Долгая дорога

Генерал Айро всегда славился удивительным самообладанием. Казалось, даже самая безвыходная, самая тяжелая ситуация, которая только могла сложиться на линии фронта, не сумела бы поколебать его спокойствия, стереть безмятежной легкой полуулыбки с его губ. Он, как обычно, делал несколько глотков любимого жасминового чая, думал, взвешивал... и находил точное и изящное решение. За это его любили солдаты, им восхищалось нижестоящее командование, этим он по праву гордился сам. За всю свою карьеру Айро ни разу не позволил выбить себя из колеи, ни разу не дал понять, что действительно выбит. Но, как гласит одна из пословиц, которые так нравились генералу, самое сильное дерево можно сломать. Гибкую иву победит острый кинжал в руках лесника, дуб выкорчует из жирной почвы вечно голодный, ненасытный ветер, а сильного человека надломят его потери. Всю жизнь самыми счастливыми моментами для Айро были возвращения домой после долгого отсутствия: из военной академии, где он учился, будучи совсем еще мальчишкой, из захватнических походов — потом, когда учеба осталась за плечами и настало время для настоящих схваток. Сердце билось в радости и волнении, когда генерал ехал на любимом комодоносороге Пупсике (официальная кличка, конечно, звучала более элегантно: Золотой Рог) и видел, как приближаются шпили дворца, как вырисовываются впереди знакомые ворота. Стража отдавала честь, и Айро непременно с улыбкой кивал им в ответ, а иногда, если нетерпение не одолевало его слишком сильно, даже останавливался и перебрасывался с солдатами парой теплых слов. А после — самая любимая часть. В объятия к Айро кидалась его семья: матушка, пока она еще не умерла (ее мужчина непременно отрывал от земли, и она смешно дрыгала ногами, беспомощная в слоновьих объятиях), жена — тоже, пока она еще была жива... ее Айро с неизменным трепетом нежно целовал в щеку, не желая выносить такую интимную вещь, как любовные поцелуи, на всеобщее обозрение. Отец улыбался сдержанно, но тепло и искренне, и крепко сжимал его ладонь в приветственном рукопожатии. Если как следует присмотреться, в его светлых глазах можно было рассмотреть тревогу за сына и искреннюю радость. Чуть позже появились и новые члены большой царской семьи: Урса, которой Айро ласково целовал руку и коротко обнимал, кладя ладони на плечи так бережно, словно молодая женщина была сделана из фарфора; любимый племянник, кидающийся дяде на шею с восторженным воплем, и племянница — Азула обычно стояла около отца, пригревшись под его лощеной ладонью, но все-таки смущенно, слабо улыбалась, когда Айро трепал ее по волосам (он знал, что Озай с трудом переваривает, когда он слишком ласково обращается с его детьми у него на глазах), и с детской непосредственностью требовательно спрашивала: «Какие трофеи ты привез?». Озай улыбался редко — обычно он лишь сухо кивал брату и говорил, что рад его возвращению, тоном, в котором радости было столько же, сколько сухости в океане. И, конечно, всегда, всегда первым в объятиях генерала оказывался его сын. Зачастую мальчик кидался ему навстречу и встречал у самых ворот, и они долго стояли, обнявшись, а у обычно болтливого мальчугана мигом отнимался язык, и он только смотрел счастливыми, частенько мокрыми глазами и прижимался к отцу крепко-крепко, и в ответ Айро до боли, то приятной боли сжимал его в объятиях... Позже Лу Тен уже сам приезжал во дворец вместе с отцом, сам обнимал всех остальных вместе с ним. Правда он был менее деликатен с Урсой: обычно несчастная оказывалась в таких же медвежьих объятиях, что и Айла, ведь тетя с самого детства стала для Лу Тена второй матерью. Юноша звонко смеялся, сверкая белозубой улыбкой и яркими золотистыми глазами, на пару с отцом рассказывал множество смешных историй, корчил рожицы Зуко, дергал за прядки около лица Азулу, смеялся, смеялся... в ушах Айро до сих пор звучал его звонкий смех, его ласковый, теплый голос: «Увидимся уже в Ба Синг Се, папа!». Плечи помнили последнее объятие, а руки — холодеющие пальцы, отчаянно и больно сжавшиеся на его запястье... Айро до сих пор видел все это