляд его натолкнулся на полку (может, ту самую?), и он тут же вспомнил о подарке. — Вы бы спустились, Касаматсу-семпай, если не хотите пропустить всё веселье, — напомнил Кисе. — Я, наверное, скоро засну, так что мне компания не очень необходима. Сон — лучшее лекарство! Юкио мучительно замялся, чувствуя желание сбежать прямо сейчас, но переборол его: — Я могу остаться ненадолго, если хочешь... не очень-то я и люблю вечеринки... Прозвучало как-то жалко и неуверенно. Касаматсу молча отругал себя за бесхарактерность, но Кисе неудовольствия не выказал. Он слегка наклонил голову, улыбнувшись кончиками губ, и сказал: — Я хочу. Никто не заметил, что их нет, или же это Момои попросила не тревожить хозяина дома. В комнату никто не стучался, не ходил по коридору; вокруг было тихо, и Юкио почти что слышал, как оглушительно бьётся его собственное сердце. — Можете уже отдать мне подарок, Касаматсу-семпай, — хитро сказал Рёта, — раз не собираетесь уходить. — Так ты знал, что я твой тайный Санта? — мрачно поинтересовался Юкио, роясь в пакете. Кисе пожал плечами: — Угадать было несложно. Юкио молча протянул подарок. Рёта быстро извлёк его из шуршащей обёртки и застыл, обняв блестящую поверхность шара пальцами. Глаза его рассеянно скользили по игрушке; он осторожно потряс её, и снег вихрем закружился внутри. — Вы всё-таки вспомнили? — спросил он тихо. — Честно говоря, не думал, что вы поймёте... — А я и не сразу понял, — признался Касаматсу. — И не мог вспомнить, почему спрятал его так далеко. Кисе поднял на него глаза. Обиды в них не было; только молчаливое согласие с любым его решением. — Я думал, это сон, Кисе, — ровно объяснил Юкио, смотря в пол. Он не знал, нужны ли другу эти пустые слова, но сказать хотелось. — Я думал, мне приснилось... всё это, что мне только приснилось,...я не мог представить такое на самом... деле... Он запнулся и замолчал. Щёки наверняка покраснели; Касаматсу было мучительно стыдно и тяжело говорить. Кисе смотрел куда-то в сторону с отсутствующим выражением, сжимая в руках шар и не отвечая на его слова. — Кисе, я... — снова начал Юкио, но тут же умолк, не зная, что же добавить. Стоило ли поднимать тему двухгодовой давности? Воспоминания, что Рёта хотел получить, были у него в руках — все, кроме короткого письма, которое Касаматсу не решился вернуть обратно. Он не выглядел счастливее от горькой правды, что капитан выложил так резко; больной и грустный, Кисе глядел мимо Юкио и казался невообразимо несчастным. — Не нужно оправдываться, Касаматсу-семпай, — сказал он через некоторое время, и голос его был почти обычным. — Я ведь всё это понял ещё два года назад. Он покрутил шар, ещё раз поглядев на падающие снежинки; ласково улыбнулся забавному пингвину и протянул игрушку Юкио: — Поставьте на полку. Его место там. Юкио думал, что снова оказался во сне. Шар на полке отбрасывал слабые блики, и он сосредоточил своё внимание на нём, чтобы не смотреть на Кисе. В этот раз поцелуев не было. — Знаете, у меня ведь тоже есть подарок для вас, Касаматсу-семпай, — вдруг сказал Кисе. Он протянул руку к тумбочке, и достал оттуда очередной конверт; сердце Юкио ёкнуло. Наверное, беспокойство отразилось на его лице, потому что Рёта понимающе усмехнулся. — Больше никаких писем, обещаю. И никаких дурацких воспоминаний. — Зачем ты покупал мне подарок? — неловко спросил Юкио, вскрывая конверт, — ты же не мой Санта. — Я поменялся с Кагами. Он всё равно хотел что-то подарить Куроко, поэтому это был, так сказать, взаимовыгодный обмен. В конверте оказалось два билета. Юкио удивлённо прочитал название и честно сказал: — Ты же знаешь, что я не очень-то люблю театр. И совсем ничего в нём не понимаю. — Не в вас дело, — отмахнулся Кисе, — а в Момои. Ей нравятся все эти оперетты, и она как-то сказала Аомине, что хотела сходить на одну, а Аомине рассказал мне... ну и, собственно, вот. Пригласите её. Она оценит, наверняка. Юкио хотел подобрать слова, но так и не смог. Беспомощно глядя на почти довольное лицо друга, он пытался найти что-то подобающее случаю, но кроме банального «спасибо» в голову ничего не лезло. — Кажется, я угадал с подарком, — понимающе усмехнулся Кисе. — Мы оба в этом году на высоте. — Даже не знаю, что и сказать. — Я бы удовольствовался и простым «спасибо». Юкио взял его за руку — как-то автоматически сжал пальцы, повинуясь порыву, и тихо сказал, стараясь не глядеть Рёте в лицо: — Знаешь, тот сон мне понравился. Он был прекрасным. Кисе легонько сжал его ладонь в ответ и мягко вырвал руку. — Я рад это слышать.***
Праздники прошли быстро. Юкио слабо их запомнил; они слились в одно яркое пятно, и на смену им вновь пришла привычная серая реальность. Кисе выздоровел буквально за два дня. Опекавшая его Момои подхватила ту же простуду — наверняка заразилась, — и Юкио так и не смог пригласить её на представление. Немного поразмышляв, он вручил второй билет Кисе и просидел с ним все три часа беспрерывного пения и танцев, честно пялясь на сцену. Особого удовольствия он не получил, ибо искусство — штука тонкая, а вот Кисе понравилось, и он ещё несколько дней рассказывал о шоу всем подряд. Юкио даже успел пожалеть, что не пригласил того же Аомине, который ни черта во всём этом не понимал и очень этим достижением гордился. Шар с пингвином пропал с полки Кисе через три дня после Рождества. Юкио отнёсся к этому спокойно и вопросов задавать не стал. Рёта был таким же, как обычно, и тема двухгодичной давности была закрыта по общему молчаливому согласию. Если Касаматсу и ощутил некий дискомфорт по этому поводу, то он был мимолётным и совсем незаметным. Это, в принципе, устраивало. Дурацкую шапку с оленями Кисе где-то потерял; возможно, выпала из рукава в гардеробе театра. Юкио забыл спросить, где же он её вообще взял, а после потери это перестало быть актуальным. Письмо он вложил в конверт со своим именем и сжёг.