Правда или ложь?

Дверь открывается с тихим, протяжным скрипом, режущим по ушам, но она не обращает на это внимания, даже, кажется, не слышит. Энни сидит на кровати; сгорбилась и согнулась так, что почти касается грудью колен. Одна нога отбивает тихий ритм, бледные пальцы нервно теребят край чужой футболки. Темные волосы спутались и упали на лицо, закрывая его, только нос слегка выглядывает. Все смотрели на девушку с жалостью, на нее по-другому и не посмотришь: белая, как полотно, с красными опухшими глазами, она исхудала еще сильнее, чем после заключения в Капитолии; тонкая кожа, казалось, была готова порваться, не выдержав натяжения. Всем было жаль ее, но ему... ему было жаль себя. Пит, который всегда заботился о других, выкладывался ради остальных по полной, наконец позволил себе замкнуться и ни о ком не думать, слоняясь по бесконечным коридорам дворца президента Сноу. Он тоже хотел что-то теребить, чтоб хоть как-то занять дрожащие пальцы, но у него не было того, что было у нее. Он никогда не оставлял его вещи у себя, боясь, что Энни или Китнисс что-то заподозрят. Он построил свою семью, тогда как Пит пытался не разрушить свою: они не могли допустить окончательного краха – боялись того, что случится после. Это не история бедной девочки, вызвавшейся вместо младшей сестренки, и мальчика с хлебом. Это история двух трибутов, двух победителей, которым просто не повезло встретиться на Квартальной бойне. Такую историю никто не захотел бы принимать. Часто Пит думал, что было бы намного лучше, не встреться они вовсе. Возможно, тогда Финник был бы жив, он бы уехал с Энни в Четвертый дистрикт, завел бы детей, собаку, домик у реки, жил бы обычным человеком. А Пит продолжил бы быть безумно влюбленным в Огненную девушку мальчишкой. Мальчик с хлебом ничего бы не знал о мальчике с сахаром, и всем было бы хорошо. Но это Панем, здесь никому не бывает по-настоящему хорошо. Пит присаживается рядом с девушкой, кровать прогибается под его весом. Несколько минут молчат, а потом Энни вдруг хватает его за руку и слабо сжимает, но кажется, что она старается сжать еще крепче. Ее пальцы холодные и дрожат, как и у Пита. Он чуть сжимает ее руку в ответ, боясь сломать, и закрывает глаза. У Финника были другие пальцы, не такие тонкие и холодные, покрытые мозолями от оружия, с грубоватой кожей, но их держать было куда приятнее, чем невероятно худые с мягкой кожей пальчики Энни, которые боишься сжать слишком сильно, потому что думаешь, что хрупкая кость такого давления попросту не выдержит. Юноша задумчиво гладит тыльную сторону ладони большим пальцем. Когда-то его руку так же сжимали. Эти прикосновения вызывали болезненные, но в то же время невероятно счастливые воспоминания. Руки Энни никогда бы не стали ему родными, нет. Если закрыть глаза, можно было представить, что он держит за руку самого Финника, сквозь время, когда тот переплетал свои пальцы с ее. Может, Финник и касался их днем или ночью, но это не могло заменить того чувства, когда он лично держал Пита за руки. И уж точно он не угощал свою невесту сахаром со своих рук. Потому что это была привилегия Мелларка, его награда за любовь. Финник перекатывается со спины на живот, приподнимается на локтях и улыбается идеально ровной белозубой улыбкой, а потом языком проталкивает кубик сахара, спрятанный за щекой, и зажимает между зубами. Его прекрасные бирюзовые глаза лукаво сощуриваются, и он смеется, разгрызая сахарок. Пит откидывает голову назад, макушкой упираясь в твердый пол, тихо смеется, а потом притягивает юношу за шею для поцелуя. Тот ловко уворачивается, и губ Мелларка касается сладкий кубик. Финник ухмыляется, как чертенок, и настойчиво прижимает сахарок к чужим губам, упрямо раздвигая их. Тогда Пит послушно захватывает сладость губами, хватает зубами и с хрустом разгрызает. Во рту тут же становится сладко. Не успевает он подумать о том, что теперь непременно захочет пить, как Одэйр наклоняется вперед, на этот раз позволяя себя поцеловать. Питу кажется, что так было всегда. Он всегда был рядом с тем, кого любит, никогда не уходил, ни с кем не сражался, не