Дух времени

— И чего уставился? Красные глаза, моргнувшие с деревянной скамьи напротив, никакой экзотики для Уолтера не представляли. Как и человеческая фигура, которая вырисовалась из растёкшейся по спинке и сидению черноты и плавно обрела объём. Шла четвёртая ночь их с Алукардом дежурства в Кенсингтон-Гарден. Подкарауливали на сей раз дерзкую вампиршу, которая, ничуть не заботясь о скрытности, повадилась нападать тут на одиноких прохожих. Ясно, как кровь невинного младенца, рождённого трепетной христианкой, ворчал Алукард. Какой-то дегенерат возжелал угоститься девственницей, а когда насытился, дракулину бросил, наплевав на последствия, не позаботился хотя бы вскользь пояснить, кем она стала и каковы правила выживания в её нынешнем состоянии. О времена, о нравы и прочие лицемерные причитания три ночи подряд. — Кончай курить, — в качестве завершающего штриха материализации Алукард нахлобучил выуженную из-под скамьи шляпу. — Тебя любой вампир за милю учует. — Ну и пускай чует. Безобидного курящего обывателя, а не подозрительную личность, от которой несёт тобой. Не то чтобы последнее актуально, когда ты припёрся собственной персоной. — Не то, чтобы от тебя так уж несло последнее время, — багровый огонёк в глазах Алукарда заметался радостно, как ответный сигнал на борту потерявшегося и завидевшего спасение корабля. — Кстати, а вот и хороший повод это исправить! Сапог Алукарда вызывающе упёрся в скамью, ровно промеж раскинутых коленей Уолтера. — Уймись. И трёх часов сегодня не просидели, а ты уже не знаешь, куда податься, кому отдаться, — проворчал Уолтер, демонстративно глядя в надёжный, хромированной стали брегет с размечающими время блестящими шестерёнками, зубцы которых мерно проползали по очереди мимо окошка в циферблате. Любой час ночи в любое время года он знал по цвету неба, узору звёзд, запаху, влажности и тягучему предчувствию рассвета. Но не пощеголять часами было нельзя. Наручные мешали ему работать, брегет же поначалу показался старомодным. «Эксцентричным», — подсказал сэр Артур, и на брегете Уолтер остановился, тесный карман и увесистая стальная цепочка надёжно уберегали часы в суматохе любых погонь, драк и кульбитов. — Трахаться в засаде — это непрофессионально. — Было время, когда ты утверждал, что бояться трахнуться в засаде — это непрофессионально. Уолтер фыркнул. — Дурной был. Развалившись, растёкшись будто и отчасти просочившись сквозь скамью, Алукард вытянул ногу, чиркнул носком сапога по шву в промежности Уолтера, легонько, но с таким неприкрытым бесстыдством, что дыхание спёрло. Понимая, что отстраниться — себе дороже, Уолтер мог только пожалеть, что сидел не в более приличной позе. — Разумеется, — промурчал Алукард, — двадцать лет — это вершина мудрости. По сравнению с пятнадцатью. И трахнуться в преддверии боя уже не видится такой доброй приметой. — Никогда не утверждал, что это добрая примета, — унимая растекавшееся от ленивого поглаживания возбуждение, Уолтер старался не думать о том, что тонкий мыс сапога между его ног по малейшей прихоти обладателя может придавить яйца. Или прорезавшиеся вдруг бритвенно-острые когти способны пропороть шов с такой аккуратностью — любая швея позавидует, а нарастающее внутреннее давление на брюки только облегчит эту задачу. — Если что подобное я и говорил, то разве только что добрая примета — если тебе отсосут перед боем. Уменьшает вероятность, что тебе отсосёт кто-либо другой. — Ну так как насчёт?.. — Вперёд. Я не возражаю. — Я первый предложил. — Тебе-то нечего опасаться, что отсосут. — Я беспокоюсь, что останусь без радостей фелляции, удовольствия, которое ты именуешь куда вульгарнее. Со смешком Уолтер сверкнул зубами в улыбке, больше самодовольной, чем приятной. Будто не сам Алукард пренебрежительно именовал его попытки перенять приличные манеры «поскучнел», не мальчишеская вульгарность Уолтера возбуждала его сильнее прочего. — Кинем монетку? — снизошёл наконец до компромисса