перед глазами. Видел, как оседала черная пыль, как она пачкала лицо его мальчика, он всегда был таким красивым, его так любили девушки, а он — добрый, благородный, романтичный юноша, лучший из всех, что доводилось видеть Айро — отдал свое сердце одной-единственной. Слышал предсмертные хрипы, слышал, как ноги в форменных сапогах скребли по земле... и комок до сих пор стоял в горле, не позволяя ни дышать, ни говорить. За время пути от Ба Синг Се до столицы Айро едва проронил десяток слов. Говорить не хотелось. Есть, пить — не хотелось, он заставлял себя, когда от жажды начинали трескаться губы, а от голода накатывала болезненная слабость. Жить — не хотелось. Лишь немного Айро начал оживать, когда впереди замаячили родные берега. В его разуме затрепетали, впервые за эти долгие недели, светлые мысли, полные болезненной надежды. Сейчас он поговорит с отцом... выпьет чашку теплого чая с Урсой и послушает, как она играет на сямисэне, возможно, сам споет что-нибудь для нее... и тогда небывалая тяжесть на сердце станет немного легче — потому что будет разделена с родными и близкими людьми. И тогда, возможно, он найдет в себе силы, чтобы успокоить Зуко, наверняка переполненного горем от потери любимого кузена, найдет в себе силы, чтобы отпустить его самому... Все получилось иначе. Его встретил только Озай со своими детьми. Ни их матери, ни отца не было рядом, и двор без них, без этой большой семьи, по-своему дружной и преданной друг другу, казался пустым и гулким, как храм, в котором отпевают отдавших свои души вездесущему пламени, ушедших в объятия Агни. «Прости, брат, я забыл отправить тебе письмо... — на губах Озая играла насмешливая полуулыбка. — К сожалению, наш отец скоропостижно скончался». Айро чуть пошатнулся. В груди вспыхнула боль, словно сердце защемили между мельничными жерновами, смяли сильную мышцу. Каждый удар отдавался ноющей болью и онемением в кончиках пальцев, автоматически спрятанных в широких рукавах. Тяжелый взгляд темно-янтарных глаз, лишенных обычного мягкого блеска, взобрался вверх по фигуре младшего брата. Поза, исполненная сдержанного достоинства. Как всегда лощеные тонкие руки, хранящие в себе немалую силу, острые кончики блестящих ухоженных ногтей. Длинные волосы, заколотые в аккуратный пучок... Короной Лорда Огня. Айро на секунду прикрыл глаза, прислушиваясь к себе, и с легким отрешенным изумлением понял, что ничего не чувствует: ни гнева, ни изумления, ни предательства. Просто принял это как факт. Лишь где-то на периферии сознания мелькнуло: «Он ведь мой брат...», а после «Имеет ли смысл бороться?». На последний вопрос ответ был однозначным: сейчас для Айро ничего не имело смысла. Он спросил, где Урса и можно ли ее увидеть — и увидел в ответ новую насмешливую полуулыбку. «Она погибла. Увы, ты опоздал на похороны...». Айро слегка пошатнулся снова, борясь с желанием схватиться за грудь: сердце заныло так, что промелькнула мысль — без страха, без волнения — о сердечном приступе. Но вместо того и другого он ровным голосом поблагодарил Озая за информацию и прошел мимо него прочь, стараясь не замечать взглядов детей: растерянного и полного боли взгляда Зуко и насмешливого, словно бы осуждающего за что-то, похожего на отцовский взгляда Азулы. Они, как ни странно, жгли его намного больше, чем услышанные только что новости. Уже приближаясь к крыльцу, он бросил через плечо: «Поздравляю с коронацией, брат» и скрылся в глубинах дворца. Больше он оттуда не выходил. На автомате Айро принял ванну, переоделся, сам обработал и перевязал раны, оставшиеся после осады. Те, что разметили его тело, должны были вскоре зажить. О тех, что остались в душе, лучше было не вспоминать — но не вспоминать было невозможно. Первый день он просидел недвижно в своих покоях, ни на что не реагируя и ничего не чувствуя. Мыслей не было, как ни странно, лишь изредка с самого дна разума и сердца доносился грохот камнепада, грохот орудий и крик: «Папа!». Это Лу Тен кричал не в том бою, в другом... в том уже не успел, или Айро не услышал сквозь грохот камней. Но этот отчаянный крик врезался в