Одержимость

Серым ноябрьским вечером я захожу в придорожный пропахший дымом паб. Заказываю скотч, закуриваю и оглядываюсь. Ничего общего с теми милыми семейными заведениями, где на столах клетчатые скатерти, а официантку по имени Люси не трахнул разве что престарелый транс. Здесь пахнет кожей, чем-то влажным, сладковатым, барная стойка слегка липкая, и я стараюсь держать фото на весу. Барменша берет карточку и с кривоватой ухмылкой вглядывается в задумчиво-скорбное лицо Гленна Тейлора. - Твой приятель? Я на секунду прикрываю глаза, избегая ответа. - Могу спросить у Джима, он держит заправку недалеко отсюда, и она единственная на много миль вокруг. Если твой дружок проезжал, он должен был заглянуть туда. Благодарно улыбаюсь, втягивая в легкие сизый дым, но барменша не спешит выполнять свое обещание. Должно быть, ее настораживает мой внешний вид. Хотя с чего бы… я мало чем отличаюсь от здешних посетителей. - Вы что, коп? У меня нюх на копов. - Нет, – отвечаю я. И ведь уже не вру. Джим – седеющий водила байка с парой наколок и с запахом дешевого одеколона - берет у меня фото и щурится. - Что-то не признаю. Может, был, а может, не был. Денег ждет. Моя милая тоненькая ниточка, мой хороший Джим-владелец заправки, посмотри в мои глаза, да, вот так, я сломаю тебе пальцы на руках, если ты сейчас не откроешь свой паршивый рот. - Хотя постойте, вроде вспомнил. Вчера, ну как есть, вчера проезжал один, только в темных очках был, поэтому я и не признал сразу. Я еще удивился, на хрен ему очки в ноябре. Весь из себя такой ладный, вежливый. Заплатил мне… больше. Я втягиваю никотиновый дым, и сигарета догорает до фильтра. - Да, Гленн всегда очень мил с людьми, этого у него не отнять, – улыбаюсь я и чувствую, что еще одна такая улыбка – и местные пойдут на меня с факелами и вилами. – Он что-нибудь говорил о своей поездке? Упоминал, куда направляется? Джим качает головой, выпячивая нижнюю челюсть, совсем как какой-то австралопитек. - Жаловался на то, что дороги плохие, и что устал он. Не знаю, куда отправился, но я посоветовал ему «Желтый рог». Это наш мотель . Наверное, Джим замечает, как трясется моя рука, держащая фотографию, так что он спешит удалиться, а я покупаю полную бутылку, выхожу на улицу, ежусь от холода и медленно выдыхаю, стараясь успокоиться. Сейчас. Сейчас, Гленн. Снег забивается мне за воротник, пока я пытаюсь открыть дверцу машины, но мне все равно. У меня есть адрес «Желтого рога». Неоновая вывеска мотеля мигает и потрескивает, я паркуюсь, на удачу бросаю игральную кость и, оставляя в салоне пустую бутылку, иду на ресепшен. Там, конечно, никого нет, слишком поздно для того, чтобы дежурить. По старому радиоприемнику раздается тихий голос Роберта Планта, и сквозняк шуршит бумагами. Я ударяю по колокольчику и прислушиваюсь. Хозяин появляется через минуту, он одет в забавный свитер, и, несмотря на средний возраст гордо демонстрирует многообразие пирсинга на обветренном лице. Я быстро показываю документы, так, чтобы он не заметил, что они уже год как никуда не годятся, и достаю все ту же замусоленную фотографию. - Странно, - жалуется хозяин, этот парень показался мне таким… Милым. Вежливым. Дружелюбным. Располагающим. - Он что-то натворил? - Свидетель, - объясняю я, стараясь быть максимально немногословным. Мне кажется, что от меня так разит алкоголем, что эта вонь стала моей второй тенью. – Ключ. И мне в руку вкладывают старомодный ключ с деревянным брелоком. Словно наступило гребанное Рождество. Я бесшумно ступаю по тропинке к пятому домику, встаю на крыльцо и различаю невнятное бормотание телевизора. Мне мерещиться дыхание Гленна, стук его сердца, шорох его волос по подушке, когда он поворачивается, чувствуя мое появление. Мягко вставляю ключ и поворачиваю. Простое действие, но я едва не получаю инсульт от напряжения, сердце бешено стучит о ребра, и Гленн не может этого не услышать. Господи, я открываю дверь. Если кто-то думает, что у меня есть четкий план – то это большое преувеличение. Все, что у меня есть: наручники, кляп, предвкушение и гребаная старая фотокарточка. Половицы нещадно скрепят под моими ботинками. В волосах тает снег , и капли оглушительно взрываются у моих ног. Я сглатываю и оглядываюсь. Гленн лежит на кровати. Он спит. Он беззвучно дышит, положив под голову согнутую в локте руку. Он без ботинок, но в носках. Вид его светлых носков взрывает меня ко всем чертям. Взрывает даже сильнее, чем алая