«Когда ей было...»

***

      Когда она родилась, он работал над своим принципиально новым магазином биперов. Он не просил о втором ребенке — и был решительно настроен дать понять Мириам, что не хочет — но если ему и предстояло обеспечивать отпрыска, то он не намеревался закрывать магазин даже на один день. Когда Мириам принесла ее домой, он слышал лишь плач. Ольга никогда не кричала. По крайней мере, он так думал, ведь если она и плакала, то это гораздо легче воспринималось его слухом, чем непрерывный ор другого ребенка. Если Мириам не было рядом, он затыкал уши берушами — даже не предпринимая иных действий, раз уж у него имелся такой идеальный способ блокировать шум. Позже Мириам говорила, что ему должно быть стыдно, но он отвечал, что их — детей — нужно игнорировать, в противном случае они станут ныть из-за каждой мелочи до конца своих дней.       Когда ей было три года, она должна была впервые отправиться в детский сад. Он забыл отвезти ее туда. Или просто не хотел? Этого он уже не мог припомнить точно. Что он помнил, так это то, что Ольга тогда играла на пианино, и он не мог оторваться, чтобы отвезти Девчонку куда-то. Вероятно, он бы сделал это, после того, как Ольга закончит играть — если бы она просто подождала. Но она ведь ушла. И добралась дотуда живой, так ведь? Конечно же, ему поступил звонок от воспитателя, обеспокоенной ее появлением — одной, грязной и без обеда. Какая-то никчемная ненормальная пыталась учить его жизни. Типичная мажорная либеральная чушь. Он приказал ей учить треклятого ребенка и не задавать лишних вопросов.       Когда ей было шесть, она начала показывать свой характер. Маленький сорванец — вот, кем она являлась. Совсем не как Ольга. Иногда, но очень редко, он был даже благодарен ее самостоятельности — ему не нужно было отвозить ее в школу и помогать с домашним заданием. Но большую часть времени ему хотелось залепить ей рот скотчем и запереть на чердаке, несколько раз он был очень близок к осуществлению этого. Она всегда посягала на его авторитет, постоянно вставляла свои заумные комментарии — почему бы ей просто не заткнуться и выполнять приказы, как Ольга? Какое вообще шестилетка имела право называть его «Бобом»? Глупое отродье. Это было возмутительно. Она обзывала его и пыталась перехитрить на глазах у других людей, взрослых людей. Она сведет его в могилу, он был в этом уверен. Никогда раньше до ее появления он не страдал высоким давлением.       Когда ей было девять, он осознал, насколько чрезвычайным разочарованием она была. Как он мог гордиться ребенком, который никогда не выиграл ни одного трофея? Ольгу поддерживать было легко. За Ольгу легко было испытывать гордость. А что ему могла предложить Девчонка? Она участвовала в соревнованиях словно только для того, чтобы его разозлить! Даже больше, она как будто имела целью его унизить! Убегала из дома, ввязывалась в драки, играла в бейсбол как какой-то мальчишка... Список можно было продолжать. Но самым худшим было посещение психолога. Смущал не столько сам факт, что кто-то из семейства Патаки прибегает к терапии, откровенно ужасающим было думать обо всем том, что она, возможно, рассказала этому чокнутому «психологу». Некоторые вещи лучше не предавать огласке, считал он. Замести под ковер, как мусор. Но на тот момент, вероятно, она в этом нуждалась — в конце концов, она страдала лунатизмом. Все время пряталась в своем чулане и разговаривала сама с собой. По большей части, она была ему противна, хотя он счел ее нормальной один раз, когда Мириам уехала.       Когда ей было двенадцать, она начала встречаться с тем странным пацаном с идиотской кепочкой. Альфред? Неважно, как его звали, важно было то, что он ненавидел его вместе с его моралью и стремлением творить добро. Никто не смеет вставать на пути Большого Боба Патаки. А этот мальчишка все время вставал у него на пути, касалось ли это Девчонки или какого-то глупого дерева. Он знал, что она встречается с ним только, чтобы насолить отцу (впрочем, она ведь была еще слишком юной для этого). Она выглядела оскорбленной, когда он сказал, что он против, и заявила, что он ничего о ней не знает. Но он знал. Он прекрасно знал, что она хотела его достать. Он сказал, что не желает видеть ее встречающейся с каким-то самонадеянным сиротой. На это она ответила, что он не сирота — его родители просто застряли в Джунглях на девять лет. С издевкой он спросил, не планирует ли она отправиться в Джунгли на приключения с семьей маленького Тарзана. Она сказала, что уже участвовала в этом и была там два года назад, помогая ему найти родителей и все прочее. Он поинтересовался, стоила ли ему эта поездка каких-либо денег, на что ему тут же было велено идти на хуй. И где, черт возьми, она набралась таких слов?       Когда ей было пятнадцать, он впервые поднял на нее руку. К этому все шло, и она действительно сама напросилась. Она буквально вынудила его теми словами, что слетали с ее острого язычка. И он сделал это. Он сожалел после, немного. Или, возможно, он просто испугался, что она расскажет своему дурацкому терапевту, кто разбил ее губу (он, конечно перестал платить за это дерьмо сразу после того случая; в конце концов, меньше всего хотелось увидеть представителей социальной службы у своих дверей). Он чувствовал себя хорошо, доказав кто здесь главный. Это ее точно заткнет. Ничто другое не срабатывало, а это — сработало. Он никогда прежде не ощущал себя таким могущественным. Он расквитался за долгие годы пререканий и «мнений», многолетние публичные унижения… может, теперь, она станет вести себя как леди, как Ольга. Насколько ему было известно, Девчонка курила как паровоз, экспериментировала с тем мальчишкой, приворовывала, и еще Бог знает чем занималась. Он поздравил себя с тем, что образумил ее. Это было ради ее же блага, раз уж до такого дошло. Отлучить ее от этого любопытного терапевта тоже было ради ее блага, эта баба и внушала ей ее идеи. По крайней мере, так он твердил сам себе.       