память надолго. И долго его не отпустит, Айро уже предчувствовал это — тем странным уголком разума, который, как сквозь толщу воды или плотный слой ваты пытался донести до него кусочки реальности, редкие, слабые мысли, похожие на последние лучи солнца, преломленные водой, которые касаются лица тонущего человека в те ускользающие секунды, когда он еще видит пятно света над своей головой. Для Айро эти секунды порядочно затянулись. Спустя несколько ничем не отличающихся друг от друга дней — а может, они и отличались, но Айро не помнил? — он решил, что, раз уж он не может заставить себя выйти из покоев, можно, по крайней мере, заняться медитацией. Он уже не пытался проникнуть в мир духов, о нет... хотя надежда еще временами колола его отравленными иглами, щекотала кончиком острого кинжала. Эти попытки увенчались успехом во время пути из Ба Синг Се, но он не нашел там того, кого искал — ни Лу Тена, ни матери, никого. Лишь размытые и пугающие образы. Это иногда снилось ему по ночам: как он бредет по болоту, не чувствуя под ногами грязи, не слыша ни звуков, ни запахов, как мечутся вокруг стремительные тени и кидаются на него, как вспыхивают прямо перед глазами ужасающие физиономии с огромными клыками, выпученными глазами, неестественным строением лица и тела, как они кричат ему: «Уходи!», «Зачем ты здесь?», «Чужой!». Он раз за разом, до хрипа в горле, пытался задать один-единственный вопрос: «Я ищу своего сына, где он?», но в ответ — сухие раскаты хохота и новые пронзительные крики. А затем он просыпался в своей постели, взмокший, тяжело дышащий, с колотящимся в висках яростным пульсом. Нынешняя медитация была совсем другой. Айро уходил от ноющей боли в груди, от черного отчаяния, что охватило его в эти дни, не позволяя вырваться, а он и не пытался вовсе: слишком ясно звучали в голове отзвуки того последнего, рокового камнепада, слишком ярко отпечаталось под веками мертвенно-бледное лицо, раскрытые глаза, отражающие багровое небо, но не отражающие жизни — она уже ушла из переломанного тела, сердце в клетке покореженных ребер перестало биться... и чем дольше Айро думал об этом, а не думать он практически не мог, тем больше он ощущал себя мертвым сам. Медитация его спасала, но даже то спокойствие, в которое он погружался после нескольких минут наблюдения за собственным дыханием казалось болезненным — как корочка на царапине, которую может повредить одно неловкое движение — и вновь начнет сочиться кровь и сукровица... Так прошла неделя, другая... Айро отмечал дни, чтобы не потеряться во времени и в себе самом. Всходило и заходило солнце... Айро со стыдом и изумлением осознавал, что боль постепенно становилась глуше, как и ноющие ощущения в груди. Время постепенно начало плести тонкую паутину вокруг него, паутину, способную скрепить душу, разваливающуюся на части. Генерал — уже отставной генерал, он подал в отставку, едва вернувшись из Ба Синг Се — начинал радоваться теплым лучам, скользящим по лицу в утренние часы, начинал тянуться к ним, к источнику жизни и энергии огненного мага. Он даже начал размышлять о том, чтобы вернуться к тренировкам: он и так располнел за недели бездействия, поскольку был от природы склонен к полноте и нуждался в жестких ежедневных тренировках, чтобы поддерживать себя в форме и не расплываться. Но эти мысли не радовали его, хотя и должны были. Напротив, Айро испытывал стыд, что смеет думать о жизни, когда как его сын мертв — и не увидит солнца, не почувствует на коже его тепло, не почувствует сладкую боль в натруженных мышцах... ничего этого он не испытает. И какое право Айро имеет на все эти мелкие радости? Как он может даже думать об этом, как смеет скучать по ощущению огня в своих руках, по нежным и тоскливым напевам рога цунги, по зуду от струн в подушечках собственных пальцев? Эгоист... какой же он эгоист... И даже медитировать становилось тяжелее: в те секунды, когда дух должен был воспарить над плотью и отрешиться от всего земного, пальцы продолжали ныть желанием музыки и огня, в голове мелькали глупые мысли: разум, вслед за телом, возвращался к