***
Собственно, то «будущее», в которое я попал, почти ничем не отличалось от «прошлого». Ну, разве что в пачку "M&M’s" добавили драже фиолетового цвета. Собственно, я жрал его горстями, сидя на парапете фонтана в парке. Было начало лета - мы прилетели в конце апреля, – и жара ещё не была удушающей. А я просто наслаждался солнцем и шумом воды. И ветерком. И зеленью деревьев. И этими чёртовыми драже, конечно же. Мне не было ни грустно, ни весело. Я спокойно дышал и то и дело жмурился, когда в очередной раз пережевывал хрустящую глазурью шоколадную массу, в которую уже перемололи мои зубы маленькие разноцветные эллипсоиды. Всё это ровно до того момента, как кто-то дотронулся до моего плеча. Я недовольно вскинулся и залип ненадолго, потому что на меня смотрело нечто. Заплетённые в дредды кислотно-фиолетового цвета волосы, непонятная зелёная сеточка-майка, рваная кое-где не то специальное, не то случайно, ярко-лазурные широкие штаны с огромным количеством карманов, ремешков, заклёпок и прочей дребедени, конечно же, тяжёлые ботинки на толстой подошве с протектором. Ах да, ещё это «нечто» было, возможно, мужского пола, если судить по отсутствию груди и кадыку. И у этого «нечто» была проколота бровь в трёх местах, нос... на переносице были «шипы» и левая ноздря. Мне это существо напомнило тот самый, ещё не до конца доеденный M&M’s. Захотелось смеяться. Я вопросительно поднял бровь. Ну как вопросительно… Я немного… Хорошо, я достаточно сильно удивился, когда увидел подобное создание рядом с собой, особенно когда пару секунд назад я закрывал глаза, ничего подобного на горизонте не наблюдалось. - Вы Эрик Шуллен, да? – вопросило «нечто» и пару раз хлопнуло ресничками. Тут я, кстати, заметил, что цвет глазной радужки изменён на жёлтый. Это не линзы, скорее всего - операция. - Эм… да? – Я удивился ещё больше. Что нужно данному красавцу от меня? Тем более, откуда он знает моё имя? - Хотите, я поцелую вас за него? - Чё? – Кажется, я что-то не догоняю. - У вас же был любовник? - Чё? – Однозначно, сегодня я тупой. - Ну, когда вы улетали в экспедицию, вы же оставили своего любимого человека тут… - Чё? - Перегрузки повлияли на ваши умственные способности, да? – «Нечто» погрустнело и потупило взгляд лимонных глазищ. - Нет, я просто реально не догоняю, о чём речь, мальчик. - О… - многозначительно протянул мальчик-драже и улыбнулся. – Ну вы такой грустный сидели, задумчивый. Ещё эту гадость горстями жрали, а я историю учил, я помню, что к чему… Вот и подумал, что вы грустите из-за того, что потеряли дорогого вам человека. И мне захотелось вас поцеловать. Чтобы вы не грустили. Вот. Пожалуй, за всё время моего теперешнего пребывания на Земле я так искренне рассмеялся! - Мальчик, тебе лет-то сколько? – Ой, он ещё и обиделся! Это со стороны выглядит, наверное, даже немного мило. Если бы не такое вырви-глаз сочетание цветов. - Двадцать один мне, сэр. И похоже, вы не настроены принимать моё предложение всерьёз. - О нет, он действительно обиделся. Весь как-то поник. И стал сразу каким-то блёклым, словно в одно мгновение покрылся серой пылью. Такой же, как мы засыпали в гермопакеты. Стало даже грустно смотреть на него. Будто мне поцелуя жалко. Ну правда. И я, вздохнув и проклиная про себя свое мягкосердечие, поймал за дредды это цветное существо, собравшееся вроде как сделать шаг в сторону, заставил повернуться ко мне лицом и поцеловал. Пожалуй, вышло немного грубо и жадно - я давно не целовался, - но тот закатил глаза и вцепился в меня своими длинными пальцами, а потом шумно выдохнул, отвечая на поцелуй. Кажется, он фанат пирсинга, потому что я почувствовал пару штанг и в его языке – одну больше, другую меньше, ближе к кончику. И это было… пикантно. И мне невольно стало жарко. Не из-за погоды даже. Конечно же, не из-за погоды! Вот тебе и вышел подышать свежим воздухом на улицу! - Воу! – Только и смог он из себя выдавить, переводя дыхание, когда мы прекратили эту влажную, слюнявую порнографию, в которую превратился поцелуй. А я широко улыбнулся, смотря в лимонные глаза, чем смутил изрядно это «нечто», впрочем, он не покраснел, только отвёл глаза. Думаю, красного точно не надо добавлять в палитру его бытия. - Меня… Меня Зак зовут, - запинаясь, проговорил он, а затем начал кусать нижнюю губу и без того пухлую. Вот чёрт. - Знаешь… Зак. Когда я улетал, я не оставлял тут никого. Ни родных, ни любимых. Нас отбирали специально, предупреждали обо всех возможных рисках, о том, что можно не вернуться, о том, что можно остаться калекой, о том, что скорее всего мы никогда не сможем иметь детей. И ещё о тысяче причин, почему им нужны именно одиночки. - На меня опять посмотрели так печально, что самому захотелось