Умирать зимою холодно

Джонни сидит на обледеневших ступеньках, спускающихся к забытому до весны порту. Сидит так расслабленно, опустив плечи и голову, как будто спит. Автомат он все еще держит в руках, пустой магазин валяется рядом. Полукругом у длинных, вытянутых ног Джонни лежат, как разбросанные для птиц крошки, стреляные гильзы. Чуть дальше — трупы, трупы и трупы. Падает снег. Опускаясь на кожу мертвецов, он еще тает, но на одежде остается лежать белыми наносами. Фуонг приближается к своему лейтенанту, шаркая и постанывая, будто зомби. Правую ногу волочет волоком — бедро разворочено дробью, кровь пропитывает вязаную шапку, которую вьетка прижимает к ране. Нелепо болтается помпон, мех на нем слипся. Пальто на груди и животе Фуонг сплошь в дырках от пуль, ветер вырывает гусиный пух из подкладки. Вес бронежилета тянет к земле, а весь торс под ним Фуонг ощущает как один сплошной кровоподтек. Идти приходится будто сквозь горячую, намокшую вату: каждое движение дается с огромным трудом. От монотонной, ноющей боли хочется стечь на землю, свернуться калачиком, баюкая свое изорванное тело, и уснуть. — Эй, Джонни… — стоит Фуонг только открыть рот, как морозный воздух забивает глотку, и все звуки съеживаются до сипа. Она сгибается в приступе кашля: — Дж-х-х-хонни… Ух… Гэт не откликается. Фуонг оскальзывается на крови, растекшейся по брусчатке набережной, чуть не падает, но продолжает звать: — Блядскую твою мать, Джон! Гэт вздрагивает, поднимает голову — с капюшона сыпется снежная крупа. Стекла очков у Джонни запотели, левое лопнуло и покрылось паутинчатой сетью трещин. Фуонг не видит глаз лейтенанта, но готова поспорить — зрачки у него расширены, веки опущены, взгляд бессмысленный, сонный, больной. На скуле и лбу лаково блестит кровь, скрывая тени наливающихся синяков. Всегда идеальная прическа безобразно растрепана. — Эй, йоу, босс, — Джонни криво улыбается здоровой стороной лица. — Ох, ебучий божечка, господи… Я испугалась, что ты умер. Что ты умер, а я не заметила, как это случилось. Гэт пытается покачать головой, но от одного кивка все его тело заносит в сторону так, что он едва не падает. — Нет. Я ок. Он двигается пугающе ненормально — как марионетка, у которой расшатались крепления. — Попизди мне тут. У тебя сотрясение. — Это точно, — легко соглашается Джонни. — Как минимум. Что-нибудь сломано? Джонни ласково скалится, отвечая туманно: — Всякое. — Хуякое! — Фуонг огрызается, но не может сдержать улыбку. — Встать сможешь? Гэт задумывается. Оценивающе смотрит на свои ноги, на руки, впившиеся в автомат. С трудом разжимает пальцы, складывает ладонь в кулак и раскрывает — медленно, заторможено. Ощупывает больное колено, которое почти семь лет назад ему прострелил… как же его звали?.. Не важно. Сукин сын давно уже кормит червей, а они двое — Джонни и босс — все еще живы. — Нет, — качает головой Гэт. — Колено не гнется. Оно в мороз всегда ведет себя как тварь последняя. Фуонг утомленно кивает — да, конечно, все дело в морозе, а не в том, что тебя пять минут назад били толпой на убой. Босс перешагивает застывшие тела у ног Гэта, протягивает ему дрожащую от холода и усталости руку. — Пойдем домой, Джонни. Гэт наконец замечает, что правая штанина у босса темнее левой, к бурому пятну прилипла скомканная вязаная шапка. — Тебя ранили, — он как будто бы удивлен. — Ага. Очень надо домой. Так что хватайся и вставай. Гэт принимает ее руку, помедлив — то ли раздумывает, всерьез ли мозглявая вьетка предлагает его поднять, то ли просто так неторопливо обрабатывает новую информацию его мозг, натруженный множественными столкновениями с каменными ступеньками. Ладонь у Джонни сухая и холодная, шершавая. Хватка, несмотря ни на что, крепкая. Фуонг упирается целой ногой в нижнюю ступень лестницы, тянет