жизни, несмотря на смутное странное сопротивление. Но однажды его медитацию прервали — настойчивым и энергичным стуком в дверь. Вздрогнув от неожиданности, Айро обернулся к ней в легком раздражении: несмотря на странную щекотную тягу к жизни, проснувшуюся внутри него совсем недавно, он отнюдь не готов был видеть ни брата, сочащегося сдержанным чувством собственного превосходства... ни племянников, перед которыми ему — где-то глубоко-глубоко, там, куда не могла добраться даже всепоглощающая апатия — было немного стыдно за свое затворничество, ни слуг, раздражавших его где-то жалостливыми, где-то гадливыми, где-то насмешливыми, а где-то укоряющими — будто они имеют право корить, будто они могли почувствовать то же, что и он — взглядами. И потому, поднимаясь на ноги, Айро резко бросил: — Я же сказал, что никого не хочу... — дверь приоткрылась, в проеме мелькнул человеческий силуэт... и голос отставного генерала упал до сиплого шепота, а в сердце вновь вспыхнула боль, такая же острая, как и в то самое первое мгновение, такая же сильная и безумная — и все же другая. Потому что... — Лу Тен?.. Это действительно был он, такой, каким запомнился Айро до осады, до тех ужасных шестисот дней: в легкой домашней одежде (юноша не любил ярких красок и всегда носил одеяния очень светлых оттенков алого), с растрепанными темными волосами и веселой улыбкой на красивом юном лице. Проскользнув в его покои — как темно здесь, как пыльно, сколько он уже не впускал сюда слуг и не зажигал свечей?.. — юноша легко и беззаботно улыбнулся той самой улыбкой, которая всегда согревала отцу сердце, и протянул к нему раскрытые руки. — Давай поиграем в салки, пап! — он легко рассмеялся. — Ты водишь! В голове промелькнула шутка: «А ведь ты, мой мальчик, говорил, что уже взрослый для таких глупостей, ммм?» — так он сказал бы, если бы Лу Тен был здесь на самом деле. Если бы он был здесь... «Но это невозможно! Он погиб. Погиб под стенами Ба Синг Се, — при этой мысли боль в груди ударила особенно сильно, будто кулаком покорителя земли, будто тяжелейшим камнем с самого размаху. — И это не может быть мой сын. Это... это просто галлюцинация. Или?..» От внезапной догадки, в которую так хотелось верить, словно почву выбили у него из-под ног. А что, если это дух Лу Тена?.. Айро не нашел его в мире духов — там ему довелось отыскать лишь пугающие образы да привезенную с той стороны мира способность видеть их и наяву тоже — и теперь юноша сам к нему пришел?.. Старик прищурился, пытаясь определить. По пути из Ба Синг Се он уже видел духов, присутствующих в реальном мире: от них исходило синеватое сияние, скрадывающее все остальные цвета — а Лу Тен был точно таким же, как при жизни: янтарь глаз, темное дерево волос, смугловатая желтизна кожи, светлая краснота юката... «Не дух, — осознание кольнуло слабой печальной болью. — Но ведь я могу его увидеть! Могу!» Охваченный полубезумной, болезненной радостью, он шагнул к Лу Тену, желая обнять его, забыв о недавних словах о салочках, но юноша не забыл: рассмеявшись, он хлопнул его ладонью — горячей и чуть шершавой, с очертаниями грубоватого шрама под костяшкой указательного пальца, точно как при жизни — и со всех ног бросился прочь, звонко стуча по мрамору королевского дворца деревянными подошвами домашних сандалий. Секунду Айро стоял неподвижно в растерянности, а затем рефлекторно бросился следом: не столько играя (скорее, вовсе не играя), сколько желая догнать, схватить, расспросить, рассказать, как было больно все это время, еще раз обнять и сказать, что он его любит. Последними словами, что сказал сыну отец перед тем роковым боем, были указания отряду, которым командовал молодой принц... Айро до сих пор было больно и стыдно за это. Так всегда происходит, когда человек умирает, ему это было уже знакомо. Последними словами, сказанными отцу, было обещание вернуться с победой, Урсе — комплимент на прощание... каким же глупым это казалось теперь, когда все они были мертвы... и как хотелось сказать совсем другое! И вот теперь — такая возможность! Пускай галлюцинации, пускай наваждению — но