***
В самом начале, когда-то давно, подобное не выходило за пределы спальни - Питер с удовольствием посвящал своего юного любовника в прелести и BD и SM, умело подталкивая его к DS. Стайлзу определенно нравились игры со связыванием, в какой-то мере он тащился и от порки - но не любил ремней и прочего, предпочитая прикосновение ладони; болезненно возбуждался от шлепков по губам и раскрытой, растраханной дырке, от ощущения скользящих по коже когтей; у Стайлза была определенная склонность к фут-фетишу и, под настроение, к блад-плею. Стайлз довольно поскуливал, распластавшись на измятой, пропитанной спермой, потом, иногда и кровью, простыне, и, смеясь, называл Питера садистом. "Охуенным, блядь, садистом", если вспоминать точную цитату. Хейл усмехался со всей своей драматичной загадочностью, но никак не возражал. Потом произошло то, что надолго выбило Стайлза из колеи - отца ранили, не смертельно, но достаточно серьезно, и почти полгода Стайлз не отходил от него ни на шаг, отвозил на всевозможные процедуры, готовил самую полезную из всей возможной еду, улыбался чуть вымученно, лишь бы отец не беспокоился. Шериф, конечно, все равно беспокоился за сына, отмахивался, утверждая, что вполне может обойтись и без постоянной опеки, но в это не верили ни врачи, ни сам Стайлз. Питер отнесся к происходящему на удивление терпеливо - Стайлз не ожидал такого от злого волка, Стайлз в то время сам еще не до конца был уверен, в какой стадии находятся их отношения, но ему казалось, что Питер Хейл точно не станет полгода терпеливо утешать всхлипывающего в его плечо юношу, заговаривающегося от усталости и эмоционального истощения, чутко прислушиваясь к дыханию спящего этажом ниже шерифа. Не станет следить за тем, чтобы Стайлз ел хотя бы пару раз в день, чтобы спал каждый день, чтобы не перебрал с таблетками или энергетиками. Но Питер делал все это и еще кучу разных вещей, делал спокойно, как само собой разумеющееся, забирал часть ответственности, решал периодически наваливающиеся проблемы, действуя с властной уверенностью, к которой Стайлз успел привыкнуть и пристраститься, выполняя сказанное Питером в точности, сам того иногда не замечая. А когда через полгода все закончилось - шериф действительно стал чувствовать себя намного лучше и даже начал выходить на работу, разбираться хотя бы с бумажными делами - природная энергичность не давала ему долго отлеживаться, - Стайлз внезапно не испытал облегчения. Внутри было пусто и выжжено, залито тонким слоем желчи, и вдохи-выдохи давались легко только когда Питер был рядом. У Стайлза тряслись руки и губы, глаза цвета выдержанного коньяка подернулись полупрозрачной сизоватой дымкой, а в звонком голосе слышалась надтреснутость, так же, как она ощущалась во всем теле подростка. В запахе начала проскальзывать почти незаметная неопытному нюху гнильца, присущая лишь тем, кто всерьез, без юношеского максимализма, подумывает о самоубийстве. Питер был рядом с ним, выжидая, и Стайлз снова его не разочаровал, однажды просто спросив: - Ты можешь мне помочь? Ты знаешь, что со мной? Стайлз сидел на стуле посреди своей комнаты, со всклоченных волос стекала вода, оставляя дорожки на еще более, чем обычно, бледной коже. Стайлз смотрел с тем оттенком надежды, который можно увидеть у невиновных, привязанных к электрическому стулу. Стайлз не ждал помощи, но жаждал её. Стайлз готов был поверить в ангелов, демонов и весь сериал Сверхъестественое, если бы это хоть как-то спасло его. Хотя Сверхъестественное давно уже не казалось фантастикой. Питер медленно кивнул. Два раза. Поочередно отвечая на оба вопроса. - Что для этого нужно? - видя ангела, человек, подобный Стайлзу, не станет кидаться ему на шею со счастливым воплем. Не станет он и дергать ангела за крылья, убеждаясь, что он настоящий и не галлюцинация - максимум, пересчитает свои пальцы, - нет, Стайлз научен опытом, он умный парень. Стайлз спросит, чем ему придется расплатиться, он давно уже не верит в благотворительность высших сфер. - Твое абсолютное послушание. Стайлз обдумывал сказанное достаточно долго, ему было тяжело - тягучая боль оседала где-то в затылочной части, отвлекая, Питер чувствовал её запах, но пока не делал ничего, чтобы облегчить её. - Садисту нужно, чтобы жертва не сопротивлялась? - Стайлз попытался выдавить из себя улыбку, но шутка получилась настолько обреченной, что не могла быть смешной ни в чьем извращенном понимании. - Я не садист, Стайлз. Темные, вразлет, брови изумленно выгнулись домиком - Стайлз собирался продолжить браваду, но замер, вздрагивая как испуганный олененок, когда Питер, подойдя вплотную, коснулся пальцами его щеки, поглаживая резко выделяющиеся на белизне кожи родинки. - Я - Доминант, - большой палец, скользнув по приоткрывшимся губам, надавил на серединку нижней, и Стайлз, коротко глотнув воздуха, приготовился слушать. - И я могу тебе помочь, но только в том случае, если ты примешь меня и самого себя. Стайлз смотрел завороженно, а губы подрагивали устало, будто Стайлз уже измучился сдерживать рыдания. Смотрел и долго молчал, что-то осмысливая, что-то вспоминая. Стайлз не был бы собой, если бы еще только постигая основы BDSM-практик не полез бы в интернет, вдаваться в теорию. Он сделал это сразу после того, как Питер попросил его придумать стоп-слово. Стайлз выбрал "Марвел" и был невероятно доволен собой, несмотря на то, что ему ни разу так и не пришлось им воспользоваться. А теория оказалась интересной штукой, и большую часть открытых источников Стайлз старательно проштудировал, поэтому прекрасно представлял, о чем ему сейчас говорит Питер. Представлял исключительно в теории. - Научи меня. Это не прозвучало ни просьбой, ни приказом, это прозвучало так, что Питер подчинился с редким для него удовольствием, чувствуя, как вдоль позвоночника прокатилась предвкушающая сладкая дрожь, как если бы он уже почти сомкнул клыки на шее своей самой желанной добычи.***
У яблок глянцевая, блестящая в свете электрической лампы, включенной Питером, поверхность, но немного восковая наощупь - Стайлзу не нравится это ощущение и он сомневается, что оно понравится Питеру. Стайлз старательно отыскивает все двадцать семь яблок, хотя с последним приходится помучиться, в итоге потратив на это лишние несколько минут. Затем Стайлз отмывает яблоки горячей водой, споласкивает минералкой из бутылки и, аккуратно вытерев каждое, выкладывает их в глубокую стеклянную миску. Одно долго крутит в руках, рассматривая, принюхивается к нему, и приходит к выводу, что оно ему вполне нравится. Долго раздумывать над тем, что надеть не приходится - если Питер сказал "удобно", значит, стоит наплевать на сексуальность обтягивающих тело маек, тем более, что Стайлз подозревал, что для Питера он сексуальнее всего выглядит просто без одежды. "Удобная одежда" - мягкая, чуть великоватая футболка и домашние штаны из такой же, ласкающей тело ткани. Один из подарков Питера - предусмотрительный, точный, выверенный. Стайлз почти с отвращением стаскивает с себя уличную одежду, кидая взгляд на часы - Питер наверняка не просто так дал немало времени, хватит даже на то, чтобы быстро ополоснуться в душе, сбросить часть напряжения, заодно напитав тело предвкушением. В конце концов Питер не запрещал ему немного поласкать себя, и этим Стайлз беззастенчиво пользуется, поглядывая краем глаза на прихваченные с собой и поставленные на стеклянную полку у противоположной стены часы. Стайлз, выключив воду, согревшую внезапно показавшуюся холодной кожу, приваливается спиной к стенке душевой, мягко раззадоривая себя, касаясь пальцами потяжелевшей мошонки, проводя ладонью вдоль члена, от основания к чувствительной и нежной, скрытой тонкой кожей, головке. Стайлзу нестерпимо, дико, до стона хочется, чтобы Питер взял у него в рот, обнял мягкими красивыми губами возбужденную плоть, с томной ухмылкой глянул снизу вверх из-под светлых ресниц, медленно, ритмично