Близится рассвет

      Я в который раз мусолю твой образ. Вот растрёпанные волосы, лабрет под губой, заткнутая за ухо сигарета... Меня в тебе устраивает абсолютно всё, кроме нежелания замечать меня, ведь таких подростков море - озабоченных, влюбленных, вечно недовольных, привыкших делать в наушниках музыку так громко, чтобы даже не думать о проблемах. Вот почему мои наушники вечно орут на максимуме. К тому же подростка, который возомнил себя панком и анархистом.       "Долбоеб ты, а не панк! Работу себе найди, иждивенец чертов" - так я пошел мыть полы и посуду в местную забегаловку, гордо среди своих именуемую Баром. Я и не против был: то пьяный мужик угостит чем покрепче после смены, то какая-нибудь группа рискнет выступить, наплевав на дерьмовую акустику.       Не знаю, как мне еще не приелась твоя оболочка. Не знаю, почему прохожу каждый раз именно через твое рабочее место, задерживая взгляд на секунду-другую.       Обычно я обращаю внимание, есть ли за ухом сигарета. Если есть, есть и шанс увидеть курящего тебя из низкого окошка у раковины.       Если же сигареты нет, ты, мой дорогой, на мели. Пару раз я даже оставлял на твоем столике несколько сигарет, когда ты отходил, а сам потом подсматривал за тобой, ловил твою не напускную радость.       Вор.       Вор твоих эмоций.       В тот раз я уже закончил свою смену и, подождав немного, вышел за тобой. Я помню, с каким удовольствием ты присосался к этой помятой сигаретке, будто она была твоим последним спасением. Ты выглядел жалко, согнувшись от удовольствия.       А знаешь, я хочу быть твоей последней сигаретой, чтобы ты зависел от меня полностью, черт возьми!       Помню также, что тогда позволил себе задержать взгляд непозволительно долго, но ты не заметил.       Приходя домой, оставляю часть своей небольшой зарплаты на комоде. Мать заберет их утром. С должным уважением расшнуровываю видавшие виды гады, стягиваю косуху, что осталась от отца. Кроме нее и замусоленной фотокарточки от него ничего и не осталось. Нет в моих детских воспоминаниях ни отца, ни матери. Там лишь улыбчивая бабушка, посиделки с дедом на крыше, деревня и мелкие мои гадости. Я и не жалею об этом.       На ходу глянув в зеркало, падаю на кровать. Протянувшись так, что хрустит спина, врубаю музыку на стареньком компе. В случайном порядке попадает какая-то баллада Горшенева.       Комнату разрезают лучи солнца. Пылинки, словно играя, кружатся среди них.       Так и провожу весь вечер - твой образ то и дело мелькает перед глазами. Я представляю, как познакомлю тебя со своими, как буду перехватывать у тебя сигарету и еще много чего. Так и засыпаю.       Утро меня встречает полным автобусом и безнадежно разряженным плеером. Тихо выругнувшись, пропихиваюсь в автобус. Там приходится нависать над серым согнувшимся существом. Не вижу его лица, но одного взгляда хватает мне, чтобы почувствовать омерзение. Слишком уж жалко и подавлено он выглядит.       Кое-как стою. Стараюсь не придавить своим весом серенького и не рычать на жирных баб. Скажите мне, они так рвутся на работу, что в упор не видят никого...       Вдох. Выдох. Следующая моя.       Не знаю, что меня ведет - оборачиваюсь. Серенький стянул капюшон и поднял голову.       Сердце пропустило удар. Мой! Мятая сигарета за ухом, сильно помятый видок, опухшие красные глаза.       Вмиг вместо омерзения сердце заполнила теплота. Даже не думаю, хватаю опешившего тебя за шиворот и вытаскиваю из душного катафалка. Прижимаю дрожащие руки к своему лицу, плевал я на то, что ты там подумаешь. Как долго я хотел просто прикоснуться к тебе...       Ты так обдолбан, что не делаешь ни попытки освободиться, лишь хватаешься за меня побелевшими пальцами, шепчешь что-то обращённое явно не ко мне. На злость и ревность нет времени, потом разберемся, мой милый.       