Закадычный мой враг, что мне делать с тобою сейчас? Или, все же, оставить как было, и так, как не будет Ты не выбьешься в ангелы, я же, не выберусь в люди И поэтому мы так расчетливо рубим сплеча
(с) Саша Бест
То единственное, что я все еще хочу сберечь. Что-то внутри тихо, радостно лопнет небольшим разноцветным фонтаном, и теплым лучом пронесется по направлению к груди, в сладкой истоме сжимая учащенно бьющееся сердце. Эта чистая радость, обычно присущая лишь маленьким детям, настолько приятна для уже взрослого, самостоятельного человека, что он невольно поддается навстречу, пытаясь полностью окунуться в нее и, каким-то шестым чувством осознавая, что такие вещи долго не длятся, а оттого стараясь забрать себе как можно больше. Запомнить это трепетное ощущение. Они так нелепо выглядят. Эти взрослые, которые на несколько мгновений возвращаются в детство. И, пожалуй, ни одному из них не найдется там места, кроме вот этого. Вот этого, что стоит сейчас напротив, освещенный лишь светом уличного фонаря и, протянув руки к небу, так по-детски и наивно улыбается. Вот этого, что пытается поймать ладонями первые в этом году, падающие с неба снежинки, то и дело яростно тряся светлой головой, стоит только этим холодным красавицам попасть в глаз или упасть на слегка вздернутый и уже красный кончик носа. Все, что остается сделать, лишь обреченно закатить глаза к небу, внутри себя признавая, что этот чудо-взрослый-ребенок совершенно, окончательно и бесповоротно неисправим. - Долго ты еще собираешься там стоять, придурок? – тихо шипит Саске, в очередной раз морщась от холода и недовольным взглядом сверля гордый Узумаковский стан. Блондин на это лишь улыбается шире и, чуть повернувшись к горемстителю, бросает в его суровую физиономию небольшой снежок, вызывая еще больше негодования в душе брюнета. Лишь позже, сидя на диване, поджав под себя ноги и хмуро наблюдая за тем, как Наруто, воркуя нечто совершенно глупое и несуразное, согревает бледные, немного трясущиеся от холода руки, брюнету приходится признать, что все не так уж и плохо. Не любя детей, ему каким-то совершенно странным и непонятным образом удалось привязаться к этому ребенку. Его не привязывали – он сам. Сам однажды решился ответить едва заметной улыбкой и легким кивком головы. Сам однажды пожал дружески протянутую ладонь. Сам однажды впустил на порог хнычущего о том, что денег совсем не осталось, шиноби. Сам однажды сорвался, прижимая к стене, медленно рисуя губами по тонким ключицам все, что чувствовал и хотел сказать в тот момент. И не то чтобы он жалел. Бывали, конечно, моменты, когда Узумаки хотелось пристрелить на месте, а потом еще и радостно станцевать на его могиле, но это его кроткое «прости», которое он, видимо поняв, что на Учиху действует, научился говорить так по-особенному тихо и податливо, тут же заставляло забыться и лишь раздраженно мотнуть головой. Саске мог еще после обижаться и час, и два, и день, но не больше. Ибо в противном случае Наруто начинал ныть, скакать, бегать вокруг – в общем, делать все то, чего брюнет на дух не переносил и уже готов был сделать что угодно, лишь бы Узумаки, наконец, угомонился. И, конечно же, он привязался сам. Сам. И, конечно же, он в любой момент может послать это блондинистое чудо ко всем чертям, как только надоест. Вот только… Вот только никак не надоедает то. *** - Учиха, все еще холодно? - Ой, иди в жопу, Наруто. А Узумаки в последнее время еще и поумнел как-то. Поэтому на фразу, которую слышал по десять раз на дню, и каждый раз смертельно обижался, лишь весело улыбнулся, прижимаясь губами к бледной щеке и обнимая Учиху за плечи. О, этот несносный ребенок, у которого невесть что творится в голове. Это глупое дитё с такой взрослой и глубокой душой, с таким огромным сердцем и такой теплой улыбкой. Саске удается лишь тихо хмыкнуть, прежде чем закрыть глаза и прижаться носом к твердой, горячей груди.