и размеренно двигая головой. Воспоминания об этом слишком быстро подталкивают Стайлза к краю, и он отнимает ладонь от возбужденной плоти, напоследок вспоминая, как чудесно глубоко Питер берет, как остро-сладко головка проходится по ребристому небу, с умелым мягким движением вторгаясь глубже в расслабленное, но такое восхитительно узкое горло. Стайлз резко выдыхает, сосредоточенно пересчитывая пальцы на руках. Когда Стайлз "плывет" от удовольствия, их количество может оказаться любым, но Питер хорошо его выучил - пальцев должно быть десять, иначе состояние слишком далеко от стабильного. Едва обтеревшись полотенцем, Стайлз рассматривает себя в зеркале, неуверенно улыбаясь отражению. Эрекция все еще заметна, но сегодня это позволено. Просто Стайлз знает, что Питер любит, когда от него пахнет возбуждением и неудовлетворенным желанием - маленькая слабость, которой Стайлз охотно потакает. Стайлз бесшумно проскальзывает в зал, останавливаясь в паре шагов от Питера, устроившегося в кресле с книгой и бокалом вина. Хейл, кажется не обращает внимания на замершего юношу, неспешно переворачивая страницу, а через несколько минут делая небольшой глоток из бокала. Стайлз тяжеловато дышит, понимая, что чем дольше он будет успокаиваться, тем дольше простоит здесь, но ничего не в силах сделать со своим телом, возбуждающимся от этого показного равнодушия. Однажды Стайлз ласкал себя, раскинувшись на кровати, сжимая в себе цепочку анальных бус, пока Питер, сидя неподалеку, неспешно листал страницы какого-то глянцевого издания, лениво цедя виски со льдом. Стайлз не сводил с него глаз, как Хейл и приказал, очень скоро найдя в происходящем источник необычного, недоступного ранее удовольствия. Вместе с оргазмом Стайлза накрыло ощущением эйфории, он несколько дюжин минут просто лежал и смотрел на продолжающего читать Питера, не замечая подсыхающей на груди спермы и обдающей разгоряченное тело прохлады вечернего воздуха, а потом сполз с кровати на пол, в порыве абсолютно сумасшедшей благодарности припадая губами к обтянутому грубой джинсой колену, совершенно не обращая внимания на ткань. Питер тогда отложил журнал и бокал, притянул Стайлза к себе, с легкостью затаскивая на колени, и целовал его долго, глубоко и жестко, буквально трахая его рот языком, настойчиво подталкивая к новому оргазму. Стайлз благодарно хныкал в поцелуй, расслабляя и сжимая мышцы, пока Питер развлекался с заполняющей его задницу игрушкой, и бурно кончил, обмякая в руках своего Дома, когда все блестящие от смазки серебристые шарики вновь оказались в его ладони. Питер никогда не торопил его, и в этот раз, как обычно, Стайлз долго и с удовольствием приходил в себя, тщательно очищая пальцы Питера от собственного семени, а затем сполз на пол, устраиваясь между ног Питера, и долго, неспешно ему отсасывал, заставляя балансировать на грани, упиваясь своей властью над мужчиной, отдаваясь ему, растворяясь в ощущении принадлежности, в неге и ласке. И сейчас Стайлз снова возбуждался, и наверняка Питер чувствовал окутывающий его пряно-сладкий запах, усиливающийся с каждым вдохом. Питер откладывает книгу в сторону, доливая в бокал вина, делает глоток, глядя куда-то мимо Стайлза, и снова берет в руки книгу, переворачивая очередную страницу. Стайлз чувствует, как не опавший еще после ласк в ванной член весьма плотно сейчас натягивает мягкую ткань штанов. Еще через несколько минут и пару перевернутых страниц Стайлз чувствует, как нежную кожу холодит впитавшейся в ткань штанов смазкой. Но постепенно приходит спокойствие. Эрекция не проходит, но уже не ощущается так ярко и почти болезненно, сердце, предпочтя быстрый ритм, бьется, тем не менее ровно, предвкушающая дрожь проходит, растворяется в охватившем Стайлза спокойствии. Снова приходит привычное ощущение неги - Стайлзу действительно приятно вот так стоять, расслабившись и не думая ни о чем, ждать, пока Питер обратит на него внимание, что-то скажет или сделает, и можно будет по-прежнему не думать ни о чем, только подчиняться, доверяться, получать и дарить удовольствие. Раньше было намного труднее. Питер держал его при себе часами, иногда позволяя опуститься на колени, потому что ноги уже банально не держали Стайлза. Раньше Стайлз никак не мог абстрагироваться от остального мира, не мог перестать думать, беспокоиться, нервничать и переживать. Не мог перестать отвлекаться. Не мог позволить себе оградить себя от всех остальных, оставляя в своем мире и восприятии только Питера. Стайлз стоял на коленях перед Питером до тех пор, пока оборотень не чуял в нем абсолютного успокоения. Иногда Стайлз уставал раньше, действительно уставал, так, что едва не валился на пол, и тогда Питер сам нес его на постель, раздевал и укладывал, но в таком случае никогда не ложился рядом. У Хейла была оригинальная система наказаний. Сейчас выгонять всех и вся из своих мыслей почти легко. Тяжелее унимать бушующее внутри пламя возбуждения, но Питер зачастую прощает Стайлзу эту слабость, понимая, что с гормонами юноше справляться слишком трудно. Но нетерпения в Стайлзе нет, он уже достаточно давно, относительно прожитых лет, понял и принял тот факт, что Питер действительно лучше самого Стайлза знает, что ему нужно. И дает это, а Стайлзу остается лишь принимать, вне зависимости от того, чем это окажется и вне зависимости от того, чем кажется на первый взгляд. Стайлз еще пару лет назад выбил бы битой зубы шутнику, сказавшему бы ему, что самым лучшим и действенным способом отдохнуть для него будет не десятичасовой здоровый сон на в меру мягкой кровати в обнимку с какой-нибудь шикарной и нежной девчонкой, а пара часов на коленях с низко опущенной головой рядом с креслом читающего вслух Питера Хейла. Нужно было только найти удобную позу - Питер помог ему, - и это в действительности стало наилучшим видом отдыха. От Стайлза не требовалось ничего - ни быть хорошим сыном, ни быть хорошим другом (еще одна вариация - хорошим другом-геем), не нужно было быть ответственным Советником, не по годам мудрым Друидом, отличником, хорошим игроком в лакросс... Стайлзу всего лишь нужно было стоять и слушать, растворяясь в звуках родного голоса, слизывая сладкое вино с изредка прижимающихся к губам пальцев. Первое время Питер даже не требовал запоминать прочитанное, но Стайлз сам попросил читать ему не отрывки, а что-то определенное, какие-то книги, приберегая их только для этого. Так они прочли Уайлда, Льюиса и перешли к Достоевскому, который Стайлзу не нравился и он в глубине души подозревал, что не нравился русский безумец и Питеру. Хотя, кто знает. Выбор книг всегда был за Хейлом. Но сейчас в его руках совершенно точно был не зелено-черный томик "Бесов", сейчас Питер читал что-то свое, значит под "отдыхом" Питер подразумевал что-то другое. Это Стайлза тоже полностью устраивало. Дерек, беспокойный и мягкий за своей броней равнодушия и ярости, часто бросал по-хейловски едкие замечания, призывая Стайлза одуматься. Не то чтобы Питер ставил Стайлза на колени при ком-то, но сам Стайлз спокойно выполнил бы и эту просьбу. Здесь дело было во взаимопонимании и доверии - Питер знал, что Стайлз не подумает ослушаться, Стайлз знал, что Питер не попросит, если только это не будет именно то, что нужно Стайлзу. Порог стеснительности Стайлз перешагнул, хотя, скорее, перескочил его резвой ланью, когда во время отпуска в Нью-Йорке Питер отвел его в одно весьма специфическое заведение, из тех, о которых слышали все, кто хоть как-то, хоть когда-то интересовался практиками BDSM. Стайлз убедился, что сессионные SM и BD это, все-таки, не его, поглазел на отношения "хозяин-раб", на всяческие игрища и представления, испытывая иногда противоречивые, а иногда - совершенно определенные чувства. Несомненным плюсом оборотнического нюха было то, что Стайлзу не пришлось рассказывать потом Питеру, что его заинтересовало, а что вызвало отвращение или даже страх - Питер, не отпускавший его от себя дальше, чем на расстояние вытянутой руки, все прекрасно учуял сам. Стайлз совсем не пил в тот вечер - Питер настаивал на трезвом мышлении, - поэтому алкогольным дурманом никак нельзя было объяснить тот факт, что в какой-то момент, повинуясь одному только взгляду Хейла, Стайлз опустился на колени между его ног, неспешно, без суеты и нервозности расправляясь с ширинкой классических черных джинс, а через несколько мгновений уже насаживался горлом на постепенно крепнущий от его ласк член, умело вбирая возбужденную плоть на всю длину, играя языком с твердой гладкой головкой, пропуская ее глубоко в глотку, сжимая тугими, чуть вибрирующими от неслышных постанываний стенками горла. Вообще, здесь это было в порядке вещей, но на новенького симпатичного мальчишку внимание, конечно, обращали - Стайлз чувствовал затылком чужие взгляды и брал глубже, стараясь прильнуть к Питеру теснее, пока тот ласково ерошил его волосы, поглаживал по шее, подцепляя пальцами ремешок стянувшего шею тонкого изящного ошейника. Стайлз уже потом, анализируя произошедшее, на первый взгляд совершенно не укладывающееся в голове, понял, что это было именно то, что ему нужно. Нервозная обстановка, маслянисто-похотливые взгляды, обращенные как на него, так и на Питера, невозможность ответить на них саркастическим замечанием - Стайлзу в какой-то момент стало неуютно почти до тошноты. Стайлз сомневался, что дело было в оборотнической сверхчувствительности - в этом начинаешь сомневаться, когда перед твоими глазами маячат два таких примера, как Дерек и Скотт и всего один такой, как Питер, - но Хейл прекрасно чувствовал его состояние, и дал возможность успокоиться, продемонстрировать чужим жадным взглядам, насколько Стайлз принадлежит Питеру и насколько Питер принадлежит ему. Стайлзу было хорошо, спокойно, его больше не тревожили ни жаркие шепотки где-то на периферии, ни взгляды, ничего. У него был Питер, кончивший от его ласк с едва слышным стоном, звучащим лучше и слаще любой похвалы, и больше Стайлзу ничего не было нужно. Под утро они вернулись в номер и, отоспавшись, два дня его не покидали, трахаясь просто и нежно. Без каких-либо ухищрений, которые любили оба, долго ласкаясь, будто заново узнавая друг друга - это был первый совместно проведенный их отпуск, вдали от привычных обязательств, друзей, родственников и деловых партнеров. Тогда Питер впервые позволил Стайлзу взять себя, и Стайлз, ритмично вбиваясь между широко разведенных крепких бедер, восторженно чертыхался, хаотично обласкивая ладонями рельефное, влажное от испарины, гибкое тело и ловил себя на мысли, что он не может представить себе кого-нибудь, кого он смог бы любить так же, как Питера. А Дерек, даже не зная ничего из этого, видя только то, что Питер решал показать окружающим, хлестко и беспрестанно обвинял Стайлза в слабоумии, наивности и идиотизме. Это было обидно, в ответ на это хотелось рявкнуть что-нибудь резкое, но максимум, чего Стайлз мог бы этим добиться - злость, обида и еще большее непонимание. Было бесполезно добиваться от Дерека, прекрасно видящего в Стайлзе абсолютное послушание и доверие к тому, кого Дерек, все же не совсем безосновательно, считал безумцем и интриганом, хоть толики понимания или принятия. Дереку стоило бы признать, как признал Скотт, что всем стало спокойнее с тех пор, как светло-лазурные глаза бывшего безумца стали едва заметно светиться нежностью при взгляде на Советника стаи. Скотт знал ровно столько же, сколько знал Дерек, сколько знали остальные, но понимал и принимал своего друга и его решения, хотя наверняка и не был от них в восторге, и беспокоился не меньше, а то и больше, чем Дерек. - Думаешь о своем альфе и моем племяннике? - тихий, бархатисто-мягкий тенор своим очаровывающим звучанием вытягивает из Стайлза последний воздух вместе с виноватым, шумным вздохом. Стайлзу всегда было интересно, какими нотами окрашивается его запах, когда он думает о Скотте, об отце, о Дереке, о ком-то из стаи, потому что Питер всегда угадывал эти мысли настолько безошибочно, что его можно было бы заподозрить в телепатии. Все-таки не удалось отогнать от себя все мысли, они снова вернулись, и на этот раз Стайлзу жгуче-стыдно, ведь нет ничего сложного в том, чтобы отвлечься от этого, все это такие мелочи, на которые не стоит вообще обращать внимания. Питер опускает на страницы книги шелковую закладку, захлопывая томик и откладывая его в сторону, и сосредотачивает свое внимание на Стайлзе. Юноша пахнет стыдом, легкой горечью, чувствуется слабый запах схлынувшего возбуждения, но сильнее всего Стайлз пахнет усталостью, но не физической, а эмоциональной. Еще чувствуется слабый запах страха - Питер совершенно точно собирается сегодня выяснить, с чем он связан. Хейл смотрит немного укоризненно, и Стайлз, виновато глядя на него из-под полуопущенных ресниц, прекрасно понимает, почему: Питер действительно дал ему много времени на то, чтобы подготовиться, но Стайлз с этим не справился. Повинуясь одному короткому движению ладони, Стайлз подходит на два шага ближе, плавно опускаясь на колени чуть сбоку от ног Питера, не прижимаясь к нему, но чувствуя исходящее от горячего оборотнического тела тепло. Питер не произносит ни слова, не кладет руку на затылок, хотя Стайлз почти просяще наклоняет голову так низко, как может, сохраняя позу удобной. Жгуче-едкая влага обжигает поверхность глаз из-за подпитываемого двойным чувством вины желания попросить прощения - и за то, что отвлек от дел, и за то, что не может справиться с простейшей подготовкой, - ткнуться лицом в широкую теплую ладонь, выпрашивая успокоения и ласки, столь необходимых сейчас. Стайлза снова начинает слабо перетряхивать - все время, проведенное в этой комнате, оказывается потраченным зря. Стайлз снова думает о той, совсем ненужной ему ответственности, которую он взвалил на себя, не сумев отказать своему лучшему другу. Стайлз не хотел становиться Советником, не хотел накрепко, намертво связывать свою жизнь с оборотническими ритуалами и разборками, но рядом с ним тогда не было Питера, который мог бы сказать "Ты не должен снимать с кого-либо хотя бы часть ответственности за что бы то ни было, если это нарушает твое душевное спокойствие", и сказал бы это так, что Стайлз нашел бы слова для отказа Скотту, нашел такие слова, чтобы не обидеть лучшего друга, нашел бы выход, способ оказать помощь не связывая себя ритуальными обязательствами вблизи полумертвого священного дерева. Но рядом со Стайлзом не было тогда Питера. Нервозность, обида и горечь сковывают все тело, дышать становится тяжелее, потому что Стайлз не справляется, а ведь Питер ставит перед ним простые, совсем простые задачи. Как можно отвечать за чьи-то жизни и чье-то благополучие, если ты не можешь сделать правильно даже таких простейших вещей? Губ касаются пальцы, мажут сладким вином по коже, и Стайлз немного расслабляется, привычно проводя языком по чуть шершавым подушечкам, хмелея не с алкоголя, а с ощущения дозволенного. Питер снова окунает пальцы в бокал и подносит к жадно приоткрытым губам, давая обласкать, облизать, чувствуя как благоговейно и в то же время жарко и пошло Стайлз втягивает пальцы в рот до самой ладони, как сжимает губами, как сосет, жадно, будто между его губ сейчас двигается возбужденный член. Стайлз восхищает Питера многими своими качествами, и одно из них - умение отдаваться ему, Питеру, без оглядки и без сомнения; умение, конечно, воспитанное в нем самим Питером, но тем не менее, для этого нужен талант, склонность, доверие. И любовь, конечно, любовь. Питер не может представить себе кого-то, кого он мог бы любить так же, как Стайлза. Питер, к своим тридцати с лишним, вообще не представлял, что сможет кого-то любить. Казалось, что это умение вообще не заложено в нем природой. Небольшой генетический сбой, никак не мешающий счастливому существованию. Это прозвучит