Достаю телефон:       - Лесник, подгонишь травок, тут у меня...       - Так, Рыжий, ты сам за это взялся. Помня свой должок, я тебе помогу. На многое, конечно, не рассчитывай – покажу, как ставить капельницу и какие травки этому обдолбышу будешь давать, - Лесник, потирая руки, начал вынимать из сумки необходимое, достал также большую аптечку, аргументируя: А мало ли что, у тебя же ни черта нет, только фильмы да разносолы по банкам. И продолжил:       - Всего у лечения две стадии: физическая и психическая. С физической всё понятно. Поишь его тонизирующими травками, водишь гулять, заставляешь есть. На крайняк капельницу поставишь. Хоть к батарее этого привязывай, чтобы его телу избавиться от зависимости, вам потребуется недели три-четыре. Зависит от его сил. Самым тяжелыми будут первых дней пять. Ммм… дальше идет стадия психическая, он будет вырываться, молить тебя, сбегать или просто изображать никому не нужную кучу дерьма.       Не поддерживаю я, Рыжий, твоего благородства. Никто он тебе, а ты так печешься, небось на благодарность рассчитываешь, а зря, зря… - Лесник на мгновение застыл, уставившись куда-то. Пустыми-пустыми глазами. О чем он вот думает в этот момент… А спрошу - засмеет.       - Остальное я тебе записал, что да как. Обдолбыша уже ломает, аккуратнее с ним, - после этих слов Лесник сделал ручкой и пропал в дверном проеме, вместе с ним пропала и моя решительность.       Найдя под собой опору, тяжело сажусь на стул, но тут же вскакиваю. Хочется схватиться за голову: тебя просто корчит на полу. Пытаешься разодрать футболку, на лбу и шее выступил пот. Глаза наполнены слезами. И при этом ни звука.       Лихорадочно вспоминаю про какую-то траву на первое время. Не знаю, что уж там намешано. Сейчас, милый, потерпи.       Поднимаю тебя с грязного пола и прижимаю свободной левой рукой к груди.       - Имя хоть свое скажи, - обращаюсь к парню.       Мне отвечают хриплым смехом. Да это больше похоже на потуги астматика! Отсмеявшись, мне все-таки выдают: Миша.       Моим именем и причинами новоявленный Михаил не поинтересовался, ну и ладно.       Михаил-Михаил. Я еще долго потом смаковал его имя.       Отвар Лесника почти сразу принес облегчение. К тому же парня явно потянуло в сон.       Мой дед, прошедший войну, под конец жизни явно тронулся головой. И специально для него одну комнату в доме полностью вынесли, оставив лишь кровать. Окно лично я затянул сеткой, закрепив это всё строительным степлером.       Откровенно говоря, в этом доме после ухода отца и деда всё чинилось скотчем и степлером.       Комната деда пропахла смертью и старостью. Может, это всё и придумано мною, я помню смерть деда (по иронии судьбы, он тоже был Михаил), но оставлять там Мишу на ночь я не стал.       Буквально за день я почувствовал ответственность за него. Носился с ним, как с младшим братом после первой пьянки. Вроде и наказать надо, но сначала бы просто вытащить. Поэтому уложил его рядом с собой. Кое-как устроившись, я притянул Мишу под горячий бок. Никакой романтикой даже не пахло, я надеялся на свой чуткий сон и нарастающую паранойю.       Уснуть мне так и не удалось: Миша ворочался, пытался вырваться.       В полудреме, уже под утро, я почувствовал, что парня просто трясет от холода, дрожащие губы застыли в немом крике. Тут мне стало по-настоящему страшно, я не представляю, как ему помочь!       Поддавшись порыву, я крепко прижал Мишу к себе, покачивая, как маленького ребенка. Видимо, это помогло: он снова задремал.       В голове прояснилось, и я понял, Миша не ответил ни на один мой вопрос, ни разу не оттолкнул меня, да и вообще никак не реагировал на происходящее. Следует вопрос, этот парень вменяем или просто смеется надо мной?       