из изломов бумажных линий сочится кровь.

От рождения Камика — тонкая, ломкая и едва жива. Мать желала в ней видеть чудо: певчую птичку или такой цветок, от красы которого меркло солнце, а от запаха ветер тих. Но её дитя на свет родилось иным: голос — бумажный шелест, пергамент-кожа и еле тёплое сердце скребётся в ряд из картонных рёбер. И сразу ясно: из девочки редкий цветок получится, только если её ломать. Если гнуть её, выворачивать, изгибать и в конце увидеть: она — чудесная белая лилия из бумаги. Или иное диво, любая птица: синица, журавль, пава... Но если её ломать. От рождения Камика просто бумажный лист. И когда из неё выкладывают фигуры, как хочет мать, на каждом сгибе бумага окрашивается в красный и делается сырой. От таких изломов в итоге выходит толк: только мёртвые птицы и догнивающие цветы. Бумажная девочка не подходит для оригами. И ей говорят: не желаешь быть пристанью красоты, приручай слова. Мать решает: раз такая бумага не годна, чтобы складываться в фигуры, значит, ей по душе перо. И велит: пишите по ней чернилами обо всём. Но другая преграда в том, что каждый символ, вчерченный в измятую от бесконечных складываний бумагу, открывается в плоти раной. Каждая буковка — алый след, а давно написанные слова заживают в рубцы и шрамы. Бумага рвётся. Камика знает, где на ней точно так рвётся кожа и сколько трещин в её костях. Её мать услышала о другом: из бумаги делают мастера небесные фонари со свечой внутри. В них такое чудо: поднимаясь к ночному небу, они горят, словно фениксы из старинной сказки. Но бумажной девочке фонариком не бывать, не гореть огнём — мама теперь мертва. Потому что её бумага — лучшее из оружий: легка, тонка и острее лезвий. А истерзанная, злобная, разорванная на сотенные частицы куда страшней: на врага надвигается не одно ятаганное остриё, а несчётный полк раскалённых игл или поток стекла. Тихий бумажный ребёнок вырастает, становится девой-воином. Бумажная девочка говорит о себе: — Я — меч. И слово её твердо, как сталь, врагу разбивающая хребет. Из мёртвой птицы, гнилых цветов и исписанного холста к концу вырастает лучший из палачей.