как строчки из девчачьих волчьих сказочек, так любимых когда-то Лорой, но Питер действительно уверен в том, что свихнется, сломается, обернется волком и сдохнет в лесу, воя на луну, если Стайлз, по любым причинам, исчезнет из его жизни. Питер все же не дает Стайлзу развлекаться дольше необходимого, по большому счету, мальчишка и этого не заслужил, и отнимает руку от его рта, походя, но не небрежно обтирая влажные пальцы о щеку вновь наклонившего голову юноши. - Скажи мне что-нибудь важное, - Питер кладет ладонь на подлокотник, не сводя с макушки Стайлза внимательного взгляда. - Три тезиса, не более десяти слов в каждом. Если уложишься в пять слов - я буду доволен. Стайлза пробирает сладкой дрожью от его последних слов. От Стайлза медово тянет желанием - как сексуальным, так и желанием угодить, угадать, суметь. Доставить удовольствие. Но уже в следующее мгновение Стайлз сосредотачивается, и теплый аромат цветочного меда затухает, остается только в послевкусии. Стайлз задумывается, почти ощутимо напрягается, усмиряя десятки фраз и сотни слов, которые хочется проговорить, выболтать, отпустить себя, захлебываясь в почти бесконечном потоке бесполезных слов. Это они уже проходили. Раньше Питер давал Стайлзу выговориться, но юноша терялся в произносимых словах, упускал важное, растрачивался на излишнюю эмоциональность, и это никак не помогало. Стайлза Питер за это не винил, просто брал на заметку, пробовал что-то новое и нашел-таки идеальный способ - вынуждал Стайлза бритвой Оккама проходиться по своим мыслям, отсеивая ненужное, оставляя лишь самую суть. Поначалу это было трудно, это трудно даже для обычного человека, а для подростка с СДВГ почти невозможно, но Стайлз был очень старательным учеником. Стайлз думает о яблоках, внезапно вспоминая о том, что одно по-прежнему зажато у него в ладони. Стайлз уже едва ли не сросся с ним - вспомнил только сейчас, помял пальцами упругий сочный бок, задумываясь крепче. О рассыпавшихся по паркетному полу хрустко-сладких Гала. Стайлз не очень любит яблоки в чистом виде, он предпочитает сочные мягкие груши или дыни - медово-сладкие, оставляющие ощущение весенней свежести на языке. Питер говорит, что сам Стайлз пахнет почти так же. Питер говорит, что если бы Стайлз был девушкой, то он бы пах точь в точь также, но в Стайлзе много мускусно-пряных мужских нот, поэтому его аромат похож скорее на хмельной мед с привкусом спелой солнечной дыни и нежной сочной груши. Питер предпочитает цитрусы - и они подходят ему, на взгляд Стайлза. Стайлз смеется, иногда шутливо величая своего волка "злой апельсинкой" - после того, как во время очередной перепалки между Питером и Дереком на неожиданно грозном рыке старшего Хейла Стайлз, до этого пытавшийся их усмирить, а потом плюнувший на это дело и взявшийся за очистку апельсина, от неожиданности неловко дернул рукой, залив себе все глаза брызнувшим из-под пальцев едким, шикарно пахнущим апельсиновым соком. Питер долго умывал Стайлза в ванной, забирая часть боли - жжение все равно оставалось до тех пор, пока Хейл хорошенько не прополоскал своего человека, - а Стайлз бурчал, что Питер - это тот же апельсин: классный, шикарный, вкусный и вообще, но иногда как выкинет какую-нибудь хренотень! А яблоки... Яблоки не были чем-то, чем можно было порадовать любого из обитателей этой квартиры. У яблок было только одно применение, заслуживающее не просто внимания, а искреннего обожания Стайлза - им было место в пироге. В шикарнейшем, прекраснейшем нормандском пироге с кальвадосом, вершине кулинарного мастерства всех времен и народов, на взгляд Стайлза. Питер любил готовить, во всяком случае, он любил готовить для Стайлза и делал это довольно часто и с искренним удовольствием. Особенно любимый Стайлзом пирог. Стайлз сидел на высоком барном стуле на кухне, помогал чем мог - сам он неплохо готовил, но как только дело касалось выпечки, десертов и чего-то подобного - пасовал, с надеждой глядя на Питера, - просеивал муку или резал яблоки, потягивая кальвадос из стоящего неподалеку рокса, взбивал что-то в прозрачной миске, напевая, неотрывно следя взглядом за Питером - красивым, взъерошенным и довольным; а Хейл кормил его с рук очищенными дольками яблок, иногда, проходя мимо, целуя его за ухом с тихим нежным урчанием, и от всего этого Стайлза захлестывало, топило в безбрежной сладкой нежности с привкусом корицы и горчинкой крепкого черного кофе, которую Стайлз слизывал с губ Питера. Стайлз хотел этого, правда хотел. Очень хотел. Стайлз понял, что сподвигло его более получаса выбирать яблоки, понял почему он набрал их целую охапку. Стайлз отсекает подробности про этот дурацкий пакет, про этот дурацкий магазин, про этого дурацкого производителя этих дурацких пакетов, продающихся в этом дурацком магазине. Про то, как долго выбирал сорт яблок, потому что никак не мог сосредоточиться: все извилины будто сплелись в тугой комок, а все шестеренки от перепадов напряжения поплавились, превращаясь в литую, никому не нужную массу, а яблоки как назло были и зеленые, и красные, и желтые, все совершенно разные, обрекающие на необходимость выбора. Это действительно просто, если расставить все по своим местам. - Я хотел пирог... - Стайлз замолкает на секунду, но все же уточняет, чтобы Питер лучше его понял: - с кальвадосом. Стайлз не до конца поднимает голову, но все равно видит, как Питер понятливо кивает и, вроде бы, чуть улыбается. Стайлзу хочется тоже уметь урчать, как умеет Питер, специально для таких случаев, когда хочется прильнуть к его ноге, прижаться щекой к колену и урчать, пока Питер ласково перебирает его волосы. Вторая мысль, пришедшая в голову - о Дереке. Стайлз тяжело вздыхает, пытаясь этим вздохом объяснить Питеру, что Дерек снова страдает от своих приступов то ли паранойи, то ли родственной любви, потому что Стайлза - крепко пропахшего Питером, любящего и доверяющего ему, - он уже достаточно давно, пару месяцев, воспринимает, как часть семьи, при этом Питера старательно стараясь исключить из этого круга. Последнее у него не получается совершенно - волчьи стайные инстинкты сильнее человеческих предрассудков. Слабый должен умереть, чтобы выжил более сильный, более умный - это все эволюция, это дарвинизм, это принцип, против которого, на животном уровне, идти бесполезно. Стайлз коротко усмехается, вспоминая совместные полнолуния - оба Хейла, обратившись, с довольным рыком могли загнать оленя, потом долго и дружелюбно перерыкиваясь, но уже на утро, встретившись на первом этаже семейного особняка, куда Питер наведывался очень редко, могли не произнести ни слова, проходя мимо друг друга словно чужие, незнакомые люди. Дерек старательно пытался уберечь Стайлза от человека, которого, по большей части и не знал. Старался делать это с присущей Дереку хмуростью и ультимативностью, доводящей Стайлза до белого каления. Дерек считал, что отношения между Советником стаи и интриганом, буквально во всем ищущим свою выгоду, вредят стае. Считал, что рано или поздно это обернется трагедией, которая будет стоить кому-то жизни, потому что Стайлз не увидит исходящей от старшего Хейла угрозы или не сможет ему отказать. Дерек не воспринимал всерьез то, что со своим волком Стайлз соглашался далеко не всегда, когда дело касалось стаи; он мог адекватно спорить, мог напрямую отказать - это не влияло на их отношения, оба были слишком умны, чтобы позволить подобному разрушать царящую между ними атмосферу. Стайлз ценил то, что Питер буквально наступал себе на горло, подчиняясь Советнику стаи, частью которой он себя не считал, не признавая Скотта своим альфой. Стайлз знал, что Питер не станет ничего предпринимать за его спиной - захочет и, наверняка, часто хочет, но не станет делать ничего, что может хоть как-то, хоть каким-то образом, заставить Стайлза пожалеть о своем доверии. Стайлзу было тяжело, ему не было еще и двадцати, а Дерек уже успел побывать