Stargazing

С них-то все и началось. "Деструкция стекловидного тела" – так их называл окулист. Чертовы маленькие странные пузырьки, пятна и точки, танцевавшие по углам его зрительного поля. Словно насмехаясь над ним. "Нет, их, конечно, все видят время от времени, но вы... ну, хм, больше, чем большинство людей". Из-за них-то он и отправился к доктору. Из-за них и еще тех тупых болей, что мучили его порой целыми днями. Его зрение, возможно, никогда и не было на высоте, – но обычно ему напоминала об этом лишь плановая ежегодная проверка. Иногда требовался новый рецепт. Иван подбросил его в этот раз – и, пока Ал вглядывался в строчки заключения, крепко сжимал его руку в своей, за что он, Альфред, не мог не чувствовать благодарности. Новость, в самом деле, отняла у него и дар речи и способность пошевелиться. Он слышал, ему сказали, что-то вроде того, что зрение останется еще в лучшем случае на несколько месяцев... и это было чертовски, чертовски странно. Какие-то слова пустым звуком – "инфекция", "возможно, наследственность...", – повисали в воздухе; Альфред смотрел в лицо окулиста, сквозь него на чистую белую стену. Все вопросы Ивана о возможном лечении были просто расстреляны один за другим, как мишени в биатлоне, до тех пор, пока все их надежды, возлагавшиеся такое долгое время на современную медицину, не коллапсировали окончательно.  А потом были предупреждения-предупреждения-предупреждения, снова и снова. Вспышки света, словно молнии, яркие линии – полосы красного цвета, расчерчивающие его мир. Отслоение сетчатки. Все вело к срочной необходимости клинического лечения. Пока все только продолжало расплываться и размываться, сглаживаться по углам и вплоть до последней грани с провалом в полную темноту. По дороге Альфред держался – не плакал – дождался дома, старой-знакомой кровати и одеяла-гнездышка, где оставался, пока Иван не вытащил его с обещаниями, что все будет хорошо. Больше всего ему хотелось спрятаться, запереться в спальне и притвориться, что он ничего не слышал. Сделать вид, что стоит только захотеть – и все это уйдет. Это – то, с чем он так непросто смирился, то маленькое это, что у него было – и то его теперь покидало, и конечно, он страшно бесился. Он боялся потерять работу и стать обузой, стать слишком невыносимым для человека, в чей дом так недавно въехал. "Можно пойти к другому доктору", – говорил Иван. Так они и делали. Два раза. Три раза. Но всегда был один ответ: "К сожалению, решения проблемы нет, вы ничего не можете сделать. Просто не повезло с генами. Рекомендуется терапия для облегчения прохождения тех... перемен, что с вами произойдут. Регулярные упражнения". Иван всегда лучше справлялся с подобными штуками. Та же рука, что держала руку Альфреда в зале ожидания, вела его теперь сквозь эти новые занятия. И эти крик, шум и драки время от времени – Ал все же оставался самим собой – но в какой-то момент он все-таки сдался. И в какой-то момент будильник на тумбочке, телефон в руке и горный пейзаж из окна – все действительно провалилось в чертову темноту. И тогда, тогда... ощущения... все стали совсем другими. Звуки – громче, и четче, и острее – он осознал, что понимает, в какой стороне находятся люди и что они делают только по окружающим его звукам. Каждый человек стал музыкой, уникальной, в шелесте одежды и шагах. – Вот я – как я звучу? – Теплый. Терпеливый. Домашний. Это была игра: он чувствовал вещи и говорил, как чувствует, а потом узнавал от Ивана – разноцветным шепотом  в ухо – как они на самом деле выглядят. И вскоре чувства, которые он никогда не ставил так высоко, проводили его повсюду. Было темно, он ощущал – ночной воздух на его коже, совсем не такой, как дневной. Старое шерстяное одеяло, задний двор, Иван, его руки; трава недавно срезана, и цветы закрываются – до невозможности приятный запах. Они смотрели на звезды. Иван водил рукой Альфреда по небу, по сплетениям знакомых созвездий. Большая Медведица, Стрелец, Скорпион. Альфред снова чувствовал – касание безымянного пальца, тихий вопрос – холодный металл – Вега. Альфред сказал "да", прежде чем понять, что уже не может говорить.