Ритуалы

— Ненавижу тебя, — недовольно говорит Кавендиш и больно дергает Бартоломео за прядь волос на макушке. — Что ты опять тут развел? Гнездо для блох? Бартоломео ухмыляется, даже не пытаясь выглядеть виноватым. — Черт побери, ну и вонища! У тебя не было воды и ты мыл голову пивом? Или же это, дай-ка угадаю, новый рецепт шампуня от Мугивары Луффи? Бартоломео угрожающе сопит. Уж кого-кого, а Луффи-семпая трогать не надо! Впрочем, один разок он, так уж и быть, стерпит. Отчаянно ругаясь на нескольких языках — Бартоломео с наслаждением вслушивается в трехэтажные выражения — Кавендиш распутывает самые крупные колтуны в его космах. Сопротивляться бессмысленно — этот все равно сделает все, что захочет, только нервы перед этим вымотает. Подумаешь, полчаса спокойно посидеть, пока тебе выдирают волосы. Все еще дыша огнем, Кавендиш берется за расческу. Бартоломео зажмуривается, чтобы не видеть зеленых клочьев, остающихся в зубьях. Неприятное зрелище. Ну, самую малость. Кавендиш особенно резко дергает расческой и Бартоломео не удерживается от матерка. Ему немедленно прилетает по и без того больной голове: — А ну молчать, говнюк! Бартоломео вздыхает. Видела бы его сейчас команда. Вот уж охренели бы. Но, по, счастью, корабль стоит на якоре на другой стороне от острова, да еще и в паре миль от берега. А хозяин лучшей гостиницы в городе, название которого Бартоломео так и не запомнил, вряд ли кому-нибудь что-нибудь расскажет. После того, как Кавендиш положил на лакированную стойку пару золотых монет и со значением объявил, что не желает, чтобы их беспокоили сейчас или когда-либо, Бартоломео еще и ласково улыбнулся несчастному мужику. Ерунда, в общем-то. Но тот почему-то посерел и закивал часто, как болванчик. Все-таки не зря Бартоломео маялся, подпиливая клыки, в который раз убедился. Добрая улыбка всегда работает как надо. Кавендиш швыряет расческу в угол — небось потом даже не подумает подобрать, принцесса — и с силой пихает Бартоломео в спину. — Поднимай свою грязную задницу и тащи в ванную! Бартоломео безропотно встает, разом оказываясь выше Кавендиша на голову. Того, конечно, разница в росте не смущает. Он жестко тыкает Бартоломео в бок и указывает на дверь, из-за которой струится пар. Воду Кавендиш всегда включает заранее. Погружаясь в ароматную пену, Бартоломео не может сдержать стона удовольствия. Ну да, это круто — не настолько круто, чтобы Бартоломео сам занимался такой чушью, но круто. А то, что последует за этим, будет еще приятнее. Кавендиш появляется в ванной спустя пару минут, несет с собой какие-то бутылки. Составив их на край ванны, он принимается расстегивать рубашку. Бартоломео открыто наблюдает за ним — Кавендишу нравится, когда на него смотрят. Он и раздевается, будто стриптиз танцует — медленно выковыривает пуговицы из петель, позволяет рубашке сползти с плеча... Бартоломео однажды брякнул что-то насчет позеров. Одного раза хватило. С Кавендишем лучше вообще побольше держать рот на замке, хоть Бартоломео этого и не любит. Но так все лучше получается. Пусть принцесса сам все устраивает, как ему нравится, жалко, что ли? Повесив рубашку на крючок, Кавендиш тщательно собирает роскошную шевелюру в хвост на затылке. Бартоломео оглаживает взглядом его худое и дьявольски крепкое тело, останавливаясь на маленьких сосках, ямке пупка, чуть выпирающих над ремнем косточках. Хочется дотронуться до светлой кожи, притянуть Кавендиша к себе — но еще не время, нужные ритуалы не выполнены. Кавендиш придвигает к ванне табурет, садится — Бартоломео поспешно зажмуривается. Он слышит звук, с которым ковш зачерпывает жидкость, потом горячая вода льется ему на голову — и так несколько раз. Чпокает крышка шампуня, горько пахнет травами. Сильные пальцы приятно массируют голову. Уже ради этого стоило потерпеть, а дальше будет только лучше. Бартоломео улыбается. — Не скалься, бесишь, — недовольно говорит Кавендиш. Бартоломео так тащится от этих опасных ноток в его голосе, что специально растягивает рот еще шире, обнажая зубы. Кавендиш фыркает. На голову снова льется вода, пальцы перебирают пряди, смывая пену. По лбу проводят влажной ладонью, собирая мыльные струйки. Еще ковш воды, а потом с минуту Бартоломео никто не трогает, он откидывается назад и даже успевает полностью расслабиться, так и не открывая глаз. Кавендиш целует его внезапно: прижимается губами к губам, напористо сует в рот узкий язык. У Бартоломео моментально встает, кровь резко приливает к голове и стучит в уши. — Мать твою, опять не дотерпел, — лихорадочно бормочет Кавендиш между поцелуями. Дышит рвано, гладит по плечу. Бартоломео вслепую протягивает руку — Кавендиш справа, стоит на коленях, перегнувшись через борт ванны. Опять похерил свои планы с чистой красивой любовью на шелковых простынях, эх ты, принцесса, что же ты такой горячий? Бартоломео срывает с его волос ленту, запускает в них мокрые пальцы — Кавендиш сдавленно стонет, и это означает, что теперь уже все можно. Что угодно. Резко сесть в ванне, расплескав воду и пену. Вытереть глаза, пока Кавендиш отстраняется. Обхватить его за плечи и рывком затащить к себе. Наконец-то вылизывать шею. Кавендиш смеется, отплевывается, его задница оказывается в воде, ноги свисают с края ванны. — Стой, сапоги... — он ерзает, шуршит молнией, а Бартоломео кажется, что сердце вот-вот выскочит из груди. Потому что ноги, а-а, черт, ноги Кавендиша — это отдельное зрелище: узкие ступни, длинные пальцы, чуть выступающие вены, которые так и хочется обвести языком. До этого, конечно, дойдет. Позже, когда они окажутся в кровати. А пока Кавендиш отбрасывает свои пижонские сапожки и залезает в ванну, усаживается на Бартоломео верхом. Вычурная пряжка ремня неприятно врезается в член Бартоломео. Кавендиш наклоняется, тянется губами, светлые волосы рассыпаются, волнами падают ему на плечи — они повсюду, эти чертовы пушистые волосы, щекочут нос и шею, и совершенно одуряюще, восхитительно пахнут. Бартоломео кладет ладони на маленькую, ладную задницу, обтянутую уже влажной тканью. Игры с одеждой — развлечение, от которого Кавендиш не может отказаться. Нельзя просто так взять и стать голым. Надо сначала умаять Бартоломео вусмерть. С запретом рвать, мять и отгрызать пуговицы. Потом Кавендиш наконец целует его и все становится неважным. Бартоломео чувствует, как чужой язык скользит по клыкам, ему становится горячо, так горячо, будто в ванну плеснули кувшин кипятка. Чудится, что вода вокруг бурлит. Кавендиш просовывает между ними руку, трогает Бартоломео живот, сжимает член. Бартоломео бессвязно мычит. Слишком жарко, слишком хорошо, и они так давно не встречались... Словом, ему хватает пары движений, чтобы кончить, впиваясь зубами в пухлую губу Кавендиша. Как мальчишка, право слово. Даже краска к щекам приливает, хотя долбаный принцесса сам виноват. Развел тут игр на полдня. Кавендиш полощет руку в воде и встает на колени — по груди и плечам стекает вода, спутанные волосы потемнели от влаги, глаза полуприкрыты. Бартоломео смотрит на него и никак не может отдышаться. — Надеюсь, для меня ты постараешься получше, — негромко говорит Кавендиш, гладит себя по груди и животу, спускаясь к ремню, обводит пальцем пряжку. — Не сомневайся, — хрипло отвечает Бартоломео. Он, если начистоту, не очень-то уверен. Но что там — у них вся ночь впереди.