альфой. Стайлзу приходилось окунаться в хитросплетения незнакомых ему ритуалов и зачастую непонятных взаимоотношений, тогда как Дерек, урожденный оборотень, понимал в этом намного больше. Стайлзу приходилось брать на себя ответственность, а Дерек не видел в нем сил для этого, более того, видел в Питере основную слабость Друида, о чем говорил открыто. Это было неприятно, тяжело и больно, а саркастические замечания помогали мало, только раззадоривали хищника, от их обилия убеждающегося в своей правоте. Стайлз не хотел рассказывать о том, насколько его это беспокоило и выматывало, понимал, что если Питер решит, что так будет лучше, серьезного разговора с дядей Дереку не избежать, а, наверное, вся сверхъестественная округа знала, чем заканчиваются серьезные разговоры между Хейлами. И, если еще год назад Питер редко отвечал племяннику взаимностью в его желании продолжать разговор с применением силы, то сейчас, восстановившись окончательно, не брезговал этим "развлечением". Заканчивались эти беседы с переменным успехом; Стайлз знал, что тихий мирный Айзек принимает ставки как на количество "разговоров" за квартал, так и на победителя по итогам. Стайлз чувствует, как по пальцам течет липкий сладкий сок, чувствует, как воздух заполняется сладким яблочным ароматом - задумавшись, он все же продавил ногтями плотную кожуру плода, выдавая свою нервозность не только запахом. Питер терпеливо ждет, не торопит, только дышит глубже, чуть явственней, чем обычно, чтобы Стайлз слышал, чтобы помнил, что не сможет скрыть от волка ни единой своей эмоции. Что любое изменение его запаха Питер считывает, запоминает, анализирует. Иногда Стайлз только от этого дыхания, от хищного трепета крыльев носа, от вида равномерно и глубоко вздымающейся груди чувствует себя раздетым, распятым и раскрытым куда более откровенно чем в самом фетишистском порно. Это неизменно возбуждает, хотя должно бы пугать. Стайлз издает какой-то непонятный звук, пытаясь заговорить - слова застревают в горле, сталкиваясь, наслаиваясь одно на другое, - и замолкает, ниже опуская голову - сформулировать идею не получается. Про пирог - это было важное. Питер понял, что это важно и Стайлз признает, что это важно. Это просьба и непроизнесенное, но от того не менее реальное, обещание в ответ. А то, что Стайлз банально устал от Дерека и его заморочек - это глупости, не то, с чем стоит беспокоить Питера. Питер и сам не мог бы сказать, почему так точно чувствует то, что происходит в голове его мальчика. Он бы и сам себя заподозрил бы в телепатии, если бы мог, но на телепатию это похоже не было. Питер был уверен, что в человеческой голове в принципе полный бардак, а уж в стайлзовой и вовсе хаос. С обычными, другими людьми Питер тоже угадывал часто, сказывался большой опыт, но одно дело угадать, а другое - точно определять по запахам, по реакциям тела, по молчанию и наклону головы. И иногда Стайлзу все-таки требуется помощь. - Твои проблемы не глупые, Стайлз, - Стилински удивленно хлопает ресницами, с одной стороны понимая, что Питер просто настолько хорошо уже изучил его, что может предугадывать, какими словами Стайлз думает, но с другой - снова и снова изумляясь этому умению. - Не глупые и не маленькие. И я не должен просить тебя дважды. "Просить" - всегда "просить". Никаких приказов - Питер просит - мягко, с ненавязчивостью анаконды, накинувшей кольца своего тела вам на шею, и уже начинающей их затягивать. Но дело не в том, как он просит - на "как" ведутся Скотти и Лидия, продавщицы в супермаркетах, официантки в ресторанах, бармены, дорожные инспекторы и прочие - несть им числа. Для Стайлза, живущего под одной крышей - одной жизнью - с этой обаятельной змеей, "как" уже не имеет такого значения. Питер просит только то, что нужно, действительно нужно, нравится это Стайлзу или нет. И Стайлз действительно не должен вынуждать его повторять свои просьбы дважды. В самом начале, еще только приноравливаясь к DS, как к стилю жизни, Стайлз думал, что за промашку - о непослушании речи не шло просто потому, что непослушание не имело смысла, разрушая основу их отношений - доверие, - он будет получать наказание. Физическое или моральное. Пощечина например. Что-то едкое и унизительное, произнесенное равнодушным тоном. Как там пишут в книжках или показывают в фильмах. И однажды, конечно, рассказал об этом Питеру - рано или поздно Стайлз рассказывал Питеру обо всем, что его беспокоило. Стайлзу вообще не нравилась идея с наказанием, и Питер знал это еще раньше, чем Стайлз сам это понял. Хейл его выслушал, поусмехался, и сказал, что если бы это было то, что Стайлзу нужно, они бы с этого и начали; что подобный стиль отношений подошел бы скорее Айзеку, испытывающему недюжинное удовольствие от того, как Дерек, в порыве злости протирал его спиной стены лофта за очередной, не всегда непреднамеренный косяк. Стайлз два дня мучился от снедающей его дурацкой и безосновательной ревности к Айзеку, но потом, рассказав Питеру и об этом, успокоился, признав собственный идиотизм. У Питера был другой подход: вместо наказания он просто лишал Стайлза поощрения - не прикасался, не смотрел, не говорил чего-то, что Стайлзу хотелось бы услышать, - а физическую составляющую наказаний оставлял только на крайний случай, когда Стайлз осознанно противоречил заданным правилам, не опускаясь до откровенного непослушания, но пытаясь взять на себя больше инициативы, чем давал ему Питер. И это действовало просто прекрасно. - Мне... трудно... мириться с... обвинениями Дерека. Стайлз тщательно взвешивает каждое слово и ему все-таки удается уместить всю мысль всего в пяти так, чтобы Питер его понял. Питер и так понимает и знает, но важно, чтобы Стайлз сам об этом говорил, сам об этом рассказывал - только тогда Стайлзу становится легче. Дерек волновался за мальчишку, за стаю, за всех этих глупых неразумных детей, а волнение делало его еще более резким и злым, стирало остатки почти не присутствующей в нем тактичности, срывало с его языка едкие и ядовитые речи. Питеру не было дела до неприязни племянника, но было плохо, что из-за своей неприязни к дяде Дерек срывается на Стайлзе - просто потому, что старший Хейл по большей части игнорировал или изящно отшивал выпады в свой адрес. Дерек вселял в Стайлза неуверенность в себе и это было хуже всего. Доказывать что-то племяннику было бесполезно - во всяком случае Стайлз будет слишком сильно недоволен методами, поэтому работать нужно с самим мальчишкой. Стайлз косит взглядом из-под ресниц, не поднимая головы, но внимательно следя за выражением лица Питера. Хейл чувствует усилившийся запах яблока - Стайлз, держа его в по-прежнему скрещенных за спиной руках, сильнее вдавливает пальцы в плод, переживая. Питер думает о том, что позднее, когда в Стайлзе будет еще больше внутренней гармонии, нужно будет давать ему в руки что-то по-настоящему хрупкое. Питер и без этого знает когда и как сильно Стайлз нервничает, а так он будет замечать, осознавать это сам. Стайлз уже признался в том, что хочет тишины и спокойствия - именно с этими ощущениями у него ассоциировался яблочный пирог, солнечный кальвадос и Питер, хозяйничающий на кухне. Рассказал о копящейся обиде, грозящей переплавиться в злость и какую-нибудь глупость; об ощущении жуткой несправедливости и о непонимании, с которым ему трудно мириться, потому что Стайлз очень хочет быть счастливым и ему это почти удается. О неуверенности в себе, разъедающей его до основания, превращающей в груду изъеденного коррозией металлолома. Теперь осталось поговорить - помолчать - о страхе. На удивление, с этим тезисом у Стайлза совершенно не возникает проблем, он выдыхает его почти не задумываясь, только собравшись с силами: - Я не справляюсь. "Скотти хочет, чтобы я прочел те три жуткие книги, половину из которых мне придется разбирать с тобой, а еще четверть с Лидией, просто потому, что ты не можешь сидеть со мной с утра