Когда ей было восемнадцать, он застал ее в постели с тем сиротой (разве он не уехал из города?). Никогда он не был так разъярен. Он ударил парня в челюсть и выставил из дома, после чего поднялся наверх, чтобы вправить мозги этой шлюхе. Да как она посмела притащить в его дом этот кусок дерьма, отнестись к нему так непочтительно под его собственной крышей? Что он собирался с ней сделать... но дверь была заперта. Это взбесило его еще сильнее. Он обдумывал способы убить ее и спрятать тело, покуда ему, наконец, не удалось открыть дверь. Она стояла в комнате, поджидая его с бейсбольной битой наготове. На кровати лежал чемодан. Она сказала, что если он притронется к ней, то окажется в полицейском участке так быстро, что это будет даже не смешно. Он ничего не мог поделать, только смотреть и, в конечном итоге... отступить. Нельзя было отрицать, что ей известно, как обращаться с алюминиевой бейсбольной битой, или что для своей комплекции она была очень сильной девушкой. Он также знал, что она не преминет воспользоваться чертовой штуковиной против него, учитывая, как он наорал на нее через дверь. Все, что он сумел — лишь спуститься обратно вниз. А потом она ушла. Это был первый раз, когда она убежала и не вернулась на следующий день. Он предполагал, что она остановилась в том захудалом пансионе, но не соизволил отправиться за ней.       Когда ей был двадцать один, они не разговаривали уже в течение трех лет. После того инцидента она так и не вернулась домой. В конце того лета она отправилась на учебу в другой конец страны. Он не был уверен, куда и зачем, но Мириам говорила ему об этом много раз. Все, что ему было известно — что она получила стипендию, а остальное оплачивалось из кредитов, взятых на ее имя. Никаких обязательств с его стороны. Он даже не отправлял ей ее вещи. Мириам позаботилась об этом. Скатертью дорожка, подумалось ему. Мириам упомянула, что она выпустится в конце этого учебного года, и, возможно, они должны прийти. Он расхохотался. Насколько он знал, у него была одна дочь. И она окончила Берлингтонский Колледж двенадцать лет назад.       Когда ей было двадцать четыре, она вернулась в Хиллвуд. Он не обрадовался. Это просто означало, что теперь будет присутствовать вероятность наткнуться друг на друга на улице. Или нарваться на этого ее муженька. Того сиротку, конечно. Он пришел на их свадьбу. В конце концов, не появись он там, это могло плохо отразиться на его репутации. И, конечно, отец имеет определенные обязанности, не так ли? Но маленькая сучка отказалась от его великодушного предложения вести ее к алтарю. Сказала, что он ей не отец и никогда им не был. Сказала, что он не заслуживает такой чести. Единственный человек, на которого она могла полагаться, кроме того, конечно, кто ждал ее у алтаря, была она сама. Поэтому она передаст себя в его руки самолично. Это было так предсказуемо, после всего, что он сделал для нее, публично унизить его в день ее свадьбы. Ей всегда не был чужд драматизм.       Когда ей было двадцать семь, она родила ребенка. Он никогда не видел его, потому что с момента свадьбы они не обмолвились ни словом. Ему посчастливилось ни разу не пересечься ни с кем из них после их переезда. Да и на самом деле, его не интересовал их ребенок. Вероятно, он будет таким же языкатым отребьем, как эта мерзавка, и таким же самодовольным дураком-моралистом, как и его папаша. И со странной формой головы, наверное, тоже. Последнее, в чем он нуждался, так это в еще одном крикливом ребенке в своей жизни. Ольгины и так были вполне ужасны. И уж если она произвела на свет таких чудищ, то страшно было представить, какой дьяволенок мог родиться у Девчонки. Он старел, его кровяное давление повышалось. Они говорили в последний раз так давно, что казалось бессмысленным пробовать начать все заново. У него имелся длинный список оправданий для этого, в самом деле. В основном, все-таки он не хотел извиняться перед ней за… за все это, вы знаете. Ну, может быть, в глубине души он и хотел. Он просто не знал, вышло ли бы это у него. Его гордыня мешала ему больше всего остального. Уж чего Бобу Патаки было не занимать, так это гордости.       Когда ей было тридцать, у него случился сердечный приступ. Повышенное давление. Повышенный уровень холестерина. Проблемы с гневом. Ему было шестьдесят шесть, и он готовился к смерти. В самом деле, он ожидал этого. Чего он не ожидал, так это того, что Девчонка навестит его в больнице. Мириам, должно быть, позвонила ей и умоляла прийти, он знал — она слишком горда, чтобы посетить его по собственной воле. В этом она ужасно была похожа на него. Но последнее, чего ему хотелось, так это душещипательного примирения на смертном одре. Большой Боб не будет тряпкой. Поэтому он сказал ей, что это она виновата в приключившемся с ним. Все бы было по-другому, гораздо проще, если бы она не появилась на свет, чтобы разрушить его жизнь. Ее поганый язык стал причиной его сердечного приступа. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется, и на мгновение, на один краткий миг ему захотелось все вернуть, забрать обратно все, что он ей говорил или причинял. Неразумная часть его желала сказать — нет, это не он был жертвой в их отношениях, и он заслуживает такой смерти; только он не хотел в этом признаваться даже самому себе. Тогда она лишь покачала головой и взглянула на него с невыразимым презрением, а после, даже не тратя сил в попытке снова завести разговор с ним… она ушла. И это стало концом.