сказать то, что всегда цвело в сердце светлым и сильным цветком. Вот только догнать бы его, стуча ногами по блестящему мрамору, несясь стремительно — хоть тяжело дышать от непривычно большой тяжести собственного тела — по коридорам дворца вслед за ускользающим силуэтом... Лу Тен был все ближе и ближе, достаточно было протянуть руку — и поймаешь свободный рукав юката. Айро уже порядком запыхался, но не сбавлял скорости... как вдруг из-за коридорного угла вынырнула до боли знакомая фигурка. Зуко стоял в ночном халате для сна, держа за лапку плюшевого комодоносорога — подарок дяди, с которым он, разумеется, не спал, совсем нет, ведь спят с игрушками только девчонки и маленькие дети. Обычно схваченные в высокий хвост, сейчас его волосы распустились по плечам, несколько непослушных прядей вырвались из-под ленты. Бледная кожа почти мерцала в полумраке, рассеиваемом лишь слабым огоньком над узкой мальчишеской ладонью. — Зуко? — растерянно пробормотал Айро. — Дядя? — также растерянно, недоверчиво прошептал он, явно не ожидая увидеть родственника здесь. — Что ты тут делаешь? — огонек в его ладони дрогнул, выдавая волнение мальчика. Взгляд Айро скользнул выше, туда, где в полумраке все еще виднелся силуэт Лу Тена. Юноша сложил руки на груди и укоризненно качнул головой. — Ты совсем забыл о нем, папа? — услышал Айро укоризненный шепот. — Как ты можешь? Отставной генерал почти беззвучно сглотнул, с ужасом осознавая, что не видел племянника вот уже... три недели?! Три недели затворничества? Три недели, как Зуко не мог достучаться до него — до человека, что пообещал себе всегда быть с ним рядом? И это — после гибели Урсы?.. «Ты был нужен ему все это время, — жестко сказал себе Айро. — Нужен больше, чем кому-либо в этом дворце. И больше, чем Лу Тену! — думать об этом было больно, но он заставлял себя: так отдирают прикипевший к ране бинт, так прижигают ее спиртом, чтобы не допустить инфекции, ампутации, смерти. — Намного больше. Все это время он нуждался в поддержке. Ты прекрасно знаешь, как Зуко привязан к своей матери. И ты ничего не сделал, Айро. И скажу тебе больше: ты утонул в собственном горе, начисто забыв о том, что кому-то рядом так же плохо — Лу Тен был не только твоим сыном, но и его кузеном. Как ты вообще допустил подобное?.. Взрослый человек, прославившийся своей силой, как магической, так и моральной, не смог справиться с собой, чтобы помочь ребенку? Своему любимому племяннику? Браво, браво. Уж на что ты бываешь эгоистичным, но сегодня ты просто превзошел самого себя.» Айро хотел было по привычке опуститься на колени перед Зуко, чтобы оказаться с ним вровень, но с удивлением понял, что в этом больше нет необходимости: они стали почти одного роста. Решив, что ужаснется и восхитится этим чуть позже, отставной генерал порывисто притянул мальчишку к себе и крепко стиснул в объятиях. Зуко едва успел загасить огонек над своей ладонью, и она легла на спину Айро явно неуверенно: мальчик словно отвык от него — и неудивительно, ведь прошло почти два года! «И ты, спустя эти два года, так долго не позволял ему к себе приблизиться», — мысли эти сочились болью, как рана, освобожденная от бинта, сочится кровью, но Айро нуждался в них, как в целебной жгучей настойке. — Прости меня, — негромко проговорил генерал и мягко отстранился. Зуко все еще выглядел изумленным, но глаза его уже потеплели, и руки с плеч дяди он убирать не спешил. — Прости, пожалуйста, Зуко. — За что? — удивленно поднял брови мальчик. — За... «Не думаю, что вывалить на него ком собственных переживаний и чувств в коридоре дворца посреди ночи — удачная идея, Айро». — За то, что мы не виделись так долго, — старик безмятежно улыбнулся: оказывается, его губы еще не забыли, как это делается. Приобняв племянника за плечи, он неспешно зашагал по коридору, на ходу непринужденно говоря: — Что-то я совсем расклеился, верно? Точь-в-точь, как старая дама. Как тебе такое, племянник? — легкий смех прозвучал немного хрипло, но у него всегда был голос с хрипотцой, Зуко не должен заметить... он привыкнет смеяться снова. Должен привыкнуть. — Бывший