до утра, да и я не могу сидеть с этими книгами с утра до утра только из-за того, что кто-то придет и... как будто кто-то будет устраивать мне экзамен. И он хочет, чтобы я это сделал быстро, потому что думает, что это как-то укрепит его статус альфы - то, что его Советник не меньше других шарит во всех этих сверхъестественных штуковинах и обычаях. Ну ты ведь понимаешь, это же Скотти, он Истинный, он хочет, чтобы все было правильно и даже лучше, чем правильно. И он не слушает, когда я ему говорю, что нужно сосредоточиться на другом, что нужно равномерно распределять обязанности, что ему самому еще очень многому нужно научиться... Если этого не сделать, кто-нибудь придет и поубивает нас всех, а виноват в этом буду я, потому что не сделал, не убедил, не заставил..." - и это только маленькая часть того, что Стайлз скрывает за этими тремя словами и что Питер в них слышит. И замолкает. Значит, долго над этим думал, уже давно, вынашивал в себе. Но ничего не говорил, хотя Питер чувствовал, что Стайлз выдыхается, но еще он чувствовал, что Стайлз не хочет его беспокоить. Не скрывает, а именно не хочет отвлекать своего волка от каких-то самим Стайлзом выдуманных дел. Значит, или не понимает, насколько разрушающе на него действует происходящее, или понимает, но хочет справиться сам, умышленно отказываясь от помощи, более того - не давая Питеру возможности помочь до тех пор, пока тот сам его не вынуждает. Если бы Питер разменивался на такие чувства, как обида, то происходящее было бы по меньшей мере обидно. Но вслух Питер произносит мягкое: - Молодец, Стайлз, - не касаясь взъерошенной макушки или пошедшей неровным румянцем щеки. Лихорадочный блеск в глазах выдает Стайлза - понял, где облажался, где ошибся, понял, что сделал не так. Понял и испугался, сам скорее всего не зная, чего бояться. А испугавшись, жаждет загладить свою вину - хоть как-то, хоть какой-нибудь мелочью. Тянется к руке Питера, лежащей на подлокотнике, то ли собираясь поцеловать, то ли прижаться, но тут же получает слабый, но действенный удар по губам, и мгновенно отшатывается, замирая на прежнем месте в прежней позе, медленно облизывая обожженные прикосновением губы. - Это не те вещи, которые должны причинять тебе дискомфорт, - в голосе Питера нет раздражения, но есть легкий оттенок разочарования, оседающий в горле Стайлза плотным комком, который тот пытается сглотнуть, снова чувствуя, как глаза обжигает подступающими слезами. Усталость обрушивается с новой силой - Стайлз горбится сильнее, с остервенением вжимая пальцы в несчастное измусоленное яблоко, уже теплое и податливое от его рук. - Все это - решаемые проблемы, - Питер отворачивается от Стайлза - тот не видит этого, но чувствует, отчего накатывает желание несчастно заскулить, - и тянется за бокалом, задумчиво делая глоток. - Это то, о чем ты должен был мне рассказать, не дожидаясь моих вопросов. Почему ты довел себя до такого состояния? Если бы голос Питера был на четверть тона холоднее, он бы казался равнодушным. Питер никогда не будет равнодушным по отношению к нему, Стайлз это знает, но само это ощущение, балансирование на грани, подводит его к мысли, что будь этот голос на четверть тона холоднее, Стайлз бы просто сошел с ума. Прямо здесь, стоя на коленях, опустив голову, не смея прижаться к любимому человеку. Иногда это было просто невыносимо. Питер чувствует, что Стайлз не справляется, поэтому задает следующий вопрос: - Ты хотел справиться сам? Плохая идея - подталкивать Стайлза к мысли, к осознанию которой он должен прийти сам, но мальчик слишком устал, довел себя до слишком нестабильного состояния, чтобы слезы, которых Питер рано или поздно добился бы, не давая ему подсказок, принесли хоть какую-то пользу, хоть какое-то очищение и эмоциональную разрядку. Стайлз бы закрылся в раковине своей истерики и это было бы намного хуже происходящего сейчас. - Я хотел справиться сам, - неслышно произносит Стайлз, едва шевеля губами. - Я разве запрещаю тебе это? - Нет. - Почему ты не позволил мне знать, что происходит с тобой? Стайлза пробирает зябкой дрожью, пальцы по фалангу входят в яблочную плоть. Яблоко угрожающе хрустит. - Я думал, что я справлюсь. - Стайлз, - Питер опускает взгляд, глядя в темные, влажные глаза юноши, с мягкостью произнося: - я спросил тебя не об этом. Стайлз уже понимает, насколько его слова заденут Питера. До этого не задумывался, не хотел задумываться, почему-то искренне считал, что поступает правильно - сейчас и сам не может понять, отчего такая мысль пришла ему в голову. Взаимодействие всегда было очень важно, почти так же важно, как доверие и вытекало из него неизбежным следствием. А Стайлз сознательно нарушил баланс, лишив Питера возможности взаимодействия, косвенно демонстрируя свое недоверие - пусть бы это и было не так, на самом деле. Но отступать некуда, да и любая попытка уйти от этого разговора сделает только хуже. Стайлз прекрасно осознает, что нужно исправлять ситуацию. И, зная Питера с той стороны, с которой его не знает, наверное, никто, он понимает, что Питер предоставит такую возможность. - Я не хотел, чтобы ты беспокоился. Питер делает долгий глоток, осушая бокал до дна и отставляя его в сторону. - Ты думал, что не нуждаешься во мне? От Стайлза несет едко и кисло - страхом, непониманием, болью, - до ломоты в висках, так, что Питеру приходится контролировать себя, чтобы не скривиться, не зажмуриться от этого изобилия. Стайлз остается на месте, не отводит взгляд и молчит, качая головой. Губы дрожат, а глаза внезапно сухие, лихорадочно-больные, страшные. Конечно, ему больно. Но ему стоит узнать, как это выглядит, что кроется на изнанке его мыслей, притаившись. - Жди, - коротко роняет Питер, поднимаясь на ноги. Стайлз судорожно выдыхает, опуская голову ниже. Питер наклоняется к нему, мягко забирая из рук почти разваливающееся на части яблоко и бесшумно выходит из комнаты. Стайлз пытается определить, куда он пошел, но это бесполезно - оборотень всегда передвигается тихо, к тому же в квартире отличная звукоизоляция. Питера нет достаточно долго - Стайлз теряет счет времени и просто старается успокоиться, но это сложно, еще сложнее чем в начале. Если раньше Стайлз ощущал, что где-то за ребрами вязко хлюпает какое-то болото, затягивающее его все глубже, то теперь там бушует настоящий океанский шторм. Становится иррационально страшно, но Питер приходит раньше, чем это чувство накрывает Стайлза с головой. Ласково гладит по макушке, но быстро убирает руку - ласки Стайлзу сейчас недостаточно, ему нужны куда более сильные эмоции. - Иди за мной, - обманчиво мягкий, но при этом властный тон заставляет Стайлза тихонько предвкушающе вздохнуть, поднимаясь на ноги. Питер уходит в кабинет, оставляя дверь открытой нараспашку, и Стайлз послушно проходит вслед за оборотнем в комнату, привычно оглядывая взглядом, как и всегда не стремясь хоть сколько-то задерживать свое внимание на панорамном окне, открывающем безумно красивый вид на город. Раньше здесь была спальня. Еще до того, как Стайлз переехал к Питеру. Один из последних этажей в самом высоком здании, завораживающе красивый вид в любое время суток. Питер любит красивые вещи, но Стайлз боится высоты. Стайлз не боится забраться на какое-нибудь дерево как чертова маленькая обезьянка, не испытывает дискомфорта, карабкаясь по каким-то заброшенным высоткам, но это окно, тонкая перегородка холодного стекла, отделяющая его от падения, почему-то приводило Стайлза в ужас. Теперь здесь был кабинет. Стайлз чуть заметно улыбается, замечая лежащие на рабочем столе Питера кожаные наручники из плотной, жесткой кожи. Эти они оба любили больше всего. Мягкая кожа смотрелась дешевой вычурной игрушкой на достаточно широких мужских запястьях, металл стирал до крови излишне нежную кожу. Эти были идеальны. Стайлз подходит почти вплотную к Питеру, вытягивая вперед руки по его безмолвному приказу. Мужчина