Утро началось с умопомрачительного рассвета и хриплых матов в мою сторону. Потом кружка отвара, овсянка на воде и прогулка по лёгкому морозцу.       На улице стоит апрель. Апрель, сулящий тепло и настоящую весну.       Разбитая деревенская дорога покрылась прожилками ручьев, через которые я и много лет спустя люблю прыгать. Даже Миша, который всегда плелся следом с видом мученика, поддержал мою забаву и угодил кроссовком прямо в лужу.       Я не узнавал то серое существо из забитого автобуса, но и на прежнего себя из кассы продажи билетов он не походил. В нем я вижу городского ребенка, которого первый раз вывезли в деревню. Я упивался его радостью.       Совсем от города мы оторваны не были, на крыше сносно ловит интернет. Время от времени я звонил матери, и еще предупредил старосту, чтобы меня не ждали неделю-другую. Привыкший к моим выходкам Антон лишь хмыкнул.       От матери я узнал, что ночью небо будет особенно ясным, погода как раз для наблюдения за звездами. Астрология стала ее болезнью. Потом она стала куда-то спешно собираться и, пожелав удачи, отключилась, ее не волнует, что сын спокойно прогуливает учебу четвертый день. Думаю, это и к лучшему сейчас.       Мише я сказал, что ночью мы лезем не крышу смотреть на звезды. То ли его это не волновало, то ли он просто меня не слышал: парень сидел на кровати и мерно покачивался, держа в руках неизменную кружку отвара. Смотреть на него было жалко, куда делся общительный вздорный парень?!       Ночью я, как и говорил, ушел на крышу. Оставив Мише право выбора.       Шероховатая крыша, несмотря на наступившую ночь, еще хранила тепло. Сев на самый краешек, я зажмурился от удовольствия, именно так мы часто посиживали с дедом. Где-то здесь была припрятана моя рогатка, а с той стороны крыши я наблюдал за соседской девчонкой Милой. Она бегала по огороду в купальнике, трясся рыжей гривой и будто рассыпая по дороге веснушки. На лице сразу появилась улыбка от приятных воспоминаний.       В деревне мало кто оставлял на ночь фонари, здесь это абсолютно ни к чему. Да и за звездами так наблюдать гораздо приятней. Я уже настроился на одиночество и волну теплых воспоминаний, как заскрипела лестница на крышу.       Мое серое недоразумение взобралось на крышу с видом героя. Улыбка растянулась еще шире.       - Не тресни, - беззлобно сказал Миша и сам улыбнулся.       Ну, точно ребенок!       Усевшись рядом, он задрал русую голову к небу и тихо начал:       - Выслушай меня и не перебивай... – говорил он долго и постоянно сбивался с мысли.       Его сумбурный рассказ на меня не произвел впечатления, просто человек, который долго всё держал в себе, а сейчас выплеснул, поддавшись эмоциям.       - Смешно сказать: я думал, ты человек отца. Он вдруг решил стать милосердным к единственному сыну и вместо очередного психолога нашел тебя. Яркого, необычного, влюбленного. – На лице появилась неприятная ухмылка, вот передо мной уже тот, по кому я пускал слюни из низкого окошка Бара. Самодовольный и насмешливый.       Выяснять, почему, имея такого папочку, он возится с билетами, получая за это гроши, я не стал. Просто сделал то, что давно желал сделать – притянул этого самодовольного и при этом ужасно притягательного типа для поцелуя. На него мне охотно ответили.       - Я рад, что вернулся тот, в кого я умудрился влюбиться.       Запутавшийся подросток, который возомнил, что может быть взрослым и принимать за кого-то решения, и взрослый, который потерял мать и так хочет побыть ребёнком.       Близится рассвет...       В город вернулись повзрослевший ребенок и излечившийся взрослый. Вернулись вместе.