задравшаяся на животе рубашка. Я не знаю, что я чувствую. Я знаю, что я чувствую. Я, наверное, люблю его. Передо мной Гленн Тейлор, беззащитный, тонкий, охуительно прекрасный, а во мне – литр самого дешевого пойла. Я понимаю, что мне хочется поссать. И закурить. И выстрелить Гленну в лицо. Но давайте будет реалистами – у меня нет оружия. Только кляп и наручники. И все это надо использовать по назначению. И быстро. Может быть, вам интересно, зачем мне кляп... Может быть, я трус и ничтожество, всеми конечностями цепляющееся за свою серую жизнь, но все дело в том, что я видел их: двух маленьких девочек, застреленных собственным отцом. Он души в них не чаял, но все-таки не опустил дробовик. Небольшое отступление: Гленн Тейлор может поговорить с вами пять минут, и потом вы пойдете убивать собственную мамочку. Нельзя позволить Гленну открыть свой рот. Я знаю. Я же вижу. Его тонкие губы. И глаза. Глаза. Твою мать. Я прыгаю вперед, и прежде чем Гленн успевает среагировать, бью его в челюсть. Его старая трещина на нижней губе снова лопается, окрашивая рот в алый, так красиво гармонирующий с ярким цветом рубашки. Я любуюсь им. Конечно, я им любуюсь. Я хочу его убить, он самое совершенное чудовище. Никто во всем мире не знает, кто такой настоящий Гленн Тейлор. Я щелкаю наручниками, приковывая его к кровати, потому что я не знаю, кто он. Что он такое. Идеальная комбинация ума и жестокости. Я уже говорил, что общался с ним? Я заражен, как и все остальные его жертвы. Только к большому моему сожалению, я остался жив. Что ж я не сдох-то?.. Он заразил меня. Я болен им. Я проклят. Настало время исправлять наши ошибки. Гленн вяло сопротивляется, он дезориентирован, и несколько секунд смотрит мне в лицо, пытаясь узнать, щурясь, сглатывая кровь. Я сажусь на кровать и слышу его спокойное: - Плохо выглядишь. Заболел? Я и не знал, что почти забыл, как звучит его голос. Мягкий ирландский акцент, насмешливые нотки. - Я думал, ты уже не придешь. Что ж ты тянул, я соскучился. Я сильно сжимаю его нижнюю челюсть и целую в приоткрывшийся в удивлении рот. Может быть я хочу доказать, что все-таки умею целоваться, чтобы он ни говорил, поэтому поцелуй выходит долгим и изматывающим. По крайней мере я медленно умираю без воздуха на его губах. А ему – хоть бы что. Насмешливо кривится, сверкая исподлобья холодными темно-голубыми глазами. - Так и не научился, да? – спрашивает он, когда я отстраняюсь, пытаясь взять под контроль растекающийся поток несвязных мыслей. Я затыкаю Гленну рот и, шатаясь, ищу дверь в ванну. Хорошо, вот она. По окончании процесса ловлю свое отражение в зеркале. Я ужасен. Куда делся тот внимательный холеный детектив из большого города? Теперь я небритый монстр в грязной одежде с прозрачным голодным взглядом. Нельзя болеть человеком, не зная, кто он на самом деле. Никогда не пытайтесь. Гленн с интересом наблюдает за мои «триумфальным» возвращением. Ему ни черта не страшно, но видно, что он злится. Что ж, я бы тоже злился, столкнувшись с таким придурком. Я переворачиваю Тейлора на живот, при этом его руки выворачивает, и он шипит, проклиная мою тупость. Да, я ужасно… катастрофически глуп. Я искал тебя, я рыл носом землю, я записал себя в сумасшедшие и потерял всех друзей и родных, но так и не понял, чего больше хочу: отомстить тебе или позволить закончить начатое: уговорить меня сдохнуть. Я спившийся неудачник. Не жди от меня правильных решений. О, да, я не просто неудачник. Я эпический неудачник. Я выжрал столько виски, что едва ли у меня встанет. Я не могу даже трахнуть тебя, видишь? Отодвинувшись, я провожу пальцами по его шее до линии роста волос. У него мягкие чуть вьющиеся на кончиках темные волосы, а кожа белая и теплая, и пахнет лилиями, ладаном и мускусом. Долбанный падший ангел. Задираю его рубашку еще выше и оглядываю напряженно сведенные лопатки, линию позвоночника, прогиб и все такое. У него нет родинок, и, чтобы удостовериться в теплоте его тела, я кладу ладонь на его спину. Гленн что-то мычит – осуждает, видимо. Будто бы мне есть дело. Я уже потерян для общества, все бесполезно. Я убью и его, и себя, я готов, и это приятно до боли. Такой вот сопливый реквием по моей душе. Приподняв его за пояс, я нащупываю ширинку и тяну вниз металлический язычок. Ни с чем несравнимый звук, я готов рыдать и клясться в любви до гроба. Обнажив его, оставив только чудовищно милые белоснежные носки, я просто ласкаю его, ожидая, когда же организм