Расщепление

В своих покоях Коммод стонет, кусая одеяло; старается заглушить рвущиеся из груди звуки утробного наслаждения, но скрыть их не выходит, и эхо в ночи разносит его вздохи, его нетерпеливый бессвязный лепет, переплетающийся с размеренным кряхтением Максимуса. Каждый из слуг, кто не глух, давно уже понял, чем заняты сейчас новый император и его полководец, но Коммоду нет до этого никакого дела. Когда двое лучших предпочитают друг друга, в их выборе не кроется ничего предосудительного; наоборот, так и должно быть — лучшим не пристало связываться с теми, кто не достоин. Коммод прижимается ближе к распалённой груди Максимуса и, уже не стесняясь, кричит его имя, а тот зовёт своего императора; и всё смешивается вокруг, рассыпается пеплом вокруг обнажённого тела Коммода, исчезает, едва достигнув пика; скрывается за тёмной завесой их фантасмагорическая кульминация. Когда Коммод просыпается, постель под ним привычно влажная. Императора уже ждут, потому что сегодня на гладиаторской арене беспрецедентное зрелище. Сегодня на гладиаторской арене выступит бывший римский полководец Максимус, и зрителей опьяняет предвкушение. Коммод неотрывно глядит на него с трибуны, а тот, конечно, не смотрит в его сторону — он слишком поглощён бойней, − и только время от времени императора пронзает его ненавидящий взгляд. Этот взгляд, презрительный и гордый, не имеет ничего общего с полными страсти глазами из недавнего сна. Этот взгляд нужно стереть навсегда, не дать ему заместить воображаемые сцены, не позволить обесценить имеющееся. Коммод сидит неподвижно и прямо, и только пальцы сжимают обитые пурпурной тканью подлокотники. Он уже знает, что придётся сделать. Настоящего Максимуса необходимо уничтожить. Он мешает им с императором любить друг друга.