изо всех сил. Ей даже удается оторвать лейтенантскую жопу от земли, прежде чем силы кончаются, тяжесть перевешивает и, вместо того, чтобы поднять Джонни, Фуонг, повизгивая и матерясь, сама падает с ним рядом. — Ну, привет, — Гэт откровенно потешается. — Как дела? — Ебанаврот… — Фуонг яростно ерзает, пытаясь хотя бы сесть ровно. От каждого конвульсивного движения из развороченной подкладки пальто вырываются облачка пуха, тот противно липнет к вспотевшей коже. Фуонг отплевывается, не прекращая изрыгать проклятья. Джонни подтягивает ее повыше, помогая усесться. — Встать сможешь? — теперь уже очередь Гэта задавать глупые вопросы. Фуонг отнимает шапку от раны на бедре. Шерстяные волокна липнут к мясу, растягиваются застывшей кровью, как темная волосатая карамель. — Смогу ползти, — заключает она с неудовольствием. — Ползти не круто. — А умирать круто? Гэт зябко передергивает плечами. На покрасневшем кончике его носа покачивается кровавая сопля. — Умирать холодно. Фуонг думает, что, на самом-то деле, было бы, пожалуй, славно так сдохнуть: после хорошей драки, из которой они вышли победителями, с оружием в одной руке и широкой ладонью Джонни в другой. Она стесняется этих мыслей и давит их в себе, как назойливых насекомых. — Мы поползем. — Ну блядь. Ок. — Через минуту. Или пять. — Как скажешь, босс. Так они и сидят, и дышат, выпуская в скрипучий морозный воздух ажурные облачка пара. Снег глушит звуки, как пуховым одеялом, заметает мертвецов. Лишившая Стилуотер последних ярких цветов зима обнимает город и холодным языком непрекращающегося ветра лижет неподатливый океан. Тот все никак не замерзает и продолжает ворочать тучными боками, пуская по поверхности серой воды редкую рябь коротких, медлительных волн. Припорошенные снегом трупы почти не портят этот стылый, аскетичный пейзаж. — Эти пидоры знали, что нас надо разделить, чтобы убить, — замечает Фуонг, не умеющая долго молчать. — Ага. Я это понял, когда один из них заорал своим ни в коем случае не пускать меня к «той пиздоглазой суке с автоматом». Фуонг улыбается так, будто это комплимент. Гэт втягивает холодные кровавые сопли и, омерзительно проклокотав горлом, выплевывает розоватый сгусток. Тот с влажным шлепком приземляется ровно в разявленный рот одного из мертвецов. Фуонг одобрительно присвистывает. — Чьи они вообще? — Не разберешь. Цвета не носят, знаков отличия никаких. Значит, кто-то сильно не хотел, чтобы Святые начали мстить. Фуонг утомленно вздыхает: — Для профилактики придется трусить весь город. — Ты так говоришь, будто это не весело, босс. Она улыбается. Действительно, глупость какая. Ветер приносит к ним эхо чаячьих криков. — Джонни. — Да. — Почему ты никогда не зовешь меня по имени? Гэт задумчиво мычит. Потом делает глубокий вдох и произносит имя босса на выдохе. Получается протяжно, заунывно и траурно. Фуонг морщится. — Ясно. Звучит как «у тебя фуонг на ботинке» или «в какое фуонг ты на этот раз вляпался?». «Босс» круче, базара ноль. Вьетка сползает чуть ниже, едва не ложась на ступеньки. — Иногда мне хочется сменить имя. На, типа, Рахиль. Или Руфь. — «Руфь» звучит как лай собаки, — говорит Джонни, растягиваясь рядом. Босс ликует: — Именно! Они смотрят в белесое небо, набухшее снежными облаками. — Я могу звать тебя Руфь, если хочешь. — Не надо. Их руки все еще сцеплены с тех пор, как Фуонг протянула свою, а Джонни ее принял. И выпускать его ладонь Фуонг совсем не хочет. — Я истекаю кровью, — говорит она почти шепотом. Ее побелевшие от холода губы постепенно синеют. — Надо позвонить Пирсу. — Нас здесь никто не найдет. Даже полиция. Я бы не отказалась от полиции сейчас. — Мой телефон разбился. Где твой? Надо позвонить Пирсу. — В полицейской тачке тепло и всякие лохи не дают тебе умереть раньше суда. — Босс, твоя блядскую