Прямой репортаж из горячих точек

Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок - даже не думали, а итог - вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток. Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены. Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка; время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; все, что до - сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже. Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку; между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат; мы с тобой отчаянно непохожи, и от этого все забавней во много крат; волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп; думай сердцем - сдохнешь счастливым старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь собираться в гроб. Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид. Мне плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит. Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс; что до тех, для кого важнее моральный кодекс - пусть имеют вечный оральный секс. Вот же он ты - стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду. Катапульта в райские гребаные чертоги - специально для тех, кто будет гореть в аду. В. Полозкова

      uno       Егор не любит сюрпризов. Если что-то происходит внезапно — то это обязательно не к добру. Как минимум нужно время, чтобы подготовиться. Хотя бы морально. Чтобы, если что, знать, как жить дальше.       Егор рационален и сдержан, как клофелинщица в отеле с неприлично богатым американцем. Ничего личного, это работа, это бизнес. Все эмоции должны уходить в творчество. Все, до последнего грамма, до последней гранулки.       Егор классически вежлив и великолепно воспитан. Тактичность и обманчивая мягкость в сочетании с жесткими методами дают значительно лучшие результаты, чем просто жесткие методы. Кнут не работает без пряника. Пряник должен быть свежим, рассыпчатым и сделанным строго по всем ГОСТам и технологиям. Егор умеет улыбаться и вытирать чужие слезы со словами «Кто обидел эти глазки?», и никто уже и не заметит, что после этого нагрузка увеличивается, а требования возрастают.       Егор сильный и независимый. Только так можно пробиться в жестоком танцевальном мире с его законами джунглей и битым стеклом в туфлях, с натертой воском сценой и лицемерным сочувствием за кулисами. Нужно воспитывать в себе жестокость и безжалостность, оттачивать ее, годами превращать в идеальное оружие и всегда держать наготове под чуть оттопыренной полой сценической мантии.       Егор верен. Егор чтит закон и порядок. Егор прекрасно знает правила и умеет их соблюдать.       Но...       Однажды в его жизнь разрывным снарядом падает этот мальчик, его «сильно загорелый друг». Падает, чтобы превратить в хаос четко выстроенный мир Егора — рациональный, выверенный и красивый. Мигель — это всегда сюрприз. Это шоу с элементами импровизации. Он — обрыв проводов связи в тот момент, когда твоя жизнь зависит от важного звонка. Он — взорванная заправка на пути следования при наличии последних литров бензина. Он — внеплановая ревизия, разбросанные вещи, перепутанные документы, летящие ко всем чертям планы и вечная, непрекращающаяся мигрень.       Мигель — главная иррациональность в жизни Егора.       dos       Мигель умеет танцевать все. Он придерживается своего танцорского кодекса, где записано: все, что угодно, от чечетки до стриптиза, в мужской одежде, в женской, вообще без одежды. В его человеческом кодексе отмечено примерно то же самое: попробовать всё, со всеми, везде. Кубинец в нем призывает танцевать латину на освещенном луной пляже, а потом распивать ром и наслаждаться сигарой. Русский - сперва нажраться, а потом плясать, желательно на столе. Одна половина хочет профессионально танцевать, вторая - профессионально прожигать жизнь. Он решил совместить.       Сначала ему кажется, что Егор холодный, как лед в мохито. Ничего, быстро растает, думает он. И не таких растапливали. Но оказывается, что тот - как сугроб, в который прыгают русские после бани. Падаешь в него с криком, и он обжигает холодом. Потом тело начинает гореть, а ты выбираешься и с интересом рассматриваешь белые снежинки на своей темной коже. А затем они тают. И получается, что это ты таешь, а сугробу хоть бы хны.       Однажды Мигель танцует для него стриптиз. Он волнуется, как будто никогда прежде не двигался под музыку. Егор смеется и вместо того, чтобы завалить его на месте, со вздохом говорит: «Кажется, тебе нужен мастер-класс...».       Мигель никогда не купался в проруби, но ему кажется, что он сделал бы это с легкостью. У него ведь такой опыт.       tres       - Ну, с паршивой овцы, как говорится...       - Сергей! Что вы опять себе позволяете? - когда Егор переходил на «вы» и называл Мигеля настоящим именем, дело пахло жареным. Любой другой на месте этого нахального кубинца уже бы покрылся испариной и постарался раствориться в интерьере репетиционного зала. Но только не Мигель.       Он был самоуверенным, наглым и талантливым. Ему еще не было и семнадцати. Он любое серьезное дело превращал в клоунаду, баловство и сплошные импровизации. Егор, который к тому моменту разменял четверть века и уже добился определенного успеха в своем деле, выходил из себя, ломал карандаши, швыряясь их осколками в нагло ухмыляющуюся физиономию с полными чувственными губами, и будучи не в силах ничего поделать.       - На сегодня репетиция окончена, все могут быть свободны. А вас, Шестеперов, я попрошу остаться.       Танцоры, переговариваясь и бросая сочувственно-любопытные взгляды на Мигеля, потихоньку расходились. Когда затих гул шагов последнего человека, Егор, до этого демонстративно игнорирующий жаркий взгляд несносного мальчишки, наконец обернулся к нему.       - Ну? - Мигель не выдержал первым.       - Сережа... - проникновенно начал хореограф.       - Мигель. Называй меня Мигель, - он упрямо тряхнул бесом черных жестких волос.       Вдох-выдох. Спокойствие, господин Дружинин, только спокойствие.       - Мигель, - повторил он еще пока сдержанным, но уже закипающим тоном, - я хотел с тобой серьезно поговорить.       - Да уж наверное не потанцевать.       - Тебе не помешало бы и это. Если ты продолжишь в таком роде, нам придется попрощаться с тобой, - жестко оборвал его Егор.       - Я не подхожу под концепцию этого проекта?       - Ты многовато на себя берешь.       - Ты сам меня сюда взял.       - Мы на брудершафт не пили и перевал не брали, будь добр, обращайся ко мне как положено.       - На вы и по имени-отчеству? - издевка в голосе начисто убивала эффект невинных глазок, которые изобразил парень. - Хорошо, как скажете. Еще какие-то пожелания?       - Что ж ты дерзкий-то такой? - в вопросе звучало больше усталого удивления, чем злости. Самое необъяснимое, что мальчишка не был неуправляемым до той степени, чтобы можно было выгнать его с чистой совестью. Он умел по мановению волшебной палочки становиться серьезным и работоспособным, схватывая на лету любое требование хореографа, словно считывая у него с подкорки. В такие моменты казалось, что в нем кроется два совершенно разных человека. Оба — яркие и привлекающие внимание. И оба — провоцируют на эмоции. Но только один — на положительные, а вот второй...       - Может, просто проверяю вас на прочность? - тихо спросил вдруг посерьезневший Мигель, нежно улыбнувшись и глядя на Егора какими-то слишком детскими, чистыми глазами.       - Что? - опешил тот.       - Что? - переспросил Мигель. После чего резко наклонился, мазнув губами по скуле Егора и выскочил из зала. Разговора не вышло. Уже, пожалуй, в стотысячный раз.       Мальчишка. Щенок. Чертова заноза. Гнать его взашей, ко всем чертям.       Только вот...       cuatro       Шестепёр — древнерусское холодное оружие ударно-дробящего действия XIII – XVII вв. Представляет собой разновидность булавы, к головке которой приварено шесть (реже более) металлических пластин — «перьев».       Сергей Шестеперов, известный всем под псевдонимом Мигель, тяжелый и колючий. Таким только стены громить. И кости. Мигель идет по жизни, сокрушая все каждым взмахом и каждым шагом-решением. Фонтанирующий идеями, он раздавит любого, кто попытается помешать их воплощению в жизнь. Он шумный, своевольный и огромный — не по росту или размеру одежды, а по поведению. Да, еще немного грубый, эксцентричный и совершенно неэтичный.       Но мало кто знает, что внутри этой хореографической махины сидит маленький мальчик, который до сих пор не наигрался. Который хочет, чтобы кто-то на него смотрел, чтобы гладил его по волосам и говорил: «Какой же ты у меня молодец!», чтобы хлопал в ладоши, и чтобы руки у него были теплыми, а в глазах сияли искорки улыбки. Чтобы, когда он закроет ладошками глаза, кто-то изумленно вопрошал бы: «А куда подевался наш чудный малыш?», - а потом радостно восклицал: «Ах, вот он где!». И все бы смеялись, и он сам бы чувствовал себя нужным, любимым и желанным.       Мало кто знает, что Мигель давно распределил роли, и у этого «кого-то» давно было имя, фамилия, регалии и вес в обществе. И этот «кто-то» всегда был такой — по-королевски важный, очень ценный и авторитетный в их хореографическом мире. «Кому-то» однажды был вручен этот самый «шестепер» мигелевского характера. И теперь он ни за какие сокровища мира не выпустил бы его из рук. Да Мигель и сам не хотел бы опять стать бесхозным.       Как и булава, шестепёр служил также символом власти военачальников. В основном — в странах Восточной Европы: Польше, Венгрии, Русском царстве и у казаков. Кое-где сохраняет церемониальное значение и в наши дни.       cinco       Бывает, видишь человека впервые и тебе кажется, что ты вот-вот умрешь. Начинает трясти, охватывает лихорадка, становится жарко, кажется, что сейчас разлетишься на куски — до боли, до нехватки дыхания, до темноты в глазах, до слез, до желания кричать изо всех сил, пока не порвутся легкие. Это длится одну секунду, а потом оно становится твоим вторым «я», твоей тенью, подкладкой всей твоей жизни — и не отпускает ни на миг, пока ты видишь его. Ты думаешь — да ну, так не бывает, и вообще — я и он? Да кто он такой, чтобы я к нему вообще приближался после сегодняшнего дня? Или — кто я такой, по-моему, меня с этого момента уже вообще не существует... У меня семья-работа-разврат-бизнес-возраст-запущенный процесс саморазрушения или любая другая уже неважная причина больше не подходить к этому человеку. Развернуться и уйти. Мне завтра рано вставать. У меня на завтра запланировано самоубийство.       Даже если не запланировано — оно случится. У тебя уже медленный яд не просто в крови, а во всем организме. А самое дурацкое — вот это желание не подавать виду. Ты будешь общаться с этим человеком, встречаться, жить с ним годами, и все это время зачем-то делать вид, что печешься о нем не больше, чем о дырявом носке. Делай что хочешь. Иди куда хочешь. Я тебя не держу, можешь не возвращаться. Я завтра выйду на улицу и найду таких сотню, еще и лучше. А у самого, когда он спотыкается на лестнице, сердце за секунду долетает до последней ступеньки и возвращается обратно.       Он знает, он все знает, сколько ни притворяйся. Он видит эти проблески боли в твоих глазах, когда их не должно быть. Потому что даже в минуты абсолютного счастья твое второе «я» чувствует себя канатоходцем без страховки. Он знает это, когда ведет себя как полный подонок, когда не приходит вечером, вопреки обещанию, когда кидается в тебя вещами, подарками и какой-то ненужной мелочью и уезжает в другой город, другую страну, ставить грандиозный танцевальный проект. Хочется обвинить его, сказать, что это уже статья — оставление в смертельной опасности. Что — нельзя так поступать со мной, я тут умираю вообще-то. Но: ты там где застрял вообще, приезжай давай, ты чего.       Что бы ты сделал, если бы я ушел? - Ты спрашиваешь, какой способ суицида я предпочитаю?       И оба ржете, как идиоты.       Потому что с ним — то же самое.       seis       Конечно же, Мигель знал, что Егор готовит «сюрприз» - танец в дуэте с Юлианой Бухольц. Все, кто хоть немного знает Егора, понимают, что он и сюрприз — исторически не сложившиеся понятия. Лучшая импровизация — тщательно отрепетированная заранее задумка.       Но это все равно оказалось, словно удар в солнечное сплетение. Тщательно выверенная насмешка — символ команды Мигеля, вставленный в танец. Классическая пластика Егора, сдержанная, но соблазняющая, исполнение вполноги, дабы не затмевать участницу, легкость, непринужденность, актерская игра и — откровенное издевательство. Как будто можно смотреть на что-то еще, когда на сцену выходит Егор Дружинин. «Если он хотел помочь участнице, то это была его тактическая ошибка», - с усталым злорадством думал Мигель, рассеянным взглядом провожая оттанцевавшую пару за кулисы - «это было концом Эвис Крайтон».       Егор сегодня не по статусу расшалился, выдать бы ему за такие его дела. Провокации — это территория Мигеля.       Егор и получает.       - Мигель, как тебе этот номер? - наконец дала ему слово Ляйсан.       - Я, честно говоря, ожидал, что Егорчик чуть-чуть прям так даст просраться, может быть, мне, в этом номере, - снисходительный взгляд Егора был ему ответом. - Я понимаю, что ты хотел оттенить чуть-чуть Юлиану в этом моменте и сказать, что вот она танцует, а я так... Но хотелось уже...       - Мигель, понимаешь, в чем дело...       - Возраст, - смакуя оправдательные интонации этого корифея хореографии, перебил его Мигель.       - Мой сильно загорелый друг. Мои притязания как танцовщика кончились в тот момент, когда начались твои, на самом деле, лет десять назад...       - Но ты же уже вышел на сцену, ты должен был дать жару...       Егор улыбался, подхватывая заигрывания Светлакова. Вопреки собственной логике, Мигель кинулся защищать Егора, как только Сергей начал, даже в шутку, ругать его танец.       Потому что слабо это точно не было.       Мигель улыбался своей обезьяньей улыбкой, глядя на довольного, почти уже урчащего, Егора. Глаза того маслянисто блестели, искорки бесенят просто выпрыгивали, заражая всех вокруг легкой ноткой баловства и игривости. Егор смотрел в глаза второму наставнику, молниеносно, по-кошачьи, облизываясь, и явно наслаждался всем проходящим. И мигелевым сумбуром, который он, конечно же, как всегда, легко считывал с его лица.       Когда-то давно Мигель вычитал, что в доисторические времена обезьяны и кошки были злейшими врагами, и что именно застаревшее соперничество, въевшееся в гены, заставило потомков обезьян — людей — одомашнить своих противников.       