плакать от такого взгляда. Но я… Я решился. В конце концов, что я терял, кроме своих оков? Ничего! Поэтому я притянул его к себе опять и приобнял за худые плечики. – Так вот, о чём это я? Я улетал, никого тут не оставляя. В никуда улетал. Но знаешь… Теперь я вернулся. Возможно, я вернулся… к тебе. Что скажешь на это? Он всё же пустил слезу. Чёрт побери! Ну как же так можно? Либо я такой чёрствый и бесчувственный, либо это «нечто» настолько чувствительное. Но я поцеловал его ещё раз - и слёзы высохли, а он полез обниматься. Мы так долго просидели, целуясь, тискаясь прямо на парапете фонтана и ведя себя, в общем-то, аморально. И не обращали внимания на прохожих, которые обращали внимание на нас. А потом мы каким-то волшебным для моей памяти образом оказались в моей запущенной холостяцкой квартирке. И продолжили «знакомство». Собственно, это «знакомство» длится до сих пор. И скоро врачи должны позвонить нам, осчастливив новостью, что из биокамеры достали нашего с Заком ребёнка. Всё же оказалось, что мой... хм… генматериал сохранили. Ну а дальше – наука, упёртость одного настырного молодого человека и моё молчаливое согласие, хотя хотелось орать, бегать по квартире, задрав майку на голову и сходить с ума от счастья, которое меня в тот момент охватило. Но надо же было в нашей паре оставаться хоть кому-то вменяемым, правда? А с такой вот беготней за двоих справлялся Зак, который уже посшибал на тот момент всё, что можно было посшибать, и даже врезался лбом в шкаф. Но всё равно продолжал радостно вопить и беситься. Всё, что оставалось мне, – это как обычно обнять его и поцеловать. Сначала ушибленный лоб, а потом…Часть 1
15 января 2015 г. в 01:38
«Вы знаете, как функционирует космический корабль? А вы знаете, как функционирует человеческое тело? Точно так же! Вслушайтесь в биение своего сердца! И… если его ритм совпадает с ритмом, в котором работают реакторы на твоём космическом корабле, ты действительно капитан. И это уже не профессия, нет. Это ты сам.»
Так нам говорил наш завкафедрой в учебке. Капитанами из нашего выпуска стали трое из пятидесяти. Видно, действительно стук их сердец совпадал с ритмом корабельного реактора. А остальные – кто куда.
Я вот вообще десантник. Ну, наверняка, многие смотрели фантастические фильмы прошлого столетия, читали книги тех же времен… Много где были описаны космические войны, были описаны романы между людьми и роботами, киборгами, инопланетниками, между людьми и людьми, в конце концов… Одна империя сражается с другой, пираты нападают на торговые корабли, бравые десантники защищают пассажиров и своего капитана, который потом жертвует собой, оставляя на родной планете жену и двоих детишек…
Тонны розовых соплей, романтики и драмы выплёскивались на благодарную аудиторию, падкую на подобное.
Только теперь всё это лишь сборники юмористических рассказов и милых, наивных кинолент, не более, чем фантазия авторов на тему «а как бы это могло быть…».
На самом деле всё не так романтично.
Всё грязно, сурово и опасно. До сих пор очень большая смертность среди экипажей во время гипер-прыжков. Мы называем их «эскейп». По статистике после каждого пятого эскейпа - хотя бы один, кто не выдержал его. Мы воспринимаем такое спокойно, никто не скорбит о погибших. Всего лишь ещё одна жертва Космосу. Ещё один из множества. Технологии наши несовершенны, корабли напоминают собой консервированные гробы. Так если ты уже в гробу, какой смысл печалиться, если кто-то умер?
Даже давние знакомые не заморачиваются на эту тему. Максимум – пропустить лишние сто капель суррогата, поминая. И потом прятаться от датчиков весь день, чтобы система жизнеобеспеченья не обнаружила того, что ты «подшофе», ведь на кораблях сухой закон, который, по идее, нужно блюсти неукоснительно.
Что ж, я могу рассказать, как всё есть на самом деле. Пиратов космических нет хотя бы потому, что ещё не придумана такая система, позволяющая «насильно» стыковаться с кораблём, который для этого не подготовлен. Взрывать шлюзы тоже не вариант: при взрыве теряется критический объём кислорода, плюс есть шанс повредить собственный корабль.
Мы не воюем ни с кем хотя бы потому, что за недолгие семьдесят лет мы открыли всего несколько планет, пригодных для зарождения на них жизни. И всего лишь одну, предположительно, на которой жизнь имеется. На уровне бактерий, кажется. Или уже не бактерий. Когда ты в эскейпе, то время течёт странно. Опасность таких прыжков в том, что учёные создали что-то невообразимое и сами не до конца понимают, что и как происходит. Но оно работает, и корабль по сути… телепортируется в предварительно высчитанную точку времяпространства, с погрешностью на одну десятитысячную светового года.