Алукард, получив в ответ однако только скептическое хмыкание. Нашёл дурака, монетку с ним подбрасывать. — Нет уж. Выкидываем на пальцах. Поставленные ровно одна напротив другой скамейки были как разделённые границей узкой дорожки половинки игрового поля; оба они, человек и вампир, несмотря на худобу, умудрялись занимать их целиком, заявляя свои права до последнего дюйма. Подавшись хищно вперёд, они отразили усмешки друг друга, даром что одна была острозубее обычной, а в другой пара выбитых однажды на задании коренных зубов была заменена на сверкающие серебряные («да твой укус для вампира будет опаснее, чем вампирский — для тебя», веселился Алукард). Немигающий взгляд Алукарда был пристален, достаточно пристален, догадывался Уолтер, чтобы разглядеть в его расширенных зрачках отражение багрового блеска собственных, а также поверхностные, самые яркие мысли. Их Уолтер ему и подбросил, целый ворох, сочных и чувственных, а главное — искренних, от которых ни один вампир так просто отмахнуться не способен: нагое, съёжившееся под ногами тощее тело, изогнутая так, что кадык почти просвечивает сквозь натянутую кожу, шея; густые смоляные волосы, намотанные на кисть, свежие ссадины на бледных до синевы плечах, набухающие спелыми ягодами крови... Выбросил на пальцах, не задерживаясь мыслями на комбинации — самый быстрый удар тот, что свершён в уме уже при замахе, — и по раздосадованному шипению Алукарда понял, что выбросил удачно. — Сам припёрся, сам напросился, — сдержать озорное торжество было свыше сил Уолтера. Да и факт проигрыша, как таковой, насколько он знал Алукарда, вызывал у того большую досаду, нежели оговорённая расплата. Глупо было бы завидовать недостижимому: бессмертию вампира или его неуязвимости. Но за тем, как Алукард опускается на колени, Уолтер наблюдал с привычной неподдельной завистью. Перенять чужую манеру опускаться, нет, преклонять даже колени, без тени унижения, будто подчёркивая: «Я позволяю себе подобное только ради Его Величества и тебя, сопляк, учти», — казалось, чему было бы проще научиться? Тем не менее, Алукард колени преклонял, а Уолтер бухался на колени, как мудак, которого ставят на колени, и вывернуться из собственной кожи представлялось более простой задачей, чем перенять эту осанку и пластику. — Без оружия, — предупредил Алукард, глядя на него снизу и слегка щерясь явно при воспоминании о калейдоскопом заверченных фантазиях, — и без рук. — Не откусывать пуговицы, — выдвинул встречное условие Уолтер и в знак согласия вытянул руки вдоль верхнего бруса спинки, оплёл края пальцами. — И не усыпи только меня своей вялой вознёй, красавчик. Изводить его долгими дразнящими прикосновениями, прежде чем перейти к делу, Алукард обожал. — Не обессудь, что иной раз не так уж просто разыскать эту крохотульку среди твоих кудряшек. — Явно ты что-то не то ищешь. Или, побывав девчонкой, забыл, как выглядит нормальный член? Закрой лучше глаза и открой ротик, а я мимо твоей пасти уж не промахнусь. С глубоким рыком Алукард стянул брюки Уолтера к бёдрам. — Мальчишка. Я могу заставить тебя кончить, не прикасаясь, да ещё и умолять будешь, чтобы я прикоснулся. Спорим? — Ловлю на слове. Но в другой раз. Один спор на сегодня ты уже проиграл, не так ли? Проиграл, но уклоняться от проигрыша напрямую — не в его характере, поэтому принял свой проигрыш наконец во всю длину по горло, благо кончить — не кончил, но стояк Уолтера от его заигрываний и перебранки налился до приятной тянущей твёрдости без дополнительных стараний. Отсосать — так уж отсосать, в член Уолтера Алукард впивался, не видя ничего зазорного в собственном энтузиазме и, напротив, будто находя забавной каждую минуту власти над юнцом, которым так сподручно вертеть за рычаг похоти и жажды острых ощущений. В мыслях Уолтера враз не осталось места ничему, кроме плотным кольцом скользивших вдоль члена губ, и обвивавшегося мускулистого языка, и клыков, редкие уколы которых то и дело