Мои глаза в тебя не влюблены, - Они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины Не видит и с глазами не согласно. У. Шекспир
- Однажды ты влюбишься и будешь умолять ее остаться, не покидать тебя! Однажды ты прогнешься и пошлешь на хуй свою гордость и статус! Однажды ты все это забудешь ради нее, будешь готов на все, только чтобы она осталась, но она не сделает этого, потому что ты не заслуживаешь подобного! – кричит последняя оттраханная тобою девица ярко-коралловым ртом и отвешивает звонкую пощечину, а потом, повернувшись на все сто восемьдесят градусов, уходит, громко стуча каблуками. Но тебе все равно, ведь ты никогда не читал Карнеги, Ремарка и Макса Фрая; тебе в принципе плевать на ее слова, поэтому ты просто выходишь на свежий воздух, шаря по карманам фирменных джинсов в поисках сигарет.***
А в твоем городе зима. Серые люди ходят с бледными лицами, только вот у тебя загар испанского Коста дель Соль, слишком заметный, так что невольно хочется обернуться вслед. В «элитном лицее», как говорит твой отец, сегодня праздник, и ты, пожалуй, предпочел бы уйти с этого сборища, но опять-таки отец настаивает на обратном. Этот праздник совсем не для тебя - для твоих одноклассников, ради них, но не для тебя. И ты волей неволей при случайном порыве берешь с собой бутылку Джек Дэниэлс и сейчас медленно попиваешь его из пластикового стакана, чисто по инерции считая, что все это слишком безвкусно. А Джек для тебя похож на газировку. Да, наверное, на нее. И когда ты собираешься пойти в магазин за еще одной бутылкой такой газировки, ты сталкиваешься с ней. На общем фоне тех блядей, что у тебя были, она выглядит вполне себе серо. На общем фоне, но тебе почему-то начинает казаться, что она намного ярче всех тех. И имя у нее такое зимнее, с холодком на языке – Екатерина. Она стоит в простеньком сиреневом платьице, поправляя темные волосы, и она для тебя кажется слишком многоцветной, такой, какой тебе встречать еще не доводилось, и что-то внутри вдруг подпрыгивает к горлу, пытаясь вырваться наружу. Но ты лишь громко сглатываешь, подавляя подобное в себе. Возвращаясь к своему нормальному, привычному и отточенному временем равнодушию. А она на твои извинения улыбается робко и исчезает вдали коридора, махнув краем своего сиреневого платья. И в тебе вдруг резко просыпается желание закурить. Бывает.***
Количество употребляемых тобою шлюх каждый день снижается, потому что есть она – Екатерина Владимировна. И отчего-то кажется таким очаровательным, что она - именно учительница иностранного языка, а не какого-то другого предмета. И ты вдруг начинаешь жалеть, что твой отец не жалел денег на изучение языков, в частности, английского, который ведет она, потому что сейчас ты даже не в ее группе. И это херово. Потому что возможность видеть ее стремится к минус бесконечности, а тебе хочется немного больше - чтобы эта возможность стремилась все-таки к бесконечности со знаком плюс или как оно там правильно. Впрочем, похер, ведь у тебя всегда были проблемы с математикой. - Ты с ума сошел? – однажды спрашивает она, подойдя к тебе слишком близко для данного случая и указывая на пышный букет белых роз, который ты подкинул ей в кабинет. К чему весь этот романтизм, ведь ты никогда не признавал подобного? А черт его знает, хочется. И до обидного глупо осознавать, что диагноз-то поставлен абсолютно верно, вплоть до последнего микрона, так что даже проверять не приходится.***
А у вас разница, дай Бог, всего-то в пять лет, но даже это ничего не решает, когда ты узнаешь, что она замужем. И становится просто противно от мысли, что тот букет белых роз был далеко не последним. И ты чисто по инерции и из-за уязвленной гордости копаешься в телефонной книге, чтобы найти очередную блядь, на которой сможешь отыграться за предательство с ее стороны. - Спасибо за цветы, Евгений, - бросает она с этой своей фирменной слишком-блять-ее улыбкой, и ты почему-то забываешь, что всего минуту назад собирался сделать. И как-то горько становится от осознания того, что она способна управлять тобой, даже не зная об этом.***
В городе весна, но март совершенно ничего не решает, когда ты вдруг собираешься обо всем ей рассказать, хотя она, кажется, и так знает правду. И когда ты вслушиваешься в эту тягучую тишину после только что произнесенных тобою откровений, в голову приходит мысль, что еще никогда ты не чувствовал себя таким голым, таким незащищенным. - Прости, но я люблю своего мужа, да и я не хочу разрушить нашу с тобой дружбу, - а ее слова режут столовым ножом твою хлипкую, завернутое в белое надежду, которая вообще-то никогда не сможет стремиться к плюс бесконечности, хотя, пожалуй, надо бы скорее резать белую кожу Екатерины. И ты, наверное, впервые про себя называешь ее по имени, а не сокровенным и терпким «она». Да иди ты к черту, Екатерина.***
Ты исчезаешь и появляешься только в конце апреля. Ходишь в легких футболках и любимых кедах, сильно втягивая в себя запах сирени. Кажется, что мысли о ней улетели вместе с первым весенним ветром – видишь, как легко забывать людей с зимними именами. И сразу как-то становится легче дышать, что ли, до одного лишь момента, пока ты не сталкиваешься с ней в школе, и она снова в этом гребанном сиреневом платье, похожая на гребаную-слишком-нежную фиалку. И ты держишься первое время, ходя по заброшенной лестнице, лишь бы не встретиться с ней снова, но судьба, черт бы ее побрал, снова вас сталкивает и ее тихое «я по тебе скучала», словно звуки медных гитарных струн, врезается в память. Ты тоже скучал, разве не так?***
Дело подходит к маю, когда ты врываешься в ее кабинет после уроков с твердой уверенностью приблизиться к той самой бесконечности с плюсом. Еще раз. Потому что без нее невозможно. - Я знаю, - пересчитывая сухожилия на твоих запястьях, прошепчет она тихо-тихо. А ты пройдешься пальцем по ее позвонкам, уж теперь точно понимая, что бесконечность оказалась для тебя недосягаема. Предел не решаем, так бывает. – Я не могу продолжать здесь так жить, - в подтверждение мыслям, так что сомневаться уж точно не приходится, потому что область допустимых значений превышена на все сто процентов. Даже любовная арифметика у тебя не сложилась. - А я не могу жить без тебя. Совсем. Мне бы твои проблемы, правда? – она ухмыляется, а ты утыкаешься носом в ее шею, словно щенок. Впрочем, почему словно? Ты и есть ее личный щенок с острыми, как летняя осока, скулами. И вдруг начинает казаться, что Карнеги вообще-то был прав. Видимо, с людьми, у которых имя совершенно зимнее, по-другому и не бывает.***
А через три дня она соберет все свои чемоданы и уедет с мужем черт знает куда, не предупредив тебя. Ты придешь в ее кабинет, чтобы, как и всегда, поставить букет белых роз на ее стол и обнаружишь записку. - За что? – тихо-тихо и совсем нерешительно спросишь ты то ли ее, то ли себя. А на записке ровным почерком будет виднеться: За любовь.