притворялся ничьим женихом. Всегда были лишь они и никакого Панема, никаких Игр, никаких Китнисс и Энни. Он растворяется в этом чувстве, приятно тянущем в груди и таком же сладком, как язык Финника. Пит чувствует себя абсолютно защищенным и спокойным, только кровь быстро в висках стучит от возбуждения; ему кажется, что теперь снова есть кого защищать. Он забывает о той каше в голове, о том хаосе вокруг, пропадают подземные стены Тринадцатого дистрикта, все эти безумно занятые люди и противные доктора в их белых халатах, вечно что-то записывающие и изучающие. Финник так на него не смотрит, потому что уже давно изучил Пита вдоль и поперек. А сейчас он вообще на него не смотрит, заключив похудевшее после заточения лицо в ладони, только углубляя поцелуй. Недостаток кислорода начинает рвать легкие, и живая легенда Панема сминает больничную рубашку на его боках, смелеет, прижимает к себе сильней. Питу кажется, что они одно большое целое с одним сердцем и дыханием на двоих, но все же отстраняется первым, шумно вдыхая. Только это и успевает. Финник вновь соединяет их рты и рывком переворачивается, усаживая юношу, который только и успевает, что сдавленно крякнуть, у себя на бедрах, не разрывая поцелуя. Пекарь знает, что ему нравится это чувство, когда ты целуешься с самим Питом Мелларком, «мужем» самой Сойки-пересмешницы. Одэйр точно злорадствует. Они больше не соперники с ней, точно не на арене, но он все равно чувствует свою абсолютную победу. Это Финника Пит подпускает к себе, а не ее. Пит жадно глотает воздух ртом, запрокидывая голову назад, елозит, чуть стонет. Финник привлекается его к себе и устраивает голову на груди, вновь суя под нос сладкий кубик, который припрятал то ли в рукаве, то ли в кармане. У него всегда было сладкое с собой даже здесь, в Тринадцатом, где за едой ведется строгое наблюдение. Он все равно ухитрялся унести несколько лакомств с собой. Пит зубами вцепляется в сахарок и вытягивает его из хвата длинных пальцев. Проглатывает. — Ты и раньше кормил меня сахаром. Правда или ложь? Одэйр хмурится. Пит знает, он не любит, когда ему задают такие вопросы, они напоминают ему о том мире, что за пределами их небольшого убежища; напоминают о том, что произошло после их расставания на арене. Нет, он даже ненавидит их до глубины души. — Ложь. Но я пичкал бы тебя им с утра до вечера, встреться мы раньше. И хмурится еще сильнее, понимая, что сам себе же напомнил, что могло бы быть лучше. Им обоим не нравится эта игра в «правду или ложь», но оба понимают, что она необходима Питу, должна ему хоть как-то помочь. Он и вправду стал лучше отделять настоящее от вымышленного. Мелларк наклоняется вперед, целуя морщинку между его бровями. Энни опускает голову ему на плечо и жмется, наверняка не отдавая себе отчета о своих действиях. Пит действует на механизме, даже не задумываясь о том, что она не он, обнимает рукой, прижимает к себе. Снова потерялся в том, что реально и нет. Ему все кажется, что Финник рядом сидит, широко улыбается, грызет свой чертов сахар или играется с трезубцем в тренировочном зале. Ему все чудятся его пронзительные бирюзовые глаза, мягкие светлые волосы, в которые так приятно зарываться пальцами. А засыпая, он мнит, что не один. Только теперь некому задать этот надоевший важный вопрос. Китнисс? Китнисс не то. Она, может, и стала испытывать к нему что-то, но его-то любовь угасла, если вообще когда-то существовала. Пит чувствует себя неловко рядом с Огненной девушкой и стремится убежать от нее, хотя понимает, что сейчас Эвердин нужна помощь. Она потеряла всех, даже тех, кто все еще был жив. Отца, мать, младшую сестренку, Гейла. А теперь вот теряет его. Пит понимает, что нужен ей, но не может ничем помочь, потому что сам отчаянно нуждается в помощи. Он потерял родителей и себя, но настоящую боль приносила потеря Финника. Пит поворачивает голову и подбородком упирается в макушку Энни. Воздуха в комнате на их двоих слишком мало. Удивительно, будь он здесь с Финником, то его было бы предостаточно. Они могли бы прижаться друг к другу так тесно, что между ними не осталось бы