расцветали под кожей разрядами адреналина — врёшь, тварь, не прокусишь, против печатей не попрёшь. И Уолтер подавался за этой отсасывающей, засасывающей, скручивающейся внизу живота воронкой, но плюхнулся голой задницей обратно на скамью, когда губы Алукарда соскользнули совсем. Довольно, несмотря на не особо радующийся передышке стояк, Уолтер проронил, отдышавшись: — Нашёл, как вижу, без большого труда. — Не дёргайся чересчур резво. Не то потеряю снова, — Алукард лениво ущипнул губами тонкую кожу в паху. Качнув бёдрами, Уолтер наловчился шлёпнуть разгорячённым слюнявым членом его по щеке. — Не отвлекайся, тогда точно не потеряешь. — Давай-ка лучше посадим его на цепь. Прежде чем Уолтер нашёлся с ответом на неожиданное предложение, Алукард обернул вокруг основания его члена цепочку часов, обжегшую холодом металла. Резкий выдох Уолтера в ночной тишине разлетелся как выстрел. — Эй. Не вздумай валять дурака, — «он не может переступить запрет и причинить мне вред, — с заходящимся сердцем цеплялся за уверенность Уолтер, разжав на всякий случай одну руку в боевой перчатке, — не может». — Напротив, я совершенно серьёзен. Тонкую стальную цепочку Алукард обернул ещё раз. И ещё раз. Обхватив рукой, двинул по скользкому члену вверх-вниз, массируя всю чувствительную длину неровностью звеньев под нецензурное одобрение Уолтера, захваченного волной новых ощущений. И ещё раз, и ещё, добавив новых оборотов, слюняво облизнув, чтобы скользило лучше, прошёлся по головке, по самой щёлке свободным концом цепочки, сменившейся снова обволакивающим ртом. Погладив мошонку, проник испытующе пальцем в отверстие... — Гхе... — прохрипел Уолтер, хватая воздух. — Эй. Нет. Так не договаривались. — Но я тоже хочу получить свою долю развлечений. — Нечего было проигрывать. Превращать в игру с самого начала. Алукард ухмыльнулся. Нехорошо ухмыльнулся. — Так и быть. Подожду, пока попросишь сам. — Не прикасаясь? — съязвил Уолтер, когда цепочка одним движением оказалась размотана. Однако Алукард, наоборот, прикоснулся, да ещё как, взял глубоко, так глубоко, что у Уолтера в глазах померкло, когда головка толкнулась во что-то тесное и неровное: гланды какие-то там, трахею, а хер знает, может и в сами голосовые связки, так сладко завибрировало во всём теле самодовольное хмыкание Алукарда. Никому – из людей, во всяком случае – такое не под силу, Уолтер полдня откашливался раз, когда Алукард задвинул ему слишком глубоко, а самому хоть бы хны, и хны, и хмы, и ещё раз хмы, о да, и нетерпеливые толчки Уолтера в глотке он сносил, и Уолтер рад был бы уже выплеснуться... ...если бы не туго затянутая у основания члена цепочка. — Сукин сын... — Лучше скажи «пожалуйста», — осклабился Алукард, ухмыляясь непристойно-влажным ртом. К первому пальцу в заднице, о котором Уолтер в экстазе успел забыть, добавился ещё один. Уолтер решительно мотнул головой, испытывая желание послать шантажиста недобитого подальше, но возможные направления были либо недостаточно экспрессивны, либо в нынешних обстоятельствах неуместны. На сей раз он попытался сам не двигаться, держать мутящее разум возбуждение под контролем, но Алукард бесстыдно насаживался на него глоткой, и ноги отнимались от противоречивой смеси мучения и наслаждения. Гибкий язык издевательски обвивал лопнуть готовые яйца, и пристальный плотоядный взгляд в затылок добавлял перчику в эту адскую смесь, и на самом деле Уолтеру было всё равно, вставит ему Алукард или нет, лишь бы... «Она здесь», — не смог выговорить сразу Уолтер, когда Алукард дал ему наконец передышку. К счастью, не смог, не спугнул по глупости цель, одними губами немо артикулировал: «Она здесь». Для Алукарда появление незваной, но долгожданной гостьи незамеченным не осталось, тут же понял Уолтер по его довольной физиономии. И не просто не осталось незамеченным — да наверняка сукин сын предвидел, что оголодавшая умалишённая девственница, ведомая голыми инстинктами, устремится на это