Наверное, вы хотите спросить, зачем на корабле, которому не с кем воевать, который просто совершает эскейпы… Зачем на корабле десантник - один как минимум, - потому что это я.
На самом деле нас в начале вылета было пятнадцать. Остался я один, да.
Помните, я говорил про ту планету? На которой уже имеются примитивные формы жизни? Так вот, послать десантников на такую планету до сих пор менее затратно, чем оборудование. Потому что жизнь человека стоит куда меньше, чем какой-то робот, который бы мог посылать сигналы на базу, потихоньку шевеля треками, брать пробы и исследовать состав атмосферы, почвы и жидкостей на месте. Люди быстро обучаемы, умеют работать «по обстоятельствам» и не подвержены сбоям в программе.
Мы были первыми, кто пришёл в этот мир. Это было потрясающе, наверное.
А мне не понравилось соскабливать какую-то амёбообразную желтоватую слизь в пробирки и почти игрушечным совочком набирать в гермопакеты грунт. Специально накидал туда побольше камней. Хотя, зная земных психопатов, с этими камнями сделают какие-нибудь баснословно дорогие украшения для баснословно богатых. И всё осядет после исследований в частных коллекциях. А в музей песочек отправят. Немного так.
А слизь… Слизь эту убьют опытами, расчленят на атомы, попробуют привить её гены людям и животным, потом попробуют вырастить из неё что-нибудь интересное… Как по мне, так это то же самое, что копаться в анализах мокроты в поликлинике. Отвратительно и не очень познавательно с виду.
Ещё я могу сказать, что сегодня мы прибываем на нашу планету. По расчётам нас не было лет двадцать, не больше. Можно считать, что при уровне жизни и прочих условиях на момент нашего отбытия по нам даже соскучиться не успели.
Для экипажа нашего корабля прошло всего полтора года. Ерундовый срок.
Долгожданная стыковка с орбитальной станцией, потом сразу в посадочный шаттл… Перегрузки, которые мы претерпеваем в нём, кажутся нам такими же незначительными, как офисному планктону спуск в скоростном лифте.
А на космодроме, куда мы приземляемся, нас встречают.
Ни одного знакомого лица.
Даже приблизительно.
Людей немного. Человек двадцать. И большинство из них – «белые халаты», вооружённые респираторами, пси-планшетами и кучей датчиков. Остальные – служба безопасности, наверное. Те же респираторы, но строгие чёрные костюмы и комично смотрящиеся в этом прикиде чёрные очки.
И всё. Больше ни души.
Наш капитан - на самом деле это бывший помощник капитана, который не выдержал одного из последних эскейпов, выходит вперёд и учтиво кивает, говорит слова приветствия. Учёные прекращают изображать из себя статуи, нас буквально конвоируют в лаборатории, в которых мы проводим ещё почти месяц. Нас исследуют, чту ту слизь. Мы ежедневно сдаем анализы: кровь, пункции печени и хрящевой ткани, моча, калл, сперма, даже слёзная жидкость, слюна…
Я долго думал, что не так. Было такое странное чувство, что что-то было забыто. Какая-то маленькая деталь, которая впоследствии может быть очень важной.
И правда.
Я долго смеялся потом. Просто надо было посмотреть на календарь.
Просто чёртов календарь!
Мы проваландались в грёбаном Космосе грёбаных сто тринадцать лет. Сто тринадцать.
Эта цифра своей остротой двух единиц впилась в мой мозг, который пытался осознать весь ужас ситуации. И я осознавал его, понимая, что мы все в жопе, такой же круглой и невзрачной, как перевёрнутая горизонтально цифра «три».
Через месяц нас отпустили. Проведя перед этим принудительную стерилизацию всем нам: все получили ударную дозу излучения непонятного вектора - и детей иметь нам запрещено. В принципе, меня данное обстоятельство волновало едва ли, до отлёта я сдал своё семя в соответствующее хранилище, а так… Ну да, это не озвучивалось в открытую, но в академию набирали только гомосексуалистов или имеющих предрасположенность к однополым связям мужчин. Не потому что это какая-то дискриминация, а потому что это обстоятельство помогало избежать соответствующего напряжения обстановки во время полёта. Ведь из-за этого самого облучения все женщины погибали в первые несколько дней после эскейпа. И было решено формировать вот такие вот команды, способные, если что, «поддержать по-дружески».
На самом деле до такого доходило за весь полет раза два, и то дальше взаимной дрочки никто не пошёл: ни к чему привязываться друг к другу ещё больше, если не знаешь, кого в следующий раз отправишь в открытый Космос после эскейпа.
Но в какой-то мере такой шаг был даже оправдан. Во всяком случае, я подобного момента не осуждаю.