свободного места, тогда, дыша, как один целый человек, им хватило бы. Но Финника больше нет ни здесь, ни где-либо еще. Он ушел, бросил его тут с горе невестой-женой-революционеркой и его вдовой. Пит не злится на него, никогда не мог. Он просто не понимает, как можно было так поступить. Спасение мира спасением мира, но разве можно было так неожиданно и больно разлучиться? Мелларк прикрывает опухшие глаза, ресницы чуть дрожат и тяжелеют от слез. Приподнимает веки, и взгляд упирается в бесформенную груду вещей в самом углу кровати — свадебный костюм Финника. Вообще-то это костюм Пита, но разве он мог пожадничать тому, кого так любил, пускай в этом одеянии он собирался взять в жены ту, которая стояла между ними? Конечно, между ними еще была Китнисс, но, учитывая ее сложные отношения с Питом, Огненную девушку можно было не брать в счет. Пекарь помнил каждую складочку пиджака в тот день, как разглаживал их все, чтоб все было идеально, будто это его свадьба, будто Финник его жених. Помнил, как послушно бабочка ложилась под пальцы, принимая нужную — идеальную — форму. — Хей. — Пит приподнимает голову юноши за подбородок. Тот нервно дергается, но все же вскидывает дерзкий взгляд бирюзовых глаз. — Сегодня твой день. Ты не рад? — В голосе чувствуется напряжение, но он старательно пытается скрыть его за напускной веселостью. — Может, ты вместо нее? Глаза горят нелепой надеждой, Пит старается не поддаваться ни ей, ни этому взгляду. Какой из него жених для Финника? У них будут свои семьи, конечно, чтоб все было правильно, как надо. Даже если у них все получится, даже если Сноу будет убит, Игры отменены и вообще весь мир станет другим, никто не позволит им быть вместе. Такого никто не допустит. Нет, сегодня день свадьбы Финника и Энни, а когда-нибудь и они с Китнисс поженятся. Впрочем, они уже женаты, если верить тому, что он наплел Цезарю и всему Панему перед Квартальной бойней. — Ну, боюсь, на тебе единственный приличный костюм во всем Тринадцатом дистрикте, поэтому мне придется надеть платье. Пит предпринимает попытку отшутиться, и, что странно, у него выходит. Одэйр широко улыбается, а затем рывком притягивает его за талию к себе, резко стирая всякие границы между ними. — Или, — горячее дыхание щекочет и одновременно опаляет ухо, — ты можешь быть без платья. — Пит краснеет против своей воли и, глупо хихикнув, утыкается в широкую грудь жениха, вдыхая солоноватый запах. — Не думаю, что Койн это понравится. — Хотя стоило признаться, что ему было глубоко плевать, что понравится президенту, а что — нет. — Ну, Китнисс ей столько условий поставила, может, и ты сможешь. Так, на правах ее мужа. — Пит с наигранным недовольством пихает его в грудь. — Так я теперь ее муж? — Только если на время, но, — Финник отстраняется, заключая худое, еще бледное после пережитого лицо Пита в свои руки, — на самом деле ты только мой. И ведь не шутит. Мелларк уже давно научился распознавать, когда юноша шутит, а когда говорит серьезно. Поначалу, конечно, было сложно, но со временем учишься. Пит улыбается, пытаясь скрыть дрожь в пальцах, начинает торопливо поправлять галстук-бабочку. Он все еще ощущает теплые пальцы на своем лице, и от этого становится так неловко, но в то же время ему не терпится отбросить всю эту сдержанность и наброситься на Финника. Они принадлежат друг другу, и никакие жены или даже дети не изменят это. Не с самого начала, но до самого конца. Вместе. Но приходилось держать себя в руках. Энни точно не оценит, если вдруг ее избранник явится на праздник в разодранной на груди рубашке или пиджаке, где будет не доставать пуговиц. Какой невесте это понравится? Пит знает, что пока он размышляет, куда деться, Финник уже все решил, поэтому совсем не удивляется, когда тот вдруг хватает за грудки, притягивает к себе, резко и грубо впечатывает в свою грудь и целует. У Мелларка кружится голова и подкашиваются ноги. Так всегда бывало. Финник берет все и сразу: кислород в легких, разум. Сердце и душу. Ему хочется отдать все это, потому что… просто потому что это он и сопротивляться бесполезно. Каким-то чудом Питу удается