пиршество феромонов, как пресловутый мотылёк на огонёк. Решил совместить приятное с полезным: и развлечься, и как приманку использовать... — Скажешь теперь «пожалуйста»? — Прекрати, — тяжело дыша, выдавил Уолтер. — Может, засунуть тебе в задницу что-нибудь другое? Эти часы, к примеру, прекрасно дополнят цепочку. Вампирша за спиной, пускай новообращённая и неопытная, зато оголодавшая, перевозбуждённая и в ярости на весь мир за непонятную, чудовищную метаморфозу, — и не на шутку распалённый вампир с изощрённой фантазией перед ним. Что опаснее, Уолтер догадывался, но не отступал. — Только не часы! Я тебе сам часы в жопу засуну. С кукушкой. — Право, вот затейник. И они там будут каждый час ку-ку, ку-ку... Бдительности Алукард не терял — цепочка вокруг члена успешно предотвратила благополучную для Уолтера развязку, когда бесцеремонные пальцы в его заднице произвели несколько прочувствованных «ку-ку». — Алукард! — Ну что ж, кому с кукушкой, кому с какаш... — Не тронь часы, я сказал!!! — Громче, я не слышу. Уолтер запрокинул голову так, что выгнутое горло едва пропускало слова, и, глядя скверно прячущейся за широким древесным стволом вампирше прямо в глаза, страстно протянул: — Пожалуйста... Даже если неладное она заподозрить и успела, свыше её сил было не метнуться к источающему возбуждение юнцу с призывно открытой шеей, затормозить, когда сверкнули глаза и клыки Алукарда, и тем более было не увернуться от присвистнувших режущих нитей и грянувшего выстрела. — Есть, — выдохнул Уолтер, когда останки злосчастной дракулины разлетелись по ухоженной парковой лужайке и одновременно обтянутая гладкой перчаткой ладонь обхватила его высвобожденный член. Пары щедрых размашистых поглаживаний хватило, чтобы выплеснуться будто из-под самой ложечки с ещё одним облегчённым «есть», и «чёрт», когда Алукард размазал по губам сочный с мускусным привкусом поцелуй, и «убью», когда он же нетерпеливо содрал брюки ещё ниже. Чудом Уолтер успел подхватить и стиснуть в руке соскользнувшие с обессиленного члена часы. Видимо, придётся посеребрить, чтобы Алукард поменьше лапал. — Ты же сказал «пожалуйста». — Сказал, но не тебе. Ах, извини, если ты неправильно меня понял, — притиснутые к ладони часы тикали, казалось, с удвоенной скоростью, как и стучавшая в висках кровь, закипавшая в готовности к новой стычке. — Мы, если ты забыл, в первую очередь в засаде сидели. А не трахались. Скажи ещё, что и не помышлял использовать меня как приманку. — А твоё самолюбие, стало быть, корчится в муках при мысли, что без году неделя вампирша видит в тебе приманку, а не грозного Ангела смерти? — Скажешь тоже... — Тебе бы четырнадцатилетней девочкой на фронте побывать, в которой и не такое видят. Уолтер фыркнул, но крыть было нечем. Сам был из тех, кто видел, мягко говоря, и не такое. — Кстати, ты нарушил данное обещание: без оружия и без рук. — К тебе я ни оружия, ни рук не применял. — При чём тут я? Сам же сказал, мы сидели в засаде, а не посвящали себя всецело развратным действиям на двоих. Ты уж определись: или мы сидели в засаде, и ты нарушил условие, на котором мы сошлись, или мы трахались, и ты сказал «пожалуйста». Уолтер возмутился, вскинулся — и расхохотался, признавая поражение и позволяя опрокинуть себя на твёрдую скамью. Сэр Артур относился к их «развратным действиям» без особого восторга и периодически настаивал: «Завёл бы ты лучше девчонку», — да завести-то Уолтер мог почти любую, а вот его никто не заводил так, как это древнее чудовище. И никому другому ведь, накинув на шею цепочку от часов (прижатые к груди, не потревоженной ни единым толчком сердца, часы будто остановили на эти несколько мгновений беспокойное тиканье), притянув вплотную, не прошептал бы никому другому вызывающе: — Когда тебе снесут голову в следующий раз, клянусь, я оттрахаю тебя в глотку и с другой стороны. И не получил бы в ответ хищную ухмылку: — Но не раньше, чем я накукую тебе долгих лет жизни, наглец.