очнется от алкогольной комы. Было бы гораздо проще трахнуть его сразу. Избить и, не давая прийти в себя, отыметь, причиняя заслуженную боль. Но я ведь уже упоминал, что я гребанный неудачник? Я не смогу возбудиться, превращая это красивое тело в кусок мяса. И вместо того, чтобы разукрасить его синяками, я поглаживаю его бедра и ягодицы, целую в шею и поясницу. Гленн лежит, притихший, думает: какого черта? Думает: как бы так вывернуться и сломать мне шею своими ногами. Воображаемая картинка его ног, сжимающих мое тело, наконец-то приводит мой организм в надлежащее состояние. Ощущая перемену в моем поведении, Гленн брыкается и пытается что-то сказать. И мне хочется услышать его голос, как иногда хочется, перегнувшись через парапет, посмотреть на пропасть, или приставить дуло к виску и вообразить, что пистолет заряжен. Я тянусь к ремешку кляпа и отстегиваю его одним легким движением. - Ты когда-нибудь трахался с мужиком? – спрашиваю я. Это все, на что у меня хватает воздуха, мой член скользит по его ягодицам. - Разве ты не хочешь перевернуть меня? Увидеть мое лицо? – невнятно спрашивает Гленн, сглатывая скопившуюся слюну. «Все, что я хочу, у меня уже есть», - думаю я, растягивая брюки. С удивлением замечаю, что его кожа покрывается мурашками. Это так… забавно. И если бы на его месте был любой другой человек, то по участившемуся дыханию, по вздохам и жару я понял бы, что мое желание взаимно. Но беда была в том, что я слишком хотел, чтобы это было правдой, и Гленн это знал. Я развожу его ягодицы, прицеливаюсь и плюю. Гленн ругается отборной бранью, но не пытается отстраниться. Одного пальца вполне достаточно; надеюсь, ему будет больно. Гленн Тейлор, тот, который еще не был подозреваемым номер один, сносил мне башню единственным взглядом, сейчас же я понимаю, что такое медленная смерть. Входить трудно. Но, не обращая внимания на вскрики, я ввожу в него член до предела и замираю, разглядывая разноцветные мушки, пляшущие перед глазами. Последние связные мысли покидают меня, небо меняется местами с землей, и кожа моя горит. А Гленн выворачивает голову, и я двигаясь в нем, по левой половине его лица могу разглядеть, как изгибаются его губы, как раздуваются ноздри, и как широко распахнуты глаза. Я вбиваюсь в него, и он движется мне на встречу. На его коже быстро появляются синяки от моих пальцев, и мне почти жаль, что я испортил его совершенный вид. Я слышу, как в его стонах четко дозированно проявляется наслаждение. Это прием, и это не по-настоящему, я же не настолько туп, чтобы не понимать, но через некоторое время, когда наши голоса сливаются в унисон и он называет меня «Питером», я почти чувствую фантомный удар под дых, я сжимаюсь и даже ломаю ритм. Он смеется. Он смеется сквозь хриплое дыхание, натягивает руки до предела, будто пытаясь выскользнуть из металлических колец, и смеется надо мной. Я несильно шлепаю его во взмыленному затылку. Шутник. Кончаю в него, падаю сверху и долго лежу на нем, уткнувшись потным лбом в его плечо. К сожалению, я не могу лежать так вечно. Может быть в каком-то идеальном мире я пришит к нему грубой ниткой и этим счастлив. Отталкиваюсь и скатываюсь на свободное место. Гленн переворачивается и морщится. Он лежит на пятнах собственной спермы, она же разводами украшает его впалый живот. - Ты не мог бы? – говорит он. Я медленно снимаю со второй подушки простыню и протираю тканью каждое пятно на его коже. Гленн не спускает с меня глаз, и это тоже весьма неплохо. И тогда открывается дверь. Хозяин мотеля пропускает в номер холодный ветер, и я чувствую дуновение мокрой горячей кожей, Гленн ежится и поджимает искусанные губы. - Я… слышал. Стучался, вы не… - мямлит бледный как смерть хозяин… - не отвечали. Детектив? Хорошенькое мы сейчас производим впечатление. Я открыто улыбаюсь и перевожу взгляд на Гленна, мы замираем так, глаза в глаза, а потом Гленн, пристегнутый к кровати, Гленн с разбитой губой и с кровью, залившей простыню там, где его лицо соприкасалось с тканью, спокойно говорит: - Патрик, кажется, мы забыли про табличку «не беспокоить»… Я киваю. Хозяин бормочет извинения и исчезает. Я падаю на подушку и смотрю в потолок. На нем большая трещина. Я опустошен и спокоен. - Спи, – разрешает Гленн, двигаясь, на сколько позволяют наручники. Запястья у него красные, воспалённые, но мне все равно. И ему, похоже, тоже. Все-таки он тот еще псих. Я закрываю глаза и решаю, что убью нас завтра. Если проснусь.