Коленопреклонённо

Мишка никогда не становился на колени в церкви, хотя был крещёным и даже службы иногда посещал, свечки ставил за здравие и за упокой. Он понимал, что нелепо выглядел в церкви – огромный бугай среди старушонок в платочках и баб, которые исподтишка на него косились. Поэтому он торопливо опускал глаза перед строгими ликами на иконах, так же торопливо крестился, кланялся, неловко втыкал свои свечки в поставец и пятился к выходу. Мишка был грешником. Ему приходилось бить и даже убивать людей – и не на войне. Но он никогда не исповедовался, хотя знал, что и это тоже грех. Мишка был опером – оперуполномоченным уголовного розыска. Девчонку доставила патрульная машина с пустыря. Изнасилование. Полина Кононова, студентка, 19 лет. Дура, шлялась ночью. Ладно, не ночью, вечером, всё равно дура. Приехала из какого-нибудь Усть-Зажопинска учиться, а тут не Зажопинск, тут столица Сибири, соображать надо. Теперь – экспертиза и все формальности. Заявление. Мишке ни к чему лишние дела в производстве. У него их и так хватает – вплоть до мокрухи. А тут, подумаешь, деревенскую дуру трахнули в проулке. Сама виновата. Так что если дура будет стрематься и заявление не напишет, тем лучше. Он ещё думает об этом, когда заходит в кабинет, где скорчилась на стуле эта самая Полина, глотая слёзы. Она вздрагивает, вскидывает на него глаза – огромные, как на иконе – и снова вздрагивает. Мишка смотрит в эти глаза, и что-то переворачивается в его душе. Ему вдруг становится стыдно за то, что он такой здоровенный бугаина. За то, что он – мужик. Смертельно стыдно – до кома в горле. Мишка не искушён ни в каких таких психологических тонкостях, но он сперва садится на корточки возле её стула, а потом опускается на колени. – Пишите заявление, – хрипло говорит он. – Пиши, не бойся. Найду мудака и яйца оторву. Пиши, Полина.