Шанс

Когда перед глазами лопается мыльный пузырь твоей «счастливой и успешной» жизни, не остается ничего, даже прохладных блестящих капель на щеках. Ты вроде и не до конца сломлен (по твоему собственному мнению), но и что дальше делать, еще не придумал. Бесконечные разговоры, советы, звонки доводят до неконтролируемого бешенства, и ты бессильно кричишь в подушку, наконец-то оставаясь один, и понимаешь, что тебе никто и не нужен больше, а в первую очередь ты сам. Первое, что делаешь – вынимаешь батарейку из телефона и отправляешь второй, рабочий, в свободное плаванье на дно унитаза. Затем – вырубаешь интернет, прячешь подальше любимый ноут и закрываешься в своей двухкомнатной квартире на окраине, отгораживаясь от всяких доброжелателей, которых, как оказывается, слишком много на одного тебя. Три месяца спустя, шумиха вокруг утихает, но ты по-прежнему не выходишь из дома, лениво лежишь на кровати, жуешь свой бутерброд с сыром и вздрагиваешь от неожиданности, услышав настойчивый дверной звонок. Замираешь, как мелкий зверек, не забывая жевать, конечно, и думаешь: «Не показалось ли»? Ведь уже давно никто не приходит: махнули рукой и оставили в покое. Но ты и не думаешь радоваться или печалиться, ведь в груди не сердце - так, сдувшийся шарик. Крошки падают с подбородка на синий пододеяльник, а звонок все заливается, не думая прекращать. Встаешь, запихивая остатки хлеба в рот, бегло смотришься в зеркало (все не так уж плохо, выглядишь вполне нормальным) и мелкими шажками, как маленький пугливый ребенок, направляешься к входной двери. В глазок ни черта не видно и ты вздыхаешь, намериваясь послать на хер стоящего за дверью коммивояжера. Кто еще там может оказаться? Открываешь, ежишься от холода, ведь на тебе тонкая футболка, а на лестничной площадке словно зима настоящая, до костей пробирает. - Здесь живет Сынван? Голос низкий, чуть хрипловатый, как при болезни. Ну или от пары тройки сигарет подряд. Не знаешь с чем сравнить. Зависаешь на мгновение, подбирая цветастые эпитеты чужому голосу, а в это время тебя рассматривают с неприлично широкой улыбкой. Ноги, уши, глаза. Незнакомец определенно хорош собой, но отдельные детали его внешнего вида пазлом в твоей голове не складываются. Только голос в расслабленное, привыкшее к покою нутро вгрызается, останавливая и не позволяя захлопнуть дверь сразу после «вы ошиблись». А он стоит, теребит мозолистыми пальцами (рубанок, гитара?) лямку черной сумки и не уходит. Ты тоже стоишь, мысленно оценивая стоимость его кроссовок. Когда-то тебя это интересовало, ровно настолько, насколько плевать сейчас. Ты, в домашних растоптанных тапочках, выше всего этого. Мысли об обуви выводят тебя из странного забвения, и ты делаешь шаг назад, пытаясь пробурчать что-то банальное, вроде «всего доброго» или «катись к чертям собачьим». Но тут в дверную ручку вцепляются все те же пальцы с ровными аккуратными ногтями (ты бываешь ненормально внимателен к деталям), и гребаный гипнотизирующий голос снова разгоняет потоки воздуха на площадке: - Эй, парень. Ты хреново выглядишь. Вызвать скорую? Или давай напьемся? Слушай, я не маньяк, можешь мне поверить. Ты же не собираешься резать вены или прыгать из окна? Отшатываешься, спотыкаясь о раскиданную в коридоре обувь, и замираешь. О. А ведь не думал ни разу ни о тонком лезвии (вдоль, не поперек, знаешь достаточно из этих дурацких сериалов по кабельному), ни о таблетках, прописанных врачом от бессонницы. Слишком слабый, наверно, для самоубийства. Да и не заметит никто. Еще теплящиеся остатки тщеславия категорически против - лучше уж увядать постепенно, чтобы газетчикам было чему посвятить первую полосу. - Я захожу. Ты не сопротивляешься уже, пропускаешь незнакомца в квартиру и, по пути на кухню, захватываешь из гостиной бутылку горячительного, припрятанного для особых случаев. Случай более чем особый, и ты не против, понимая внезапно, что выпить хочется. А еще послушать, что этот, с ушами и ногами, скажет. И вы сидите на высоких барных стульях в твоей по моде обставленной кухне (модерн и все дела, ни намека на икею) и пьете из чайного сервиза темную обжигающую глотку бурду, не закусывая и не останавливаясь, пока в бутылке не остается ни капельки. И ты смотришь на уши, на ноги, на пальцы и впервые замечаешь глаза. Большие, красивые, пьяные-пьяные. И в них желание, такое бесстыдно неприкрытое, что ты сам приближаешь свои губы к его и шепчешь: - Ну трахай, раз так хочется. Вы едва добираетесь до кровати. Неловкие движения, постоянная потеря координации. В другой раз ты бы рассмеялся, но в этот только и можешь, что глотать пересохшими губами воздух и скрещивать свои давно не бритые ноги за его широкой спиной. Он даже не трудится избавить тебя от одежды – просто задирает футболку, обнажая впалый от недоедания живот, и приспускает пижамные штаны. Ты позволяешь ему делать все, что он захочет, и плавишься, вздрагивая от касания грубых пальцев к чувствительным