аккуратно и тщательно вытирает пальцы и ладони Стайлза от яблочного сока, проходясь махровой прохладой смоченного водой полотенца по коже, и отпускает его руки, чуть качая головой снизу вверх. Юноша понятливо стягивает с себя футболку, стараясь усмирить привычное к резким, дерганным движениям, тело, ненадолго задерживает руки наверху, выныривая из ворота футболки, чтобы покрасоваться, подразнить своего волка. В каком бы Стайлз не был состоянии, этой возможности он не упустит. Однажды Питер вскользь упомянул о том, что он подумывает записать Стайлза на курсы стрип-пластики. Стайлз ждал его решения, сам точно не зная, хочет ли он этого. Юноша слышит тихий одобрительный смешок и опускает руки, откладывая футболку на край стола. Затем так же спокойно, контролируя плавность движений, избавляется от штанов и выпрямляется. Запястья привычно скрещивает за спиной, собираясь крутануться на сто восемьдесят градусов, но Питер качает головой, делая рукой знак, и Стайлз послушно вытягивает обе руки перед собой, непонимающе глядя на мужчину. Питер, полностью одетый, серьезный, такой красивый и властный, такой спокойный, что Стайлз почти завидует ему, подходит ближе, защелкивая наручники на запястьях, и еще одним жестом заставляет Стайлза поднять руки выше. Юноша подчиняется, по-прежнему не совсем понимая, что происходит, и только когда Питер подходит вплотную, подныривая под его руки, восторженно охает, опуская руки на литые сильные плечи. В комнате мало света - небольшая настольная лампа, да тот свет, что льется из огромного окна, сейчас открывающего вид на погрузившийся в поздние вечерние сумерки город, - и оттого, наверное, каждое касание, каждый запах чувствуется острее. Питер дает Стайлзу время, и тот жадно тянет в легкие его запах - пряный, с нотами сандала и металла, на разгоряченном теле становящийся обжигающим, как большой глоток глинтвейна, и таким же пьянящим; осторожно льнет к сильному телу, проверяя грани дозволенного, чуть изгибается притираясь голым торсом, тянется губами к шее, надеясь прижаться к теплой солоноватой коже, но останавливается, услышав предупреждающий, горловой рык. Значит нельзя, во всяком случае, не сейчас. Поэтому Стайлз чуть поворачивает голову и притирается к шее мужчины щекой, доверчиво и нежно, это выглядит как просьба о защите. - Я не хочу, чтобы ты говорил до тех пор, пока я тебе не позволю, - Питер длинным слитным движением ведет обеими руками от шеи к пояснице, согревая выгнутую спину прикосновениями. Стайлз тихонько кивает, обозначая, что он понял условия и не хочет ничего уточнить. - Закрой сейчас глаза, - Стайлз послушно выполняет сказанное, чувствуя, как сильные руки подхватывают его под бедра, приподнимая, и скрещивает ноги за спиной мужчины, устраиваясь удобнее для обоих. Ориентацию в пространстве Стайлз теряет уже на третьем шаге, напрягаясь, догадываясь, к чему идет дело. Когда Питер опускает его на пол и разрешает открыть глаза, Стайлз уже совершенно точно знает, что находится за его спиной, что холодит разгоряченную кожу. Глупо бояться высоты, глупо бояться случайно соскользнуть за тонкую грань, отделяющую его привычный, теплый и уютный домашний мир от мира бесконечной агонии, падения и одиночества. Или не глупо. Стайлз вздрагивает, чувствуя, как ноги скользят по гладкому прохладному ковру, вымученно-резко подается к Питеру, стараясь как-то ухватиться руками за его плечи, спину или шею - это ему не удается, неудобно, когда руки скованы наручниками с пропущенной через браслеты короткой крепкой цепью. Стайлз чувствует распростертый за спиной город - чудовище, жаждущее жертву. Жадное, равнодушное, огромное. Напоминающее то страшное, что притаилось в Стайлзе, там, за бушующим штормом, та незалатанная черная дыра, в которую он так боится однажды провалиться, ощущение никчемности и ненужности, неуверенность в своих силах, страх - все это там. Стайлз чувствует, как иррациональным страхом сводит мышцы на спине, будто там, под кожей, спрятаны крылья, которыми Стайлз совершено не умеет пользоваться. Хотя, скорее всего у него их нет. Но у него есть Питер, который не отводит от него спокойного взгляда, который аккуратно давит на середину грудной клетки, заставляя отклониться назад, вытягивая руки, откидываясь на подхватившую под поясницу ладонь. Стайлз знает, что Питер мог бы удержать его и одной рукой, но он этого не делает сейчас, только страхует, едва касаясь тела, слегка придерживает, не давая упасть. Стайлз чувствует затылком неприятный холодок, исходящий от стекла, ему кажется, что пол вот-вот уйдет у него из-под ног и он грохнется спиной на эту тонкую стеклянную перегородку, разбивая её в пыль, но это ощущение длится всего мгновение, после которого Стайлз выравнивает дыхание, сосредотачиваясь на Питере, а не на приводящей в ужас бездне за его спиной. Таким поведением Питер определенно доволен, он не улыбается, но в глазах теплится что-то, дающее Стайлзу понять настроение мужчины. Стайлз хмурится, понимая, что цепь, протянутая между кольцами наручников сейчас вдавливается в шею оборотня - по Питеру не заметно, что это его хоть сколько-то беспокоит, но это, и одна рука Питера, поддерживающая Стайлза под поясницу - единственное, что удерживает Стайлза от падения. - Расслабься, насколько можешь. Стайлз, не отвлекайся, - Питер смотрит внимательно, соскальзывая ладонью от груди к животу, с нажимом поглаживая пальцами напряженные почти до судороги мышцы. - Смотри на меня. Стайлз смотрит, старается выровнять дыхание, сосредоточиться на приятном: на близости, на прикосновениях, на собственнической нежности во взгляде оборотня. На тепле опустившейся к паху ладони, на многообещающем изгибе тонких, так часто кривящихся в усмешке, губ. Стайлз сосредотачивается на Питере, растворяясь в нем и отдавая себя, всего себя - ему. Пальцы мягко двигаются по члену, Питер ласкает своего мальчика медленно и нежно, возбуждая, вызывая в почти расслабившемся теле сладкое томление. Стайлз мутновато смотрит на него, часто проводя языком по блестящим от слюны приоткрытым губам, плавно и осторожно ведет бедрами вверх, толкаясь в обхватившую член ладонь, и стонет, чувствуя приятную горячую тесноту сжатых пальцев, чуть влажных от выступившей смазки. Горячо и сладко, и Стайлз скоро забывает о том, что притаилось за его спиной; Стайлз тихонько протяжно стонет, прикусывая нижнюю губу и зажмуриваясь от волнами гуляющего по телу удовольствия, когда Питер опускает ладонь к потяжелевшей мошонке, обласкивая пальцами, соскальзывая еще ниже, едва касаясь кончиками пальцев предвкушающе поджавшейся дырки. - Боже мой... - тихонько хрипит Стайлз, когда горячая сильная ладонь снова туго обхватывает член, надрачивая уже грубее, резче, но по-прежнему очень правильно, именно так, как нужно. Стайлза ведет и болтает, он выгибается всем телом навстречу, прося большего, откровенно предлагая себя Питеру, желая принять его в себя, подарить не меньшее удовольствие. Но этого ему получить не удается, зато ощущение крепкой руки, скользящей по бархатисто-нежной коже члена - непередаваемо прекрасно. Стайлз стонами старается выразить, насколько ему хорошо, и на взгляд едва держащего себя в руках Питера, ему это прекрасно удается. Когда копящееся в теле возбуждение превращается из сладкой, легкой как меренга, эйфории в тягучее, под цвет глаз медово-гречишного оттенка с каплей коньяка желание, приправленное остро-сладкой дрожью и пряным предвкушением разрядки, Стайлз сквозь предоргазменную дымку слышит голос Питера: - Посмотри назад, - и только сейчас вспоминает, что раскинулось за его спиной. От осознания этого прошибает страхом, несмотря на то, что возбуждение все еще клокочет в теле. - Мальчик мой... - тихо, без угрозы, но Стайлз понимает - последнее предупреждение. Он не знает, что будет дальше, но догадывается, что если он сейчас заупрямится, испугается, не доверится, то как раньше - так, как Стайлзу