удержать себя на ногах. Он поднимается на носочки, обвивает руками чужую-родную шею, пальцами путается в светлых волосах, мгновение назад идеально уложенных и причесанных, как должно быть на свадьбе. Поцелуй выходит отчаянным и с каким-то солоноватым привкусом. Пит не плачет и знает, что Финник — тоже. Вкус слез будто уже был на губах, незаметно впитался в кожу, в саму их суть. Не пролитые слезы, которые просто задержались. Юноши отстраняются с влажным чмоком. В комнате виснет странное напряжение. Мелларк нервно теребит воротник чужого-своего пиджака, Одэйр сминает его форму на груди. — Надо же, — наконец выдает пекарь, — ты женишься, а я тебя в постель едва не затаскиваю. Смешок выходит наигранным и на самом деле неприятным, как какое-то надругательство над тем, что они только что делали. Но на самом деле Питу ничуть не стыдно. Ему только немного жаль Энни и Китнисс за тот обман, что им пихают. И все. Немного жаль, но ничуть не стыдно. Действительно, почему ему стыдится того, что он чувствует? Почему это он должен держаться подальше от того, с кем хочет быть, в ком нуждается? Кого любит. Финник вновь прикасается к его лицу, костяшками пальцев проводит по скуле, и Пит поднимает взгляд. Жених серьезен и вновь хмур. — Если бы все сложилось иначе… если бы мир был другим, если бы мы встретились раньше. — Он в нерешительности обрывает мысль, несколько секунд собирается, а затем заканчивает: — То сегодня был бы наш с тобой день, а не мой и Энни, — утверждает — не спрашивает. — Правда или ложь? Финник изменяет правила игры. Этот вопрос должен относиться к тому, что было, а не что будет или могло бы быть. Как Пит может это знать? Таких воспоминаний у него не было, поэтому изменить их никак нельзя. Но это же Одэйр, ему можно менять правила хоть десять раз на дню, как ему захочется, только потому, что он — это он. Пит не задумывается над ответом, потому что он давно был готов в его голове. В его больной, немного запутавшейся голове. Может, многое ему еще было недоступно, но он точно знал: да. В другой вселенной, при других обстоятельствах, при другом правительстве, в мире, где нет никаких игр ни на арене, ни политических. Да. Тогда он бы отдал все, чтобы быть с Финником так, как дозволено быть Энни, как Китнисс дозволено быть с ним, Питом. Но этот мир ужасен и жесток, поэтому все, что им остается – обманывать жен и прятаться по углам. Даже если так будет всегда, он готов пойти на это. Потому что это Финник, с ним любой угол становится подобен целому семейному домику. — Правда. Конечно, правда. Он целует его в голую шею, а потом льнет к нему, как довольный кот, только не урчит. Финник обхватывает Пита руками, казалось, со всех сторон сразу, зарывается носом в волосы. Мелларк пытается надышаться этим солоноватым запахом, чтоб помнить его, когда его мальчик с сахаром будет давать клятвы другому человеку, не ему — женщине. Энни. И знает, что Финник сейчас пытается сделать то же самое, чтоб можно было представить его на месте невесты. Но у них никак не получается. Такова их участь: дышать друг другом, но не иметь возможности надышаться. Пит дышит тяжело, шумно втягивая воздух носом. Ему страшно, больно и безумно, безумно одиноко. Энни не может скрасить его одиночество, как и он — ее. Они есть друг у друга, но в то же время абсолютно одиноки. Он не помнит звука ее голоса, не знает цвет глаз, что она любит, а что — ненавидит. Он только знает, что Финник был для нее всем, как и для него. Единственная известная вещь, которая и сближает их на эти недолгие минуты, когда Пит приходит в эту комнату. Она была способом ненадолго почувствовать, что Одэйр рядом, потому что все в этом месте пахло им, каждая вещь, уголок покрывала, даже волосы Кресты, казалось, источали этот солоноватый запах. Все здесь напоминало о нем, это одновременно радовало, потому что казалось, что он никуда не ушел, просто вышел прогуляться до кухни, но в то же время было больно, ведь Пит знал: Финник мертв. Финник мертв. Вот так, всего два слова, способные разрушить целый мир, разбить сердце вдребезги и свести с ума. Пожалуй, это могло бы быть