Земля не содрогнулась

      Было черное ноябрьское утро, когда прозвучало страшное слово:       — Умер? — вскрикнула немолодая женщина, хватаясь за сердце, пытаясь удержать дрожащими пальцами телефон.       Умер. Когда умирает кто-то близкий, кажется, что весь мир должен перевернуться с ног на голову. Но мир оставался на месте. Прежний и не задетый никаким горем город принакрылся пеленой последних ноябрьских дождей, дороги увязли в грязи, а серое от туч небо тяжелым куполом нависло над головой. Все было так же, как и вчера, как и в прошлом ноябре, как и с десяток ноябрей назад. Земля не содрогнулась, не опустела, солнце не погасло, а мир и не думал разваливаться. Умер? И что с того?       Сколько их таких, старых и немощных, не сраженных войной, но сраженных болезнью и одиночеством, умирает в своих постелях каждую минуту? Всех не пересчитать! Умер и умер. Очередной старик, каких десятками каждый день закапывают, каким ставят христианские кресты и не глядят, что они были непримиримыми атеистами. Очередной, кряхтевший, забывавший имена внуков, но помнивший своего генерала, который вел их в сорок втором, старик, оставленный собственными детьми. Очередной, вытаскивавший тяжелые награды 9 Мая, чтобы опираясь на тросточку, едва переставляя ноги, дойти до площади и получить свою кривенькую гвоздичку из рук пухлощекого школьника, для которого он — всего лишь старый дед, каких много. Очередной, куривший дешевый табак, ворчавший на молодежь, болтавший что-то про Сталина, надоедавший всем своими байками и нравоучениями. Очередной, но радовавшийся, как ребенок разноцветным попугаям, трепавший по голове старую облезлую кошку, улыбавшийся новорожденным правнукам. Очередной, потерявший счет времени и свою старуху, выходивший на перекресток и долго смотревший в синюю, ему одному понятную даль.       Таких много, и если о каждом плакать, то не останется слез. Да и чего? Они все одинаковые! В каждом городе и деревне наберется таких больше сотни, и для всех уже заказаны гробы. От смерти одного ничего не изменится в мире, ничего не исправится, ничего не исчезнет. Вот только больше никто не зайдет на старую кухоньку с низкими потолками, не поднимет старыми дрожащими руками тяжелый чайник и не нальет чайку, никто больше не закурит дешевую сигаретку, не погладит старую ободранную кошку и не скажет, поспешно шагая на негнущихся ногах к воротам:       — Эх, дорогие, как я вас ждал!       Ничего не изменится, ничего не опустеет. Лишь кусок сердца оторвут щипцами и оставят кровоточащую рану, которую не залечат ни время, ни расстояние. Всегда будет наступать серый, дождливый ноябрь, всегда в ушах будет звенеть женский голос:       — Умер?!       И весь город, равнодушный и непонимающий, кажется, так и будет задаваться немым вопросом:       — Умер? И что с того?