было хорошо, просто идеально хорошо, - больше не будет. Стайлз слушается, несмотря на разливающийся соленой волной страх, тушащий жар возбуждения, оборачивается, насколько может, и этого достаточно, чтобы по телу пробежал холодок, отрезвляющий разум. Питер мягко касается пальцами чувствительной головки, обводя по кругу, и Стайлз до крови прокусывает губу, теряясь в противоречивых ощущениях. - Я хочу, чтобы ты кончил. Посмотри в окно. Я знаю, что тебе страшно, Стайлз. Если бы нужно было убить кого-то для того, чтобы Питер продолжал говорить с ним именно таким, мягким, ободряющим шепотом, тихим и ласковым, дарящим уверенность в нем и в себе, Стайлз бы уже обнимал Питера руками по локоть измазанными в крови. Питер и не молчит, продолжая ласкать Стайлза сначала снова медленно, затем постепенно наращивая темп, он продолжает нашептывать ему ласковые, ободряющие слова, затем переплавляющиеся в нечто жаркое, сладко-пошлое. Стайлз слушает его, не отрывая взгляда от окна, всматриваясь за тонкую грань, всматриваясь в переливчатую, обманчиво-красивую бездну, сталкиваясь с ней взглядами, но не моргая, не позволяя себе проиграть. Стайлз не уверен, что Питер в действительности произносит то, что он слышит - Хейл не стал бы говорить об этом так просто и вслух, особенно тогда, когда все происходящее сейчас между ними направленно на то, чтобы Стайлз вспомнил и уяснил, принял и понял эту мысль, но он слышит - "Я всегда рядом с тобой" - не обещание, а констатация факта. Бездна за окном не перестает быть пугающей, от страха высоты так быстро не излечиться, но шторм внутри утихает, бездна внутри скрывается где-то глубоко под толщей ровной штилевой поверхности океана, не исчезая совсем - от нее тоже так быстро не избавиться, - но и не измучивая своей близостью. Стайлз поворачивается к Питеру - потому что сейчас можно, он чувствует это, - напрягает неожиданно уставшие руки, подтягиваясь, прижимаясь к Хейлу - потому что он не запрещал этого, попросив только лишь молчать, - и жарко целует мужчину в губы, получая мгновенный жадный отклик, дрожа и задыхаясь от прошивающего тело оргазма, чувствуя, как Питер крепче обнимает его, заходящегося в оргазменной судороге, удерживая и продолжая целовать, выпивая без остатка каждый пропитанный сладострастной негой стон. Стайлз все-таки отключается, обессиленно повисая на удерживающем его Питере, и в себя приходит уже на низенькой мягкой кушетке в кабинете. Питер сидит рядом с ним на полу, мягко обтирая взмокшее тело влажным полотенцем, и Стайлз тянется к нему за поцелуем, едва открыв глаза. Нежный, долгий поцелуй, абсолютно умиротворяющий. Стайлз закрывает глаза, отдаваясь ласке и тихо стонет, скользя ладонью по телу Питера - напряженному, слабо подрагивающему от возбуждения. Осознание того, что доведя Стайлза до оглушительного оргазма, а то и не до одного, Питер никогда не станет требовать разрядки для себя, несмотря на свое состояние, даже если его самого уже будет вести от желания, стало для Стайлза одним из самых удививших его открытий. Не станет требовать, не станет просить, не станет удовлетворять себя самостоятельно - дрочить Хейл не любил. И Питеру достаточно быстро удалось научить Стайлза не чувствовать вины за это, да тот и сам быстро нашел выход. Если Стайлз, обессиленный чередой оргазмов или длинной сессией, сваливался на кровать, засыпая под боком у все еще возбужденного Питера, то наутро он просто будил мужчину глубоким умелым минетом - знал, что его жаркий умелый влажный рот Питер любит не меньше тугой крепкой задницы. Или вечером ждал его уже готовым - растянутым, смазанным, возбужденным, в удобной, предлагающей позе - Питер иногда даже не раздевался, просто приспускал брюки и плавно въезжал членом по гладким, пульсирующим мышцам, заполняя Стайлза собой. В этом совершенно точно не было проблемы. Но сейчас Стайлз все еще хотел его в себе. Именно сейчас, а не потом, и поэтому жадно выгибался навстречу скользящей по телу ладони, поэтому просяще хныкал, пробираясь пальцами под рубашку, силясь снять мешающую ткань. Тело, уставшее и разморенное, слушалось неохотно, двигаясь медленно и с трудом, но Питер, убедившись в желании Стайлза, не видит в этом препятствия - подтягивает Стайлза к краю кушетки, одновременно стаскивая с тела скользко-шелковую ткань, и устраивается между его ног, закидывая обе на свои плечи. Стайлз жадно облизывает протянутые пальцы, обильно смачивая собственной слюной, и тихо охает, когда Питер касается его дырки, мягко разминая, растягивая, легко вводя один палец и затем сразу второй, поглаживая гладкие мышцы, потирая подушечками пальцев бугорок простаты - от этого Стайлза слегка подкидывает на кушетке, а с полувозбужденного, лежащего на животе члена, стекает капля смазки, оставляя на коже блестящую дорожку. Питер двигается короткими, небыстрыми толчками, теснее вжимаясь в слабо стонущего Стайлза, удерживает его за бедра, натягивая на свой член, едва сдерживая рвущийся из горла рык. Стайлз тихо охает, разочарованно заныв, когда Хейл отстраняется, спустив его ноги со своих плеч, и аккуратно переворачивает его набок, проводя четырьмя пальцами по ложбинке между ягодиц, надавливая. Стайлз косит взглядом вниз, отвлекаясь на шорох одежды - Питер вытаскивает из кармана маленький тюбик смазки, обильно выдавливая гель на пальцы, и снова прижимает три пальца к раскрытой дырке, ласково поглаживая пульсирующие нежные края. Стайлз постанывает, с трудом дыша, цепляясь пальцами за бархатное темно-фиолетовое покрытие пытается покручивать задницей, чтобы насадиться, но Питер тихо довольно рычит, отводя ладонь, и в следующее мгновение Стайлз звонко вскрикивает, почувствовав хлесткий шлепок между ягодиц, прямо по подрагивающей раскрытой дырочке. Член, снова потяжелев, болезненно ноет от возбуждения, и Стайлз на каждом шлепке толкается в свой кулак, дурея, крича, содрогаясь от удовольствия. Питер дотрахивает его быстро, резко, упираясь одной ладонью в бедро, вторую запустив во взъерошенные волосы; натягивает на себя, туго и жестко двигаясь внутри, иногда отвешивая хлесткие шлепки по подставленной заднице, от которых Стайлз сжимается туже и вскрикивает звонко и восторженно. Питер наполняет своего мальчика спермой, на несколько мгновений ткнувшись лбом куда-то в его ребра, чувствуя как во влажных от пота волосах сжимаются длинные пальцы, не отпуская от себя, пока сам Стайлз кончает, содрогаясь в новом оргазме. Оба замирают на несколько долгих минут, приводя дыхание в норму; Стайлз прижимается губами к костяшкам пальцев Питера, крепко удерживая его ладонь обеими руками, порывисто прижимаясь щекой, когда оборотень пытается высвободить руку. Питер тихонько рычит, все же высвобождаясь из цепких лап Стайлза, и приводит в относительный порядок свою одежду, отстраняясь, не совсем уверенно поднимаясь на ноги. Стайлз садится следом, снова хватая мужчину за руку, мягко прижимаясь губами к раскрытой ладони, с нежностью улыбаясь, не поднимая головы. Питер принимает этот жест, эту благодарность и просьбу о прощении, ласково поглаживая кончиками пальцев открытое беззащитное горло. - Ты молодец, - абсолютно искренне, Питер действительно доволен своим мальчиком. Стайлз счастливо вздыхает. Позже вечером, после душа, Питер кормит Стайлза вымоченными в вине яблоками, отламывая небольшие кусочки от долек, касаясь припухших влажных губ, безбожно красивых и мягких, сладостно смыкающихся вокруг пальцев. Стайлз умиротворен и спокоен, и он наконец-то совершено спокойно засыпает, впервые за несколько дней не беспокоясь ни о чем. Питер на несколько мгновений задумывается - не поговорить ли с Дереком и Скоттом, но, взглянув на Стайлза, довольно морщащего во сне нос, решает, что не стоит. Стайлз справится. Стилински жмется теснее, тихо, счастливо вздыхая куда-то между ключиц. Питер совершенно точно не может представить себе кого-нибудь, кто любил бы его так же, как Стайлз.