хорошим оружием в войне. Просто скажи солдату, что тот, кто ему дорог, мертв. Он либо бросится на тебя и убьет, либо уйдет горевать и мстить убийце. Пит предпочел бы первый вариант, как и Энни. И это у них тоже общее. Он запрокидывает голову, болезненно закусывая нижнюю губу. Не стыдится своих слез и не боится показывать их, тем более ей, но он просто не хочет плакать, он устал. Впрочем, они не спрашивают его, просто бегут по раскрасневшимся щекам, собираются на подбородке, мочат губы. Слезы соленые на вкус, прямо как кожа Финника. Пит не замечает, что Энни медленно опускается ему на колени, просто крепче обхватывает ее плечи и прижимает спиной к себе. Если закрыть глаза, можно представить, что он обнимает его. Девушка обхватывает ногу Мелларка и сжимает, впиваясь ноготками. Царапает даже сквозь ткань брюк и тоже не сдерживает слезы. Энни всегда плакала тихо, беззвучно, только плечики чуть подрагивали, да одежда становилась мокрой. Пит знал, что она много плачет, как и он. Каждое утро просыпается и говорит себе: «Сегодня я не буду плакать. Сегодня я приму правду и отпущу его. Сегодня я начну жить, потому что он бы этого хотел». Но потом понимает, что Финник мертв, что он больше ничего не хочет и не скажет, чего бы он хотел. Он мертв. Пит принимает правду, он знает ее. Но отпустить? Нет, никогда. Нельзя отпускать тех, кого любишь. Тех, кто умер. Они же должны быть рядом, так? Всегда-всегда. Вечность. Пит видит кровь, окрашивающую одежду и шею Гейла в характерный цвет. Он слышит Китнисс, шумно дышащую рядом. Боковым зрением ловит Крессиду, сидящую на земле. Она вся мокрая от пота, он струится по ее лицу, шее, но никаких попыток утереться не предпринимается. Она просто пытается восстановить дыхание. Пит бездумно переводит пустой взгляд с Крессиды на Китнисс, а потом на Гейла. Задерживается на нем. Ловит взглядом каплю крови, только что капнувшую за ворот. А в голове все бьется это «они не придут». Не придут. Что значит «не придут»? Они должны прийти. Обязаны. Не придут… смешно. Ха-ха. Мелларк пытается выдавить усмешку, чтобы убедить себя в том, что это очень жестокая шутка, но уже понимает, что это не так, поэтому вместо смешка выдает писк, который режет по его же ушам, словно ультразвук. Не придут. Не придет. Он, не думая ни секунды, не позволяя себе замешкаться, бросается вперед, грубо вырывает фонарик из рук Сойки, отталкивает Гейла в сторону — тот падает и что-то говорит ему, кажется, пытается остановить. Пит падает на живот и протягивает руку вперед. Темнота шахты освещается ярким светом, стены, потолок, пол — все грязное. И грязь мешается с кровью. Вот на ступеньках пара капель — наверняка слетели с кожи Гейла, когда тот поднимался. Пит сползает ниже, одной рукой упирается в мокрую от их пота ступеньку и почти соскальзывает вниз, но кто-то хватает его за ноги и пытается вытянуть назад. Нет, они не понимают этого «не придут». Это для них «не придут», а для него — «не придет». Он не придет, не они. На них плевать, «они» могут сдохнуть, могут быть разорванными на кусочки, могут сгореть в самом жарком пламени или утонуть, но не он. Только не он. Пит кричит, пытаясь привлечь внимание, размахивает фонариком, бросая светлое пятно то в одну сторону, то в другую, пока не наводит на фигуру. Вернее, на несколько фигур. Трое уродливых тварей — переродков — и он. Один против троих. Нечестно. Мелларк пытается спуститься, отбивается, когда ему мешают, но их тоже трое, а он — один. Ему не справиться, не тогда, когда легкие распирает от недостатка кислорода, в голове бьется мерзкое «не», а перед глазами стоит окровавленный и взмокший Финник, отчаянно сражающийся за свою жизнь. Почему они не понимают? Почему не понимают, насколько ему важно спасти его жизнь? Именно его, глупого мальчишку, вечно носящегося со своим сахаром. Почему, почему, почему? Минуты, нет, весь мир, вся вселенная замирают, когда одна тварь запрокидывает голову. Пит чувствует, как горло разрывает очередной крик то ли боли, то ли отчаянья, а скорее всего, и того, и другого. Глаза неприятно щиплет от слез. Последнее мгновение. Оба уже