Но противостояние никуда не делось. Мигель поймал себя на мысли, что в этом маленьком бою он опять уступил Егору.       И отчего-то неудержимая улыбка еще сильнее расползлась по его довольному лицу.       siete       Сергей Светлаков чем-то неуловимо напоминает Егору Мигеля. Он никак не может ухватить эту мысль за хвост и сформулировать — чем именно, но чувство стойкое. Возможно, прямотой реакции или этим вот ощущением «не знаю, мне все, что тут происходит, кажется логичным» - после любого сказанного бреда.       Возможно, их роднит какая-то шутовская суровость, умение пожестить, не оглядываясь ни на кого и способность принимать решения. Только в Мигеле все это доведено до абсурда, а у Сережи еще порой срабатывают какие-то предохранители.       Егор — коллекционер. Он собирает интересные экземпляры личностей. Он любит их, как объекты для изучения душ, разбирает по прутикам, бережно осматривает каждый, а потом по обстоятельствам — перебирает и меняет, ломает или аккуратно связывает, как было. Например, безнадежно бунтарского Сашу Волкова он потому и взял в свою команду, что ему хочется его переделать, переломать, но не грубо, как это сделал бы Мигель, а вот так, исподволь, но кардинально.       А Сережу лучше не трогать. В какой-то степени он — ювелирная работа. И Егору интересно — было ли так изначально или так над ним поработала жизнь. Но, несмотря на это «лучше не» - он ловит себя на том, что ему хочется Светлакова трогать больше, чем не хочется. Поэтому он прикасается к нему, постоянно крутится в кресле, невзначай задевая его ногу своей, и периодически стукается об него локтями.       Потому что Сережу порой можно остановить только с помощью прикосновений. Можно долго и безуспешно твердить ему, что, мол, хватит чушь нести — но только тактильную информацию он воспринимает на раз. Это, кстати, тоже роднит их с Мигелем. Зачастую и того заткнуть можно лишь одним способом.       Сережа сильный, это сразу чувствуется. Его сила — прямого действия, ударного. Он может позволить себе порой в лоб говорить то, что чувствует и делать так, как считает нужным. Егор всегда втайне завидовал подобному умению — еще у Мигеля, потому что сам высказываться относительно прямо учился годами. И то до сих пор предпочитает витиевато намекать, чтобы человек уж сам додумался, что он делает не так.       Егору нравится, что Сережа без слов принимает правила этой маленькой игры. Игры по безопасному изучению нового объекта. Они оба шутят на грани фола, мгновенно привлекая к своему взаимодействию внимание масс, и так же быстро уводя его на совершенно посторонние темы. Поэтому Егор смело позволяет себе останавливать на нем изучающий заинтересованный взгляд, накрывать своей ладонью его руку, считывая информацию через кожу.       Но, пожалуй, то, что больше всего завораживает в Сереже — это его начинка. Егору кажется, что все это настолько очевидно, что иногда он поражается, как этого не замечают другие. Внутри титанового корпуса сильной православной натуры находится какой-то дикий фарш из порубленного сердца, эмоций, чувств и судьбы. Егор не знает, кто или что сделало с ним такое, но порой его пронзает острая жалость — он не понимает, как можно жить с подобным месивом внутри. Однако Сережа не сдается, все время следя за тем, чтобы ничего не вылезло наружу — и этим он тоже напоминает Мигеля. Только на этот раз кубинцу до него далеко. Да и не дай бог, как говорится.       Иногда это сопротивление раздражает Егора, хотя он прекрасно понимает, что иначе вести себя и нельзя. Когда Сережа стремится доказать всем и каждому вокруг, что он сильная и, главное, цельная личность, — он никогда не учитывает, что это нужно делать для всех. Не только для отдаленных зрителей, но и для ближайшего соседа.       У Светлакова нервы ни к черту. Он постоянно трясет ногами под столом, у него вечно глаза на мокром месте, у него сжимаются и разжимаются кулаки, бледнеют и краснеют костяшки пальцев, иногда даже раздается скрип зубов. И тогда Егор кладет на него руки, стараясь вложить в них целебную силу собственной сдержанности и спокойствия. Чтобы высушить непрошеные эмоции, способные подмочить репутацию сурового уральского мужика, Егор шутит чуть жестче, чем следовало бы — злость помогает Сереже прийти в себя. Иногда он позволяет себе шепнуть ему на ухо пару фраз, неважно каких — поддержки или издевки. Порой помогает одно, а порой — другое.       Светлаков в жизни Егора — по сути своей случайный персонаж. Они знакомы много лет и всегда поддерживали теплые приятельские отношения. А на нынешнем проекте по условиям контракта им и вовсе приписывалась линия поведения, свидетельствующая о взаимной заинтересованности. Но вне павильонов, репетиций и съемок они расходятся и забывают друг о друге. Основные векторы жизненных событий друг друга они знают, конечно, но назвать их близкими друзьями сложно. Но когда они снова окажутся за одним столом, или же в одном зале, Егор продолжит свое вдумчивое изучение и — чем черт не шутит! — возможно, врачевание этого уникального человека.       Заодно покажет некоторым особо одаренным личностям, что на них свет клином не сошелся. Им это иногда полезно бывает.       ocho       Мигель любит людей. Он любит движуху, толпу народа, веселье, событийность и яркость. Ему нравится ставить масштабные грандиозные проекты, где будет задействовано максимальное количество человек. Ему, в принципе, плевать на их натуры и характеры, но, в целом — он их любит.       Но бывают исключения. Порой возникают люди, которых лучше бы не было. Не было в его жизни, в его мире и — вообще. Одним из таких исключений является Ильшат Шабаев.       Когда он опять появляется на горизонте — на кастинге в шоу, Мигель осознает, что у него нет сил бороться с этим человеком. Он как-то равнодушно, словно со стороны наблюдает, как Егор улыбается, глядя на тридцатишестилетнего танцора в свободной майке, ненавязчиво демонстрирующей идеальную физическую форму. Егор доволен и разве что не облизывается, как кот перед жбаном сметаны. Мигель думает, что на него-то Егор никогда так не смотрел. И от этого становится не то, чтобы больно, — но как-то тоскливо.       Мигель осознает, что, наверное, просто ревнует. До безобразия, со всего размаха своей горячей кубинской натуры. Не к тому, что за столько лет знакомства и совместной работы у Егора с Ильшатом могло срастись что-то помимо дружеской привязанности — хотя и не без этого тоже, — а к доверию.       Егор доверяет Ильшату, и это видно. Иногда кажется, что из всех участников он доверяет исключительно ему. Что только Ильшат смог бы полностью воплотить его творческую задумку в той первоначальной стадии промелькнувшей в голове мысли, которая всегда бывает самой гениальной и неизбежно портится уже на стадии разработки деталей.       Мигелю Егор так никогда не доверял. Мигель гордится своим положением вечного соперника такого именитого хореографа, ему нравится их противостояние, он перегрызет горло любому, кто попробует занять его место. Но взаимодействие Егора и Ильшата вышибает его из колеи.       