генерал огненной нации — почтенная старая дама. Мне пойдут букли? — Айро вновь рассмеялся и мельком заглянул в светлые мальчишеские глаза... но Зуко глядел на него с все тем же удивлением и легкой недоверчивостью. «И неудивительно, — вновь жестко сказал себе маг огня. — Ты пропал из его жизни на два года и три самые ужасные, должно быть, недели в его жизни, и теперь хочешь, чтобы он бросился к тебе в объятия? Нет, друг мой, так не бывает. Придется завоевывать его доверие заново... но ничего, — оптимизм и упорство возвращались вместе с улыбкой на губах, вместе со смехом, вместе с ощущением мальчишеских плеч под своими руками. — Я уверен, что мой племянник не переменился слишком сильно. И он все еще любит меня... я напомню ему об этом». Выдохнув, Айро вновь сделался серьезен. Остановившись напротив племянника, он мягко взял его за плечи и внимательно, пристально заглянул в не по-детски серьезные — почти всегда они были такими — глаза. — Племянник... я прошу у тебя прощения за то, что не навещал тебя так долго, — теплая грубоватая ладонь коснулась его щеки, и Зуко, казалось, вздрогнул от этого ставшего непривычным ласкового прикосновения. Взгляд Айро сделался мягким, но серьезным и пристальным. Мальчик выдержал его с достоинством, не опустив ресниц. — Обещаю, — голос его сделался глуше, словно он собирался поведать племяннику какую-то тайну. — Обещаю, больше мы не расстанемся так надолго. — Правда? — тихо спросил принц, сминая пальцами рукав его одежды. — Обещаю, — Айро тепло улыбнулся и крепче притиснул мальчишку к своему боку. — Идем, я провожу тебя до твоих покоев, а если тебе не захочется спать, то я с удовольствием послушаю о твоих успехах за эти два года. Уверен, ты стал еще лучшим мечником, правда? Зуко зарделся от удовольствия: хотя в магии огня его успехи оставляли желать лучшего, с мечами в руках он даже в своем юном возрасте был уже опасным противником и обещал сделаться великолепным мечником. — Я ведь уже все тебе рассказал в письмах... — мальчик смущенно потер ладонью растрепанный затылок. — Да? — Айро сделал вид, что растерялся. — Хм, действительно... тогда, может, я почитаю тебе сказку? Уверен, твой маленький друг, — хихикнув, он указал взглядом на носорога в руках у племянника, — уже очень долго не слышал сказок. — Дядя! — Зуко вспыхнул до самых корней волос и попытался отпихнуть его от себя, но так и остался в крепких объятиях. — Я уже не маленький! — Конечно, нет, — легко рассмеялся Айро и увлек его прочь из полутемного коридора. Каждый новый вдох давался ему все легче, легче и легче, он наслаждался ими, этой небывалой, непривычной легкостью, с какой вдруг ему стало даваться это простое, пьянящее действие: глубокое дыхание и сердцебиение без ноющей боли в груди. Сворачивая к покоям племянника, Айро обернулся и мельком взглянул туда, где в последний раз видел силуэт своего сына, но, как и следовало ожидать, его там не было. На мгновение вновь сделалось больно... но Айро вновь заставил себя улыбнуться: «Спасибо, сынок».

***

На следующий день Озай увидел из окна своего кабинета престранную картину, от которой успел отвыкнуть: его старший брат, негромко напевая какую-то песенку, засаживал цветами вскопанную грядку. Словно почувствовав на себе взгляд Лорда Огня, Айро поднял голову и встретил его привычной — и ненавистной — доброжелательной полуулыбкой, в которой Озаю всегда чудился — и злил его неимоверно — оттенок насмешки. Выпрямившись, Айро помахал ему рукой, но затем, охнув, схватился за поясницу, хотя у него никогда не было с нею проблем, уж Озай-то об этом знал. «Значит, пришел в себя, — мрачно подумал Лорд Огня. — Что ж... надеюсь, он не станет бороться за престол. Едва ли у него будут шансы: прошло слишком много времени, уже все знают о падении великого Дракона Запада, но все же... Зуко?» Мальчишка подбежал к дяде, протягивая ему какую-то лопатку с острым концом — Озай плохо разбирался в садовых инструментах — и охотно подставил растрепанную макушку под чужую ласковую ладонь. «Ну, кто бы сомневался», — фыркнул мужчина, резким движением опуская шторы.