маму. — Маму… не видела, типа… миллион лет. Нет, не скучаю. — Фуонг! Она как-то по-детски, плаксиво скулит, с огромным трудом приподнимаясь, чтобы вытянуть из кармана прямоугольник смартфона. Зубами стаскивает перчатку со свободной руки. На вздернутой шрамом стороне верхней губы остается темный отпечаток крови. Джонни решает не говорить о нем боссу. Он считает — ей очень к лицу. Пусть останется. Фуонг тыкает в сенсорный экран белыми пальцами с синюшными ногтями, но тот остается безучастен к любым манипуляциям. — Че он аще… Пидр… — от холода она стучит зубами. — Пальцы замерзли, — подсказывает Джонни. — Погрей. С протяжным, злым стоном Фуонг сует руку за ворот, но там только мокро от крови и пота и совсем не тепло. Босс вяло притягивает Джонни к себе — тот валится на нее кулем с мукой, холодный и душный, нет сил вдохнуть. Она нашаривает вырез его куртки, узкая ладонь змейкой просачивается под одежду, Джонни тоже потный, и скользкий, и не теплый совсем, но Фуонг и не думает убирать руку. — Нам пизда, — говорит она тихо-тихо, усталость и холод выкручивают ее громкость на ноль. Джонни сползает ниже и тыкается носом в лежащий на ее коленях телефон. Ничего не происходит — нос у Джонни сопливый и ледяной. — Ну ты еще хуем в него потыкай. — Может быть и потыкаю! Фуонг сипит как больной на последней стадии рака легких — смеется, значит. Джонни гладит экран смартфона языком, заливает девайс слюнями. И, о чудо, тот наконец отзывается — загорается меню набора номера, тут же гаснет, потому что Джонни случайно ведет языком не в ту сторону. Включается какая-то дебильная игра: по экрану разбегаются копы, их нужно стрелять, и Фуонг говорит, что игра-то пиздатая, но перед смертью она б лучше дунула, позвони Пирсу, скажи, чтоб захватил хоть пяточку… Джонни еще долго елозит по смартфону губами, лобызается с ним сладострастно, пытаясь набрать номер Пирса, ебать его, Вашингтона или найти его номер в журнале вызовов. Окосевший, избитый, с сотрясением мозга Гэт думает, как бы случайно не сблевануть на колени Фуонг, похоронив их с ней последний шанс выбраться из этой заснеженной жопы. Он случайно звонит в пиццерию, извиняется и посылает нахуй добродушного паренька, принимающего заказы, Фуонг на смеси английского с испанским успевает заказать пепперони и молочный коктейль с двойной порцией сливок. Джонни периодически отключается и тогда вьетка будит его, щипая за сосок. Это приятно и больно, и Джонни заново принимается целовать телефон, вполуха слушая, как Фуонг пытается шутить на этот счет. — Ты его вызовешь типа… как принца… прекрасного принца из… вонючей лягухи… — Тьфуйблядь. — Надо всегда так теперь звонить… — Босс, ты можешь… — Босс, где вы?! — кричит обслюнявленный телефон голосом Пирса, — Алло! Меня слышно?! Когда Пирс приезжает, они уже спят. Снег заносит прижавшиеся друг к другу тела, переплетенные руки и ноги. Кровь застывает льдом, блестит карамельно, красиво. Губы становятся пушистыми от инея, не тающего от слабого дыхания. Снег облепляет ресницы. Пирс долго пытается разлепить этих двоих, но те, окоченевшие, не поддаются, и ему приходится тащить на себе сразу обоих. Лора порхает рядом, режет ножницами рукава пальто Фуонг и куртки Гэта, ставшие хрусткими и хрупкими на морозе, тыкает иглами в белую и желтую кожу. За ней топчется Тобиас с аптечкой и на весу держит пузатые пакеты с раствором. В зубах у него косяк, жирный, как твоя мамка, и лицо окутано плотным облаком дыма. Пахнет лекарствами, от трупов слабо несет дерьмом, а от Тобиаса — сладким, пряным духом «Джэка Херера». Задать вопрос Пирс решается уже только в машине: — Они живые еще?.. — Нет, блядь, я трупам капельницы ставлю! — беззаботно щебечет Лора. Тобиас хмыкает, давая ей затянуться из своих рук. — Да живые, живые, гони давай!