Мигель до последнего надеется, что Шабаев не пройдет отбор, что возраст и сильные соперники сделают свое дело. Но когда определяется топ-25 лучших танцоров, и среди них оказывается Ильшат — он уже даже не удивляется. Нет, он признает заслуженность этого выбора. Он не может не отмечать мастерство танцора, его профессионализм и опыт. То, что в своем возрасте он не отстает от парней и девчонок, которым едва сравнялось двадцать или которые только-только разменяли третий десяток, делает ему честь.       - Сколько можно? Сколько можно так классно танцевать? - Мигель вроде бы обращается к этому мужчине, но осознает, что насмехается сам над собой и воспринимает это как-то отстраненно, даже с легким удивлением.       Нет, конечно, было и совершенно иначе. Мигель тогда был совсем молод, но уже вошел в зенит славы. За плечами осталась Фабрика — эксперимент, интерес, попытка раскрыть себя с новой стороны, чем черт не шутит, как говорится...       Именно в тот период Егор вошел в его жизнь прочно и, казалось на тот момент, окончательно. Мигель сходил с ума, он был оголенным проводом, одним ходячим куском секса, постоянно возбужденный, постоянно голодный. Егор стал для него необходимым, как хлеб насущный. Мигель срывался с любого проекта, с любой работы, репетиции, корпоратива — только чтобы урвать хоть частичку внимания Егора, внимания, подаренного ему одному.       Это был период каких-то бесконечных дешевых гостиниц на окраине города, прерванных хоть на сутки гастролей, горячего, неиспытанного ранее удовольствия полного слияния — когда мир оглушительно рушился вокруг, оставляя только двоих, скрипучую кровать и свежее, похрустывающее под изможденными телами белье.       Мигель с самого начала, с самой первой встречи с Егором хотел вытащить наружу этого черта из табакерки. Ему это удалось. И он по сей день считает это своим самым главным профессиональным достижением.       А потом появился Ильшат. Мелкорослый, пластичный, большеглазый. Мигель никогда не ловил Егора с поличным. Либо его не было, этого поличного, либо тот просто умел шифроваться. Но когда Мигель видел, как они работают, он понимал, что уже опоздал. Что упустил какой-то чертовски важный момент, какую-то деталь, и позволил кому-то вклиниться в гармонию неслучайно созданного маленького мирка на двоих.       Мигель не знает, прав он или это все было, есть и будет только плодом его воображения. Он понимает, что Егор, конечно же, замечает такое отношение к своему любимцу, что какая-то часть их взаимодействия — это попытка подразнить его, Мигеля. Удачная, надо сказать. Мигель, как и много лет назад, сходит с ума от ревности. Просто сейчас он уже умнее. Он старается не показывать своего состояния слишком явно, чтобы лишний раз не радовать этого лысого манипулятора с проницательными глазами.       Но все равно, когда Ильшат попадает в номинацию, Мигель не может сдержать искреннего смеха (ведь, как известно, самый искренний смех — злорадный!). Он с жадным возбуждением следит за бьющими наотмашь эмоциями танцора, страхом, вышибающим того из равновесия, за его ошибками и накрывающим с головой отчаянием. Мигель доволен, это вполне приемлемая месть, даже несмотря на то, что в итоге Ильшат все равно остается в проекте.       Мигель не злой. Он любит людей. Просто некоторым из них не стоило бы приближаться к его миру.       Кто же виноват, что Егор и весь этот чертов мир для Мигеля — синонимы?       nueve       - Если ты красивый... хотя нет... если ты молодой... хотя нет... Короче, если ты мужик и засветился где-то, например, на ТВ — через день в интернете тебя уже кем-то трахают. Без исключений.       - Неужели? И меня... и нас? Чем?       - И меня, и тебя. Меня тобой, тебя мной... да кем угодно, на самом деле. Причем именно трахают, потому что ты тут ни о чем не подозреваешь, а они тебя там во все дыры... Что ты морщишься, это так. Причем они могут об этом даже не писать, а просто накидать фоток и в комментах фантазировать, с кем ты и что.       - И что, с этим ничего нельзя сделать?       - Ну а что с этим сделаешь? Ты наивный такой. Еще ладно мы, а что они творят, например, с Хиддлстоном...       - С кем?       - Ё... откуда ты такой взялся вообще?       - Мне триста лет, я выполз из тьмы.       - Дай телефон, я покажу тебе. Вон там, да, в кармане штанов. Осторожно! У тебя даже айфона нет, с тобой невозможно разговаривать. Ты весь из советской эпохи.       - Когда-то в детстве на меня жаловались, что я танцую как-то антисоветски.       - Антисоветски?       - Капиталистически как-то.       - Ты-то? Ты капиталистически делаешь только одно... ты делаешь со мной то, что поганые капиталисты не могут со свободной Кубой... ммммффф... осторожно, там айфон!..       diez       Если шагаешь в пропасть — не забудь наложить макияж.       Самое ценное умение, которое Егор приобрел за годы своей жизни и работы — держать лицо. Всегда и везде, в любой ситуации. Выход за рамки всегда карался неожиданными последствиями. Не сдержался — получай по заслугам.       Когда Егору было лет двадцать шесть-двадцать семь, он еще не был таким сдержанным и суровым, каким стал к своим сорока двум. Тогда он познакомился с Мигелем, и его в этом парне раздражало все. Энергия, бьющая через край.       Непредсказуемость. Безответственность. Природный талант, растрачиваемый впустую.       Егор вел себя подчеркнуто вежливо, не позволяя себе срываться на несносном мальчишке, которому тогда было всего лишь шестнадцать лет. Почему-то казалось, если сорвешься — случится непоправимое.       А Мигелю, казалось, только и нужно было, что вывести его из себя.       - Вы меня не выгоните, я слишком подходящей фактуры для вашего проекта. Плюс еще и талантлив, - нагло заявлял он, глядя прямо в глаза хореографу, бледнеющему от еле сдерживаемого бешенства.       - Не путай божий дар с яичницей, незаменимых людей нет, - чеканил Егор раз за разом, закатывая глаза. Спокойно, господин Дружинин, спокойно, спокойно. Только без нервов. И не таких обтесывали.       А в мальчике что-то царапалось. Так сильно, что хотелось оттянуть его за негритянские лохмы и приложить башкой о зеркало.       По вечерам Егор иногда опускался до того, что срывал накопившееся раздражение на жене. Потом он, конечно, извинялся, дарил ей цветы и снова превращался в идеального и порядочного мужа. А ночами просыпался в холодном поту и с зашкаливающим пульсом, потому что даже во сне чертов мальчишка не желал оставлять его в покое.       Во сне Шестеперов позволял себе такое, до чего еще не додумался в реальности. Он облизывал губы, врывался в личное пространство хореографа, «случайно» хватался за него, обжигая прикосновениями, дразнил, завораживал, соблазнял... Егор просыпался, тяжело дыша, ощущая твердокаменный стояк в пижамных брюках, и бессильно стискивая челюсти, чтобы не прорвался разочарованный стон — даже во сне все ограничивалось бессовестными провокациями. Мальчишка не давался в руки ни в воспитательном плане — в реальности, ни в физическом — во сне.       На репетициях Егор становился все более сдержанным и немногословным. Он работал с кем угодно, кроме Мигеля. Он игнорировал его, максимум, что позволяя себе — это несколько советов и наставлений, на расстоянии, не глядя в глаза. Мальчик действительно был талантлив, несмотря на свою склонность к кривлянью. Он схватывал на лету, вылавливая идеи Егора еще до того, как тот мог их сформулировать. Он действительно рос в профессиональном плане, несмотря на то, что хореограф уделял ему минимум внимания. Как сорняк, пробивающийся на пустыре, сквозь завалы мусора.       