участкам тела. У тебя давно никого не было, закусываешь губу, чтобы не расхныкаться и отвлечься от проникновения. Всего одна фаланга, а ты уже готов кончить. Потому что все, что сейчас нужно – почувствовать в себе крепкий член и, вроде как, стать чуть больше, чем просто собой. - Резинка. Молодец. Помнишь еще о безопасности. Выскальзываешь из горячих объятий, переворачиваешься на живот и тянешься к тумбочке, доставая позабытую упаковку презервативов. Вернуться в исходную позицию не дают чужие руки, рывком приподнимающие твои бедра. Падаешь лицом на простыню. Хлебные крошки царапают кожу, раздраженную после утреннего бритья, но о них думаешь мельком, в перерыве между стонами. Парень умело орудует пальцами внутри тебя, легко вызывая волны приятных ощущений, и тебе уже ничего не нужно – только кончить и забыться. Когда пальцы сменяются чем-то очень большим и твердым, ты вскрикиваешь и смаргиваешь слезы. Он останавливается, целуя тебя в шею, шепчет какие-то глупости (и слова не разбираешь) и помогает принять более удобную позу. С каждым новым движением бедер становится все лучше, и ты не сдерживаешься, движешься навстречу, пытаясь догнать удовольствие. И оно не заставляет себя ждать, обрушивается на оголенные нервы огненным потоком, обезоруживает и вдавливает в поверхность кровати многотонным весом. Но тебе легко. Ты в кой-то веки расслаблен и не думаешь ни о чем, кроме того, как тебе хорошо. Уже засыпая, чувствуешь, как на твою задницу возвращаются штаны, а тепло чужого сильного тела так и остается рядом. И только на самом краешке сознания ворочается ленивая мысль о том, что незнакомец называет тебя по имени, хотя вы друг другу так и не представились. Просыпаешься с легким похмельем и непонятной неудовлетворенностью, заключающейся скорее в пустоте второй половины кровати, чем в чем-то другом. Вздыхаешь, аккуратно садишься. А чего, собственно, ждать? Если квартиру не обчистили за ночь – уже хорошо. От прошлой «звездной» жизни осталось не так много. Тело немного ломит. В двадцать шесть нужно беречь себя, но до последних событий было плевать – пашешь на концертах, как проклятый, и думаешь, что будешь вечно молодым и любимым. Только так не бывает. Доказано и проверено. Встаешь, проводишь пятерней по спутанным волосам и так и застываешь в проходе. В мозгах что-то щелкает, звенит и встает на свои места. Иначе как объяснить, что вчерашние руки-ноги-глаза внезапно слились в одну яркую картинку, и ты видишь перед собой чуть сонного, но от этого еще более привлекательного парня с кружкой чая в руках и смущенной улыбкой. - Встал? Я тут похозяйничал немного. Ты не против? Против. Ты совершенно против, но не можешь вымолвить ни слова. Парень не похож ни на одного из твоих бывших, но лучше их в сотню раз. И дело не в подкачанном теле, длинных (пусть и кривоватых) ногах и белозубой голливудской улыбке на пол-лица, а в немом спокойном обожании, прослеживающемся в каждой черточке. Это не фанатская одержимость, не страсть и даже не влюбленность. Что-то более глубокое и более правдивое, чем ты вообще можешь себе представить. Что-то бьющее под дых и ставящее на колени. И ты готов упасть, потому что среди сочувствующих или дружелюбных лиц твоих «друзей» и «почитателей» ты ни разу не видел того, которому можно было бы довериться. - Ты не злишься, что я остался? Стоит, вглядывается, чешет забавно оттопыренное ухо, а ты краснеешь внезапно и мотаешь головой. - Оставайся, - говоришь. А внутри: «если уйдешь, я точно сломаюсь». - Тогда, кофе? Душ. Туалет. Зубная щетка. Ты никогда так быстро не совершал утренние процедуры. Особенно с похмелья. Торопишься, боишься, но он все еще там, на кухне, среди твоей нетронутой готовкой посуды и высоких барных стульев, неудобных и нелепых. Пьешь кофе. Стесняешься. Словно и не было восьми лет на сцене в обтягивающих штанах и откровенных фотосессий для журналов. Словно ты нормальный, а не только кажешься. Словно можно все сначала. С нуля. А он тоже мнется, прячет глаза. А потом берет и выкладывает, что никакой квартирой он не ошибался и пришел (не без помощи Ифаня) к тебе, Ким Минсоку, закатившейся опозоренной звезде, чтобы быть рядом. Всегда. Если не прогонишь. Нетронутый кофе остывает на столе, а ты плачешь, выплескивая из себя все одиночество и боль этих четырех адовых месяцев, и пытаешься этими слезами склеить остатки прежнего мира. Ты спрятался, убежал, почти похоронил себя заживо, даже не предполагая, что тебя найдет не дотошный журналист, а кто-то, протянувший руку помощи. Нет. Способный помочь. Ты плачешь, тянешь свои истощавшие руки, и тебя прижимают к груди, начиная покачивать как ребенка. Ты веришь. Веришь, что все еще можно исправить. Не отмыться, не отмолить грехи, но хотя бы попытаться вернуться к солнцу. К солнцу, но не к софитам. - Чанёль. Пак Чанёль, - шепчет он тебе свое имя, и ты тут же цепляешься за него, как за соломинку. - Не бросай меня, Пак Чанёль. - Не брошу.