Эффект Домино

Он сказал бы, что это — их маленькая тайна, его и Дом, да вот только чёрта с два Нейт о ней не знает, и он никак не может решить, хуже от этого или лучше. Определённо не должно быть непристойнее — если вылизываешь сперму лучшего друга из девушки/любовницы вышеупомянутого лучшего друга, ёбаное ничего может это сделать непристойнее. Однако вроде как делает. Вообще-то, к чёрту, точно делает. Ему даже не так уж и нравится Домино, на самом деле нет. Ну, кроме того, что она красива, а ещё точно может надрать ему задницу, и, если начистоту, это как раз то, что он ищет в девушках. Но, когда она кажется ему прекрасной — чересчур частое «когда» — его заводит не то, что Домино нравится ему, а то, что он знает — она нравится Нейту. И если что-то заводит Нейта, то... В общем, как-то так: Нейт трахает Домино без резинки (вряд ли когда-нибудь у неё не сработает противозачаточная таблеточка), и, вероятно, им всем хорошо. Уэйд не знает, он в этом не участвует. Он вступает позже, когда Дом как-то оправдывается перед Нейтом (а может, и нет; может, она просто встаёт и уходит, она бывает вот такой стервой) и ускользает, приходит в комнату Уэйда. И тогда Уэйду достаётся его донельзя постыдное временное облегчение. Серьёзно, он себя от этого ненавидит ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уж ещё. Такое положение дел устраивает... ну, по большей части Домино, и, вероятно, Нейта. Уэйд смиряется, потому что ему это нужно. И этим вечером у Уэйда от предвкушения голова кружится. Днём Домино бесцельно блуждала по Провиденс в джинсах и рубашке, а не в своём тугом кожаном костюме, и почему-то именно это заводит Нейта как ничто другое. И хотя Уэйд в основном старался избегать их обоих, Домино привлекла его внимание и подмигнула ему, так что да, он знает, чего ожидать. Когда она появляется, на ней одна из рубашек Нейта. Так предсказуемо. Она словно шагнула в комнату с экрана телевизора, где крутилась романтическая комедия про мутантов — а может, и самое горячее порно. Уэйд всё ещё одет. Конечно, как всегда. И без того плохо, что он вынужден снять маску. Ни к чему делать сцену ещё менее сексуальной. (Та часть, где Домино — очень сексуальная, та, где Уэйд — не слишком-то). Она не утруждается разговорами — нечего тут говорить — а протискивается мимо него в дверь и идёт прямо в спальню. С тех пор, как они начали это... чем бы это ни было... он стал гораздо внимательнее относиться к своему жилищу, так что на полу валяются только пустые обоймы и слегка поношенный носок. Домино переступает через них не глядя. Она снимает рубашку, совершенно не переживая из-за своей наготы (хотя это и не удивительно, учитывая, как она выглядит: подтянутая, белоснежная) и откидывается на кровать, разводя ноги. Пахнет сексом, и Уэйд твердо говорит себе, что в другой раз он попробует испытать внутренние противоречия. Может быть, даже скажет «нет». Только... не сегодня. И, прежде чем он успевает додумать, маска уже валяется позабытой где-то у двери, а он прижимается лицом между ног Домино. На вкус она приятная, как всегда: сладкая, и терпкая, и мускусная, а на запах — ещё лучше, но Уэйд гонится за горькой ускользающей нотой спермы, убеждая себя, что всё ещё может почувствовать Нейта. Она не стонет, никогда не стонет, но дышит с такими мягкими короткими придыханиями, тихими и действительно охуенно заводящими, потому что он чертовски хорош в том, что сейчас делает. Ему пришлось стать охуенным — не слишком многие позволят вставить в себя член, безобразный, как и всё остальное тело Уэйда. Но мало кто сочтёт антивозбуждающим куннилингус, а он всегда предпочитал одинокой дрочке возможность вылизывать при этом женщину. Ему нравится так делать, нравится знать, что кому-то от этого приятно, нравится чувствовать себя не столь отвратительным, пусть и немного. Впрочем, с Дом его самоутверждение почти сводится на нет виной. И всё-таки он снова на это идёт. Она не любит, когда он её трогает чем-то кроме рта, никаких вставленных внутрь пальцев, и скорее сама расправит складочки, чем позволит это сделать ему. Она любит, когда он нежен, и когда занимается только ее клитором. И если только она не проявит истинное великодушие — а Домино известна вовсе не широтой своей души — никакого языка внутри неё. В происходящем нет ничего от любви или привязанности, никакой взаимности, никакой обоюдности. Уэйд здесь, чтобы довести Домино до разрядки столько раз, сколько она захочет. Он плотно прижимает язык к клитору и проводит туда-сюда, слушая, как у нее перехватывает дыхание. Ему интересно, сколько раз она кончила с Нейтом, должна ведь, при всех своих недостатках Нейт — джентельмен. Но, сколько их ни было, ясно, что этого мало — потому что когда он смыкает губы на её клиторе и всасывает его, она выдыхает, дрожит и кончает, пульсируя от удовольствия. Он отстраняется, давая ей минуту передышки, но не поднимает головы — его уродливое лицо стоит на последнем месте в списке всего, что могло бы сподвигнуть Дом на второй раунд. Его член твёрд как камень, и подрагивает каждый раз, когда Уэйд чувствует в воздухе даже тень её запаха. Но он так же твёрдо велит себе подождать, его черёд наступит позже. Он говорит