знают, что одному из них не спастись, оба знают кому именно. Они одни, против каждого их них — трое. Каковы шансы? А они нулю равны. Большому, овальному, жирному нулю. И этот ноль говорит, что пришел конец. Долбится в черепную коробку, разрывает каждую клеточку мозга. Не придет, потому что вот его последнее мгновение. И в это самое последнее мгновение Финник успевает обернуться. Всего на пару секунд лицо озаряется светлой улыбкой, изуродованной усталостью и болью. Всего пара секунд перед решающим смертельным укусом. Одэйр выгибается в спине, оглушительно кричит и падает на колени; из глубокой раны на шее брызжет алая кровь. Мерзкая алая кровь окрашивает стены и пол, его одежду и переродков, столпившихся вокруг почти мертвого тела. Пит кричит еще громче, скрывается на визг. Мокрые пальцы не выдерживают фонарик, и он роняет его. Его свет успевает выхватить из темноты упавшее на землю уже мертвое тело Финника. Не придет. Ушел. Бросил. Пит бьется в руках Гейла, который старательно, пыхтя, оттаскивает от края. Наотмашь, не думая, ударяет приблизившуюся Китнисс в скулу, зубами вцепляется в руку Крессиды. Она кричит, он кричит, Гейл ругается, Сойка сидит на земле, схватившись за лицо. Мир Пита превращается в сплошное месиво из боли, крови, отчаянья и бирюзовых глаз. Он губами ловит солёные слезы, захлебывается криком, размахивает руками и ногами. Перестает контролировать себя, сходит с ума. Дикий, неконтролируемый, он хочется вернуться туда, к нему. Вернее, тому, что оставили от него переродки. Если что-то оставили. Эта мысль вдруг сбивает с ног, валит на землю. От Финника ничего не осталось, у него не будет могилы, на которую можно прийти, не будет надгробия, с которым можно поговорить. У него ничего не будет. Дурацкая шахта стала местом его погребения, и это очень-очень неправильно. Чудовищно ошибочно. Пит обмякает и безвольной тряпкой виснет в руках Гейла. Тот кладет его на землю. Нужно бежать, нужно убегать, спасать жизни, которые еще можно спасти, но это невозможно. Не сейчас, не тогда, когда умер самый важный человек в его жизни. Не тогда, когда собственная жизнь вдруг утратила всякий смысл. Его не торопят, не подгоняют, хотя все отчетливо понимают, что если они не уйдут, то наверняка их найдут мертвыми уже этим вечером, и Сноу с удовольствием объявит, что Сойка-пересмешница мертва, на этот раз по-настоящему. Пит понимает, что идти может, хотя ноги не слушаются и кажутся ватными. Он приподнимается, рукавом вытирает нос, щеки, а потом глаза. Смотрит внимательно на Китнисс, а она — на него. — Он мертв. Правда или ложь? — Огненная девушка молчит. — Правда, — Пит скрывается на крик, — или ложь? Пекаря бьет сильная дрожь, и ему кажется, что потерять сознание — самый лучший вариант. Китнисс молчит еще несколько секунд, потом опускает голову и шепчет. Пит не слышит, что она шепчет, но знает. Знает, потому что только это она и могла ответить на поставленный вопрос. Правда. Они сидят, прислонившись спинами к стене, утирают слезы и молчат. Это их особенный ритуал. Не тот, который бывает у лучших друзей или влюбленных, а тот, что бывает у тех, кто потерял что-то очень важное. Кого-то очень важного. Пит все еще чувствует, как его сердце медленно бьется на осколки и они впиваются в каждую клеточку тела, в каждый орган, в каждую извилину его мозга. Он чувствует, как ресницы вновь тяжелеют от влаги, но упорно смаргивает слезы и продолжает утираться, скрыв рукавами кофты руки по пальцы. Энни притянула длинные худые ноги к груди и теперь сидит, обняв их, чуть покачиваясь взад-вперед. А потом внезапно смотрит на него и задает вопрос, который он не слышал уже столько времени: — Ты был для него всем миром, а не я. Правда или ложь? Пит не думает над ответом. Отвечает так быстро, как только может. Кажется, Энни даже не успевает окончить. Он торопится убедить не ее, а себя. Будит так и не остывшие чувства, рвет незажившие шрамы, ковыряется в еще свежих ранах и совсем не заботится, что бьет по чувствам девушки. Она ему никто, просто подушка, в которую можно периодически плакаться, чем он и занимается. — Правда.