Хлам

Тихо. До ушей, словно сквозь сон, доносятся приглушённые крики Энджу. Мой создатель… Нет, Отец — как можно называть этого святого человека подобным сухим словом?! Он всегда был так добр, так ласков со мной, всегда так весел и улыбчив. И сейчас он… Плачет? По щекам его катятся крупные прозрачные капли. Кажется, это называется «слёзы»? Повязка, моя любимая повязка. Она уже лежит на полу, словно ненужный мусор. Помню, когда Отец создавал меня, он все повторял, что я — его лучшее творение, осторожно поглаживая по голове и примеряя на меня ту самую повязку с сиреневой розой. И я верила ему, слепо, не требуя подтверждений, словно послушный ребенок. И теперь все это просто не могло рухнуть в одночасье. Отец не мог меня обмануть. Мне просто надо поднять её, потом вновь приложить к глазу и наклонить голову, демонстрируя себя Отцу, словно ничего и не произошло. Почему же я все еще стою? Очень просто. Потому что не могу пошевелиться: тело уже не слушается свою хозяйку, а контроль над разумом был утерян еще после смерти Суисейсеки. Но разве уже не все равно? Я разрушаюсь. Знаете, странное чувство. Как будто тепло вдруг окутывает тебя с головой, безграничная сила и свобода придают уверенности, а затем воцаряется лёгкость на душе. И всё это отчего-то разрывает изнутри. Черные розы отчаяния расцветают в моей душе, и хочется, чтобы все это просто закончилось. Как можно скорее. Руки предательски дрожат. И мне не просто страшно. Мне ужасно грустно, тоскливо и, пожалуй, больно. Я все еще хочу жить. Знаете, я все еще хочу… Хоть немного побыть Алисой. Доказать, что я лучше Розен Мейден. Стать преданнее Суигинто, веселее Канарии. Эмоциональнее Суисейсеки и смелее ее сестры. Серьезнее зануды Шинку и милее наивной Хины. И я хочу быть даже более жестокой, чем настоящая седьмая кукла Розена. Хочу превзойти оригинал. Так задумывал Энджу, а значит, того желаю и я. Лучше их всех, идеальная кукла, девочка без единого изъяна из снов Розена и грез Энджу. По итогам Игры Алисы это я. Так почему же я разрушаюсь? На мраморный пол все сыпется фарфор. А ведь когда-то это было моим телом. Нет, пожалуйста. Не хочу этого видеть. Вот он, худший кошмар — разрушаться и быть вынужденной смотреть на свое падение, не в силах даже закрыть глаза. Нет, можно даже короче. Вот он, худший кошмар — разрушаться. Я ведь… Кажется, и правда ещё хочу жить. Многое не сделано, многое не сказано, а теперь все планы и мысли перечеркнуты одной единственной ярко-алой линией смерти. Я хочу вновь увидеть его, услышать его голос, хочу сказать ему об этом, мягко коснувшись ладонью его, Энджу, щеки, напомнив о том, что и у кукол есть чувства и душа. А потом я так хочу, чтобы он снова сказал, что я — лучшая и любимая им. Что я одна нужна ему. И что я — не хлам. За что? Судьба не торопится отвечать на поставленный вопрос. Знаешь, а я ведь сильнее их всех! Пережив боль, одиночество, страдания, я все еще иду вперед с гордо поднятой головой, не сбиваясь с намеченного пути, не сворачивая с тропинки и не оборачиваясь назад. Но на этом моя история заканчивается. Все было напрасно, ведь, в конце-концов, я — хлам. Отец, теперь ты имеешь полное право называть меня "Мусор Суишоу". И я уже сломалась. Белые стены, светлая, прежде идеально прибранная комната, пол которой теперь усыпан осколками, крошками фарфора, лоскутками платьев, перьями, раздробленными кристаллами и лепестками роз. Я хотела, чтобы ты похоронил меня около своего сердца. Но моим кладбищем станет это место. Розы. Меня просто тошнит от этого мерзкого цветка. Розен Мейден, мои сводные сестры, всего лишь жалкие марионетки, беспрекословно исполняющие волю отца, внушившего им преданность. А я люблю Энджу — искренне, настолько, насколько могут любить куклы. А я умнее их — кукла, что смогла пойти на хитрость, на подлость, на обман, не может стоять на одной линии с прочим хламом. Да, верно, так и есть, я пошла на все это! Убила их всех, выиграла, стала Алисой. Разве нет? На щеках чувствуются тёплые крупные — слё-зы? Они немного успокаивают, согревая холодное тело и уже разорванную на куски душу. Точнее, не душу, а лишь жалкую Мистическую Розу, чуждую мне, вживлённую в безжизненное тело. В конце концов, я — просто ожившая игрушка. Не дождётесь. Я всё равно буду сильной. Так велел Отец. Так подобает идеальной девочке. Так должна вести себя Алиса. И чтобы Энджу любил меня, я должна всегда походить на нее, на ту девочку из грез. Алиса, девочка без греха. Да, возможно, это не я — все же, та, что запятнана кровью, не может быть идеальной, не может быть безгрешной. Но, перешагнув через трупы названных сестер, я дошла до конца этой туманной дороги к своей цели. Я ведь победитель, так? А победителю должно всё прощаться. Победителя всегда должен ждать заслуженный приз. Это же справедливо? В глазах помутнело. Сквозь туман виден всё тот же зал, тела Суигинто и Шинку, её медиум — жалкий человек, даже в подметки не годящийся моему Мастеру. Благодаря нему я переступила через двух сильнейших кукол, которыми так гордился их папочка! Я достойна жизни! Верно? Тогда объясните, почему же я умираю так глупо? Фатальное головокружение… В ушах грохот, звон, стуки, скрипы. Осталось совсем недолго. Скоро я уже