не вслух, потому что громкие разговоры с собственным членом его ни разу до добра не доводили. Дом кладёт руку ему на затылок, нежно, но безо всякого сомнения повелевая, и он повинуется, вновь опуская лицо меж её ног. На этот раз он действует смелее, лижет влажно, жарко, широко — размашистыми движениями вдоль губ. У него всё лицо перемазано в её соках, и он мельком думает, что это ничуть, совсем не плохо. Её рука по-прежнему нежна (всё равно больно, его кожа никогда не перестаёт болеть, но боль такого низкого, почти мягкого уровня он привык игнорировать). И если он ещё проигнорирует голоса в голове, говорящие, как он жалок, то он сможет притвориться, что это нормальные сексуальные отношения. Что Домино на самом деле его хочет, что он её хочет оттого, что она прекрасна, а не потому, что её хочет Нейт. — Ты думаешь, что делаешь это с ним? — внезапно спрашивает она. Уэйд настолько потрясён звуком её голоса, разрушившим странную тишину, что замирает. Лишь ладонь на затылке мешает ему встать и спросить, что, чёрт побери, она несёт. Но она не отводит руки и не ослабляет нажатия, и она больше ничего не говорит, так что Уэйд возвращается к своему занятию. Если он что и узнал о Домино за все те годы, что они знакомы — так это что её нельзя поторопить. — Ты представляешь себе его — как он лежит на спине, и ты разводишь его ноги и ласкаешь его ртом? Ему бы понравилось. Он не слишком стесняется, а у тебя очень даровитый язык, — и, словно подчёркивая свои слова, она прижимается к его лицу плотнее, движется вверх и вниз на его языке. Уэйд угождает ей, напрягает язык, позволяет ей вести так, как она хочет, отчаянно желая услышать, что она скажет дальше. Его член ноет от возбуждения, но он готов его игнорировать вечно, если Дом ему больше скажет про Нейта и его пристрастия в сексе. — А может, ты просто думаешь, как бы он тебя трахал, — говорит она задумчиво, и в её голосе слышно удовольствие. — Представляю, как чертовски долго пришлось бы тебя растягивать под размер Нейта, с твоими-то способностями к восстановлению. Хотя это не будет таким уж тяжким испытанием — чувствовать эти металлические пальцы внутри просто восхитительно, они как самая лучшая секс-игрушка из всех возможных. Уэйд едва отдает себе отчёт, что он слабо похныкивает, слишком возбуждённый, чтобы вести себя тихо. Он знает, что сейчас он ещё неладнее обычного, но ей, кажется, нет до того дела. — И Нейт обожает засовывать в других свои пальцы, ты ведь знаешь, как он любит держать всё под контролем. Думаю, когда он всё-таки вставил бы тебе, ты бы уже давно умолял об этом. Он пробует поднять лицо, что-то сказать, только сам не знает, что именно. Но длинные пальцы держат его голову так крепко, что вот это уже больно по-настоящему, и хотя Дом дышит часто-часто, её голос твёрд: — Даже не смей, Уэйд. Её бёдра подаются вверх короткими сильными толчками, она разочарованно рычит, тянется, хватает Уэйда за руку и направляет внутрь себя два его пальца, насаживаясь на них. От всех этих встреч у него всегда оставалось ощущение, что им воспользовались. Но на сей раз — впервые — ему это кажется сексуальным, как будто, может быть, это что-то взаимное. Дом по-прежнему крайне властная, и не то что бы он этого не ожидал, или (совсем честно) не наслаждался, но сейчас — она обращается прямо к нему, признаёт, что он существует, и это приятно. — Я знаю, что ты думаешь, как отсасываешь ему. Только поэтому ты здесь, — она смеётся, когда он удивлённо всхлипывает. — Не думай, что я не заметила, как отчаянно ты жаждешь его вкуса, — её голос звучит не осуждающе, а скорее заинтересованно. — Ты бы хорошо смотрелся, на коленях, с его членом во рту, в таком талантливом ёбаном рту... Её речь переходит во вздохи, когда она кончает, горячо и влажно сжимаясь на его пальцах. Он не может ждать, у него так стоит, что трудно дышать. Как только она выпускает его голову, он откидывается назад, затыкая себе рот пальцами, что были в ней, — заглушая звук, с которым он кончает в костюм, прижимая другую руку к члену. Они молчат. Домино лежит, раскинувшись развратной тициановской Венерой, и Уэйд на коленях у ее ног — будто истовый поклонник. В конце концов она встряхивается, встаёт скользящим движением, ловкая будто кошка, и ищет, куда бросила рубашку Нейта. — Я завтра уезжаю в Северную Африку, — говорит она, набрасывая её на плечи. — Мне очень хорошо заплатят за охрану, какое-то время меня не будет. Уэйд кивает, не зная точно, что ответить; он не хочет разрушить странную дружественность момента. — Когда закончу с работой, я не вернусь, — и она добавляет, — по крайней мере, не к Нейту. Я привыкла, что его сознание во время секса бродит где-то ещё, с псиониками всегда так, даже если, строго говоря, они больше и не псионики. Но чужое имя во время секса — это уже переходит всякие границы. Она направляется к двери, и Уэйд думает, что надо бы пойти ее проводить, но на это понадобится слишком много сил, а, по ощущениям, у него сейчас вместо ног желешки. — Уэйд, — она оборачивается в проёме, — ты должен с ним поговорить. Имя, которое он назвал, было твоим. И она исчезает, уходит, а он, лишившись дара речи, остаётся пялиться в захлопнувшуюся за ней дверь.