А еще он рос в аккуратно выстроенном мирке Егора, заполняя собой все больше и больше пространства, мыслей и эмоций. Егор тоскливо вспоминал спокойное и счастливое время, когда не знал его. Это было так просто — жить без наваждения, когда твоей единственной одержимостью была работа.       Первой фразой, которую Егор услышал от Мигеля, было:       - Меня зовут Сергей Шестеперов. Но я требую, чтобы меня звали Мигель.       Требую. Ни больше, ни меньше.       И все, что он делал — это требовал. Он требовал внимания. Он требовал эмоций. Он требовал восхищения, аплодисментов и похвалы. Он требовал злости, криков и срывов. Казалось, он поставил своей целью вытащить на свет божий чертика из табакерки, все то темное и необузданное, что Егор тщательно скрывал в своей натуре.       Егор стал оставаться в танцзале по вечерам, в темноте. Он придумывал какую-то немыслимую хореографию, выплескивая накопленные за день боль и темные желания. Это были самые откровенные, самые страстные и самые жесткие его постановки. Постановки, которым не суждено было увидеть свет. Потаенные уголки его души.       А потом Егор, который день и ночь молился лишь о том, чтобы никто и никогда не догадался, о чем мечутся его мысли, с ужасом заметил, что Мигель усилил нажим. И усилил его именно в том направлении, в котором двигался в проклятых снах.       Он откровенно провоцировал хореографа, соблазнял, и это невозможно было спутать с простой развязностью или баловством.       - Сергей, что вы себе позволяете? - в который раз, как заведенный, повторял он, оставляя мальчишку после репетиций для серьезного разговора, который никогда не получался.       - А что вы хотите, чтобы я себе позволял? Я могу начать позволять себе больше... - Мигель томно приближался к Егору, который отшатывался от него, как от ядовитой змеи.       - Я хочу, чтобы ты вел себя подобающе!       - А я думаю, нет. Не хотите, - убийственная откровенность Мигеля, дополненная откровенной белозубой усмешкой на пол-лица, доводила Егора до белого каления.       Главное — не сорваться. Главное — держать лицо. Он ребенок, ты — взрослый мужчина, умеющий держать себя в руках. Спокойно, господин Дружинин, я в вас верю, вы справитесь.       «Лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему», - на ум всплывали строчки из уайльдовского «Портрета Дориана Грея». Опасные, ядовитые строчки, пустившие корни в височной доле и толкающие вперед. Вперед, когда ты стоишь на краю пропасти — это два пути. Либо взлететь, либо разбиться. Тут уж как повезет.       - Ты еще здесь?       - Вы не говорили, что я должен свалить. Вот я и жду дальнейших указаний.       - Ну, так иди, уже поздно.       - Да. В зале никого нет. Только вы. И я.       Егор отвернулся, не в силах иначе перестать смотреть на гибкий торс юного танцора, который, как специально, снял футболку и остался в одних тонких штанах. Хотя, почему как? Наверняка, и это было сделано нарочно. Мигель бесшумно приблизился к хореографу и положил руку ему на грудь. Егор не успел сдержать реакцию на прикосновение, и по всему его телу пробежала волна дрожи. Мигель усмехнулся, не давая шанса как-то оправдаться в том, что это от неожиданности или холода.       - Я же вижу, что ты хочешь, - прошептал он в разгоряченное ухо наставника, прижимаясь вплотную грудью к его спине. Одной рукой он приобнял Егора за талию, вторая покоилась на предплечье.       - Зачем тебе это нужно? - дальше отпираться не было смысла. И сил. Егор даже удивился, насколько легко он принял эту мысль, о собственном поражении. Отсчет пошел на секунды, как будто к его ногам подкатилась граната с выдернутой чекой.       Теперь все, что он мог сказать — уже не имело значения. Все шло к своему закономерному взрыву.       - Это забавно. И интересно, - откровенно признался Мигель.       Ребенок. Какой же он, в сущности, ребенок, с отстраненной жалостью подумал Егор. Он проиграл ребенку, который затеял веселое баловство. Просто игру, потому что это «забавно». Аладдин со всей дури тер лампу, в надежде, что оттуда вылетит джин и превратит его жизнь в веселое приключение. Обезьянка решила прокатиться на толстой лиане, обвившей ветку. Безбашенный лихач-горнолыжник увидел манящую снежную целину, по чьей-то прихоти закрытую для спуска.       Егор закрыл глаза, отсчитывая про себя последние секунды перед обрушением собственных бастионов.       Три.       Аладдин невзначай вызвал демона.       Две.       Лиана обернулась удавом.       Одна.       С гор сорвалась катастрофическая лавина.       Егор внезапно резко вырвался из цепких рук Мигеля, молниеносно развернулся и толкнул его к зеркальной стене. Удар оказался таким сильным, что по зеркалу пошла трещина, а Мигель охнул от неожиданности и боли. Не успел он прийти в себя, как оказался прижат всем корпусом хореографа. Коленка Егора упиралась ему в пах, где мгновенно выросло болезненное напряжение, а руки уже жадно шарили по стройному упругому телу.       Егор прикусил и оттянул кожу на ключице Мигеля, потом поднялся выше, оставляя влажную дорожку на шее, слегка зацепил зубами сережку в ухе парня, скользя языком в ушную раковину. Дыхание Мигеля сбилось к чертям, он задрожал, внезапно осознав, что, возможно, переборщил в своем навязчивом желании найти, «где же у него кнопка» и посмотреть, как далеко он сможет зайти безнаказанно.       Но ни времени на раздумья, ни свободной воли ему уже не осталось. Егор властно накрыл его губы своими, углубляя поцелуй и полностью захватив инициативу в свои руки. Мигель осознал, что сопротивление бесполезно и, сорвав плотину, он сам попал в эпицентр бушующего потока. Ему осталось только расслабиться и получать удовольствие.       А удовольствие было космическим. Немного извращенным, жестким, но — безбрежным. Егор знал свое дело. Казалось, он сам был хореографом собственного тела, которое исполняло самый отточенный и самый главный из поставленных им танцев — симфонию чувственности и страсти.       В свои шестнадцать Мигель уже был не понаслышке знаком с физической стороной любви, но никогда не знал, что это может быть — так. Игра, начавшаяся из какого-то детского интереса, проверки собственных сил — смогу или нет растопить такой айсберг, как Егор? - привела к неожиданным результатам.       Мигель навсегда запомнил тот слишком жесткий и горячий секс в темном танцевальном зале, того сорвавшегося с цепи демона из самой глубины натуры Егора, ту сладкую боль, тот фантастический пик наслаждения, те ощущения, эмоции и жар. Было страшно, порой до паники, до сжатых зубов и напряженных скул, но, вместе с тем невероятно гармонично и как-то целостно.       С тех пор Мигель навсегда усвоил урок, почему нельзя открывать замок клетки, где упрятан тигр.       С тех пор главным смыслом его жизни стало никогда больше не терять гармонии с этим самым тигром.       once       Will you still love me when I'm no longer young and beautiful?       Will you still love me when I got nothing but my aching soul?       Это Ильшат. У Ильшата нет кожи.       У него панцирь, невидимая жесткая броня, но под ней он — один обнаженный нерв. Если задеть его, боль будет адская.       Поэтому он и защищается, как может.       Внутри — бездонная темная пропасть, полная отчаяния, боли, потерь, предательств — и страхов: страха одиночества, страха новой боли... Ему стыдно за свою чувствительность, и с каждым годом он старается укрепить броню еще сильнее — так, чтоб никто не пробрался.       Но в самой глубине его души есть крохотный сгусток тепла и света, яркий, пульсирующий. То, что придает сил и делает Ильшата таким удивительным. Сила этого тепла так велика, что ее чувствуют окружающие — они любят его за то, что он так добр, внимателен, весел, ненавязчив и мил.       Подумать только, что поддержка всего одного человека помогла появиться этой внутренней сверхновой, которая затмевает ужас и тьму внутри Ильшата.       Как бы он хотел однажды открыть своему спасителю, чем он ему обязан.       I've seen the world, lit it up       As my stage now       Это Ильшат. Он первоклассный танцор.       Ильшат прекрасно знает свои сильные и слабые стороны. Он танцует всю жизнь, живет танцем, умеет быть выразительным. Да, он не вышел ростом, и на лице отпечатаны все тридцать шесть лет, а хотелось бы в два раза меньше. Поэтому он долго и упорно совершенствовал свое тело, доводя его до идеала. И поэтому он не позволяет себе халтурить — танцует так, что высокие красавцы ему и в подметки не годятся.       Он никогда не стремился к победам и не хотел хватать звезды голыми руками. Ему хватало той, что у него внутри. Но сейчас он пришел на кастинг «Танцев», где почти все претенденты гораздо младше и менее опытны. Ему можно было бы отдать первое место еще до начала проекта — он имеет для этого все данные. И очень этого хочет.       Не ради денег и славы. Ради того, чтобы провести как можно больше времени с тем, кто зажег внутри звезду.       The way you play for me at your show       And all the ways I got to know       Your pretty face and electric soul       Это Ильшат, и он любит Егора Дружинина. Не просто хочет и даже не влюблен. Это именно любовь, и, наверное, высшая ее степень. Он не хочет Егора в свое пользование. Ни на что не надеется и не претендует. Он хочет только немного его внимания, его общества. И отчаянно желает показать все, на что способен — доказать, что он достоин своего чувства.       Только Егору он когда-то рассказал о своей боли. Только Егор мог видеть эту клубящуюся тьму внутри. Только Егор знает, что там под панцирем.       Однажды он спас Ильшата от падения в бездну. Он был таким убедительным, понимающим, ласковым, он сумел вернуть ему желание жить.       Ильшат несет свой свет осторожно, чтобы не расплескать. Он мечтает подарить его Егору. И втайне все-таки надеется на благодарность.       Но с первых же секунд понимает, что ничего не выйдет.       Он натыкается на взгляд и интонацию Мигеля. Поначалу кажется странным — ведь они с Мигелем общались раньше, работали вместе и тот относился к Ильшату хорошо. Ну, по крайней мере, ровно. Откуда такая враждебность на ровном месте?       Но Ильшат сразу понимает, что это как-то связано с Егором, и автоматически закрывается. Отступать уже поздно, нужно показать если не глубины души, то, как минимум возможности тела. И он выкладывается по-полной под песню-плач Ланы дель Рей («Будешь ли ты любить меня...? Я знаю, что будешь, я знаю, что будешь...») Есть в этом танце что-то безнадежное — не оттого, что его не возьмут в проект, нет, совсем не поэтому.       Oh that grace, oh that body       Oh that face makes me wanna party       He's my sun, he makes me shine like diamonds       Это Ильшат из проекта «Танцы». Одна из марионеток. Он не знает, понял ли кто-то еще — не та тема, чтобы обсуждать ее. Но он уверен, что все расшифровал правильно.       Они, танцоры, угодили в гигантскую шахматную партию. Два скучающих игрока переставляют фигурки, пытаясь друг другу что-то доказать. Номер за номером участники танцуют для них какие-то истории — не их ли собственные?       Ильшат старается быть безупречным. Это сложно. Он как можно дальше прячет свои чувства, при этом оставаясь внешне добрым и приветливым. Обнимает и поддерживает своих товарищей. Внутри него тьма пытается наползти и закрыть свет, но он держится.       На сцене он всегда выглядит немного испуганным, хотя все, кроме Мигеля, обычно хвалят его. Мигель же говорит что-то настолько невразумительное, что в телеверсии это традиционно вырезают. За него говорит его взгляд. Ильшату кажется, что в нем читается «Сгинь, чертов коротышка!»       «Но ведь я же ни на что не претендую», - хочется ответить ему. - «Я просто хочу работать с Егором, только работать, ведь в работе и есть вся моя жизнь. Я не способен отобрать его у тебя, даже если захочу — я не такой».       Кажется, Мигель не уверен в своих правах. А вот Ильшат видит, как сильно привязан к нему Егор. Он видит это за всеми шуточками, подколками и издевками. И он никогда не полезет на чужую территорию.       Ильшат для Егора — податливый материал, пластилин, и хореограф лепит из него каждый раз новый образ, добавляет ему смысловой нагрузки. Ильшат ценит это. Однажды он неосторожно допускает в разговоре фразу: «Я ведь нужен тебе, ты бы не отпустил меня сейчас?». У него прибавляется уверенности и расслабленности. Зря.       Will you still love me when I'm no longer beautiful?       Это Ильшат. Он стоит в шеренге со своими товарищами по команде и, улыбаясь, пытается сложить из пальцев букву «Е» - инициал хореографа. И тут...       «В номинацию сегодня попали... Дима Олейников... Вика Михайлец... Ильшат». Он автоматически делает шаг вперед, в голове туман, он не понимает, как это могло произойти. Он ведь лучший. Он так старается. Он уверен в себе. Неужели он зря перестал бояться?       Светлаков не спас его — ну пусть, это справедливо, наверное. Ильшат уходит готовиться к танцу. Звезда пульсирует в нем все сильнее, то заливая его мысли надеждой, то погружая во тьму отчаяния. Волнение слишком сильно, и он танцует неуверенно, поскальзывается. Страшно, страшно, страшно.       Еще страшнее становится после слов жюри. Егор не защитил его. И тут впервые приходит осознание, что его выставят вон. Мигель не хочет его здесь видеть, и между ними двумя Егор выберет не Ильшата. Танцор — всего лишь одна из пешек в игре. Та пешка, которой жертвуют в гамбите, чтобы выиграть партию.       Внутри что-то вспыхивает — и не разлетается искрами, а просто моментально гаснет. Не остается ни огонечка, ни клочка надежды. Из глаз непроизвольно льются слезы. Панцирь дал трещину — гигантскую, сверху донизу.       И пусть Димка за кулисами стойко объясняет, что ни за что его, Ильшата, не выгонят, выгонят как раз Диму, а его оставят, так должно быть, так обязательно будет. Его обнимают все ребята, успокаивают даже те, кто уже неоднократно был в номинации. Даже Волков, который выше всех телячьих нежностей, на мгновение прижимает его к себе и ерошит волосы. Этот не говорит ничего. Остальные же не переставая твердят, что все будет хорошо.       Но Ильшат уверен в том, что его принесут в жертву. Особенно после того, как глупо он оступился в этом танце.       Всех его сил хватает на финальный танец, но перед объявлением выбывших он еле сдерживается. Не может даже смотреть в камеру — вдруг заплачет. Он поднимает глаза и смотрит на луч прожектора, пытаясь силой мысли загнать слезы обратно.       Каждый комплимент его профессионализму от Егора — как гвоздь в крышку гроба. И даже услышав, что остается, Ильшат не может сдержать слезы. Он утыкается лицом в мужественно держащегося Диму и плачет, плачет за них обоих.       Им сыграли, как простой марионеткой, чтобы вызвать эмоции у Мигеля. Тот ведь, небось, с радостью ждал, когда Ильшата выставят. И заодно — чтобы поставить на место его самого, а то возомнил себя, видите ли, победителем.       Ильшат остается в проекте. И он все еще хочет победить. Но он не знает, как жить дальше.       Will you still love me       When I got nothing but my aching soul?       I know you will, I know you will       I know that you will* *В главе использован текст песни Lana del Rey – Young and Beautiful, под которую Ильшат танцевал на кастинге.       doce       В Америке все делают не так. Там массовку для проектов отбирают специально обученные люди. Никогда этим не будет заниматься основной хореограф. Но Егор все же предпочитал сам отсматривать всех. Он хотел быть уверенным, что даже самая отдаленная фигура на сцене или в кадре будет двигаться так, как он этого хочет. Иногда он вообще сразу представляет, с кем хочет работать, находит людей, которых видел когда-то давно в совсем другом проекте. Но всегда есть та подтанцовка, в которую достаточно набрать талантливых студентиков и быстро обучить их всем нужным движениям.       - Так, ладно, заходите! - Егор похлопал в ладоши, и в зале появилась неуверенная группка юных танцоров. Одного из них он узнал сразу и на секунду прикрыл глаза рукой. Опять.       При виде этого черненького мальчика он испытывал в основном раздражение — на него, за его дурацкую настойчивость, и на себя, за допущенную несдержанность. Ну да, зря он тогда сорвался, но это было и прошло. А Мигель не оставлял его довольно долго с того момента — пытался чего-то добиться, доказать. Не понимал, что Егору он стал просто неинтересен. Особенно раздражали эти попытки найти какой-то новый, «клевый», а на самом деле безумно неестественный образ.       Вроде недавно начало казаться, что черныша отпустило, потому что он давно не появлялся на горизонте. И вот он снова здесь.       Егор вздохнул, но выгонять его сразу он не мог. Кроме него, на кастинге было еще несколько художников и хореографов, и выставлять себя перед ними самодуром ну никак не входило в его планы. Так что он просто с невозмутимым видом стал наблюдать, как помощники работают с артистами... Да, он видел эти взгляды, которые Мигель постоянно бросал на него, но никак на них не отвечал.       Прошло не так много времени, и Егор уже принял решение.       - Так, вы, вы и вы остаетесь, остальным спасибо и до свидания. Может быть, в другой раз...       - Погоди, Егор, а вот... эээ... кудрявый молодой человек чем тебе не подходит? - остановила его одна из хореографов.       Такой подставы от нее Дружинин никак не ожидал. Теперь еще и объясняться перед ней?       - Ну, во-первых, его прическа нам совсем не нужна в таком виде...       - Егор! Я постригусь! - незаметно Мигель подобрался слишком близко. Дружинин вздрогнул от звука его голоса. Давно не слышал, слишком давно. Даже при том, что мальчишка ему совершенно неинтересен — надо держать себя в руках. На всякий случай...       - Не в этом дело... ты для массовки все равно слишком неформатен...       - А почему мы вообще хотим... как тебя зовут? - спросил другой помощник Егора.       - Мигель.       - Сережа.       Они сказали это одновременно, приведя в замешательство всех окружающих. Дружинин снова вздохнул и махнул рукой — мол, как тебе будет угодно.       - Мигель, - с нажимом повторил танцовщик, пригладив буйную смоляную гриву. Переступил на месте, подергал не очень уместные на кастинге — да никогда, в принципе, не уместные — рэперские штаны. Волнуется. В конце концов, сколько ему там лет сейчас? Двадцать — двадцать один? Мальчишка, в принципе. Просто от того, что рано начал, кажется, что он уже вечность маячит где-то поблизости.       - Мне кажется, нам Мигель нужен не в массовке, а на более важные роли. Танцует он очень хорошо, а такая яркая внешность...       - Ну и на что нам она, у нас в России действие происходит, - скорее по инерции огрызнулся Егор.       - Это же условности, - вступил еще кто-то из хореографов. Эта загорелая зараза подкупила их всех, что ли? С него станется еще и дать каждому. Причем чисто из любви к искусству.       Поймав себя на этих злобных мыслях, Егор понял, что готов сдаться.       - Я и в массовку могу. Куда угодно могу. Дайте мне станцевать еще раз, - непривычно просительным тоном произнес Мигель-Сережа-Мигель.       Егор отвернулся.       - Решайте сами, мне он не нужен нигде, - вложив последние остатки суровости в эти слова, он встал со стула и отошел к двери.       Но не смог уйти.       По просьбе Мигеля снова включили музыку, он вышел в центр зала, и началось...       Егору показалось, что эти три минуты он не дышал. Всегда здоровое сердце описывало кульбиты между горлом и желудком. Фантомные волосы встали дыбом.       Он никогда не видел, чтобы человек, исполняя заданные готовые движения, при этом танцевал так, словно он весь был — обнаженное сердце. Словно все, что у него есть, он протягивает тебе в дар. Такого не было никогда. Никаких нарочитых провокаций или неестественных образов. Только открытость.       Эмоции раздирали Егора изнутри. Не обращая внимания ни на что, он толкнул дверь — не поддалась, дернул на себя, выбежал из зала — по коридору, мимо удивленных отбракованных студентов — пофиг на них — вверх по лестнице, на улицу, к ослепительному снегу и морозному воздуху — дышать, дышать, дышать... Не слушать скрип чужих торопливых шагов за спиной.       Дышать.       trece       - Ты чертовски старомодный!       - А ты — вызывающе манерный, практически вульгарный.       - У тебя возраст, скоро тебя спишут на пенсию!       - Если ты думаешь, что после этого займешь мое место, то я тебя разочарую — нет, не успеешь. Наша разница в возрасте не настолько глобальна.       - Ты — напыщенный индюк!       - А ты невежлив со старшими...       - Противоречишь сам себе, Егорка, только что же говорил...       - Одно другому не мешает. А вот тебе не помешало бы подучиться манерам.       - Срать я хотел на эти манеры с высокой колокольни!       - О да, это твое стандартное состояние.       - Вежливый извращенец!       - Спасибо, учту на будущее.       - А не пошел бы ты к черту?       Мигель с нажимом провел ладонью по голой груди Егора. В номере отеля было душно, несмотря на гудящий кондиционер. Тяжелые шторы полностью закрывали окно и балконную дверь, пропуская только тоненькие лучики фонарного света, сочившегося с улицы.       Они только что поспорили, пытаясь выяснить стилистику движений и пластики друг друга. Неблагодарное занятие — слишком уж они разные. Раздраженный Мигель сел на кровати, отвернувшись от Егора и спустив голые ноги на прикроватный коврик.       Егор, помедлив пару мгновений, привстал на колени и обхватил ладонями плечи Мигеля.       - Чего ты так напрягся? Будешь столько нервничать, уйдешь на пенсию раньше меня, - с мягким упреком в голосе промурлыкал Егор.       Мигель хмыкнул, все еще пытаясь сохранить обиженное состояние и передернул плечами. К сожалению, долго сердиться ему опять не удалось. Несмотря на годы какого-то непонятного противостояния, они входили в какую-то удивительную гармонию, находясь наедине друг с другом.       Мигель нетяжело вздохнул и, повернувшись всем корпусом, притянул к себе лицо Егора. Он внимательно посмотрел ему в глаза, но снова не выдержал этого взгляда и поэтому постарался скрыть свое поражение за поцелуем. Егор усмехнулся уголком губ, прижал к себе крепкое бронзовое тело кубинца и завалился на спину, утягивая Мигеля за собой.       Они всегда ссорились и мирились, иногда даже расставались навсегда — из-за мелочей ли, из-за серьезных ли разногласий, — но вскоре опять сходились.       Слишком уж они были разными, чтобы позволить себе когда-нибудь потерять друг друга.       quatorce       Мигель — главная и единственная иррациональность в жизни Егора. Но иногда даже он может проиграть расчетливому азарту.       У Егора все просчитано, все записано на десять ходов вперед, все выверено и отрепетировано. Там, где Мигель еще надеется на сакральное «авось», у Егора уже продуман план действий. По пунктам.       Детище канала ТНТ, грандиозный танцевальный проект, превращается в потрясающую, уникальную игру на человеческих эмоциях и скрытом откровении. Даже, наверное, не так — он таким задумывается.       Егор знает исход этого гамбита. Он единственный, кто не удивляется, когда тянущая до последнего интригу Ляйсан наконец выдыхает имя Ильшата. Он ведь сам старательно вылеплял победителя из единственного танцовщика, которым владеет полностью, абсолютно, с душой и потрохами. Егор иногда передергивает плечом, осознавая, что во всем этом имеется легкий привкус ложного пафоса. Не стоит так себя демонизировать, даже в собственных мыслях.       Егор видит, что Мигель до последнего надеется на какой-то другой результат. В глазах его — выражение побитой собаки, замаскированное под волнение. Нельзя так на все реагировать, мой загорелый друг, иначе можно постареть раньше времени.       Егор улыбается, пытаясь загасить хитрый взор ресницами. Все это так интересно и, главное, так, как и должно быть.       Егор не азартен. Но больше всего на свете любит, когда его ставка выигрывает. С этим ощущением может сравниться только одно...       Однажды два скучающих волшебника сошлись в сказочной шахматной партии, чтобы доказать друг другу... Непонятно, кстати, что они хотели этим доказать? Они подобрали себе фигурки, расставили их на доске, договорились о правилах.       Один из волшебников все время эти правила нарушал. Это раздражало второго, но он почему-то ничего не мог с этим поделать. Что бы ни делал он — это все было только попыткой догнать и выровняться, но не сыграть на опережение.       Каждая партия, каждый ход был частичкой игрока. Уставшие маги развлекались тем, что с потрясающей откровенностью бросали друг другу вызов. В каждом шаге их игры была какая-то исповедь, какое-то послание, заложенное ими друг для друга. Потом они смотрели в глаза — каждый своему сопернику — и пытались понять, насколько посыл достиг цели. Каждая искорка понимания во взгляде одного дарила целый балл другому.       Исповедь, откровение, признание в чем-то, что нельзя выразить словами. Оба волшебника страдали редкой формой психологического эксгибиоционизма. Они столько лет скрывали друг от друга самое потаенное и искреннее, они так старательно умалчивали все, что необходимо было сказать, потому что все и так очевидно, зачем об этом говорить... Это как признаваться в любви своим ногам — они же есть, зачем тут слова?       А потом им просто стало скучно. Кому-то из них, если не обоим, возможно, даже тоскливо. И в ход пошли все запретные ранее приемы.       Смотри, я не могу без тебя. Я тебя отталкиваю, потом опять притягиваю, потом бросаюсь на тебя, я тебя, наверное, даже ненавижу, но отпустить уже не в силах.       Смотри, внутри меня борются два начала — светлое и темное, а может, и наоборот. Но эта двойственность сводит меня с ума, зачем ты тогда вскрыл этот ларец Пандоры, кому от этого стало легче?       Смотри, это такой откровенный секс, и каждое движение вопит о том, как я тебя хочу. Да, мы уже много лет знаем друг друга. Да, порой тебе кажется, что наш азарт давным-давно дотлел и умер, но, смотри, я хочу тебя, как в первый день.       Смотри, я опять играю на теме двойственности, мужчина, женщина, что-то среднее. Как думаешь, к чему я все это?       Смотри, а это аллюзия к «Выживут только любовники», хотя ты, наверняка не смотрел. А знаешь, знаешь в чем основная мысль этого фильма?..       Смотри, мой дорогой коллега, ты видишь эту внутреннюю борьбу, для наглядности выраженную в чисто мужском дуэте? Тебе не кажется, что давно пора понять всех тех бесов, что раздирают меня изнутри?       Смотри, как меня разрывает. Это та самая боль, которая годами проходит сквозь мое тело, острыми шипами, электрическими разрядами, так, что иногда даже дышать невозможно.       Смотри, а это я. Это мое падение в пропасть. Тут, наверное, больше нечего добавить.       Смотри, старый манипулятор, а это — моя пронзительная нежность. Ты же знал, что она торчит расплавленной спицей внутри меня, она рушит все образы и все ярлыки, которые на меня навесили я сам и другие.       Смотри, даже лампочка взрывается, не выдержав накала страстей. А ты все еще веришь в мою холодность и каждый раз ведешься на мое внешнее равнодушие. Привет. Мы будем счастливы теперь — и навсегда.       Смотри, мне холодно и страшно. И внутри меня живет ребенок, которому нужно твое тепло. Который готов умереть, только бы не вырастать. Ведь взрослеть — это предавать себя. Шаг за шагом. Шаг за шагом по шаткой лесенке.             Смотри. Просто смотри уже, черт подери, и пойми ты, дурак, что из вас двоих у меня нет выбора. Просто нет. Хватит, хватит пронзать его ненавидящим взглядом. Сейчас он — это я, он выражает все то, что чувствую я. И его обнаженное сердце сейчас — всего лишь средство выразительности, чтобы донести до тебя то, во что ты так и не научился верить.       Смотри, я сдираю с себя все эти шкуры, все нелепые комбинезоны и чудовищные шляпы, все образы и все маски. Я — настоящий. И я вручаю тебя себе.       Талантливый человек — это тот, кто умеет вложить частичку себя в то, что он делает. Гений — тот, кто вкладывает себя целиком, без остатка.       Гений может быть в любом виде деятельности — в творчестве, в самоотдаче своей работе, даже далекой от искусства, в науке, в медицине, во влиянии на чужие души.       Но самый сложный и самый важный вид гениальности — когда ты полностью вкладываешь себя в кого-то другого. Просто в еще одного человека.       И еще это самая неблагодарная гениальность на свете. Впрочем, смотря с какой стороны на это взглянуть. Иногда даже актерам и танцорам не нужны аплодисменты.       Важен только один единственный взгляд. Взгляд — в котором отражаешься ты. Весь. Целиком. Без остатка.       Все остальное стремительно отступает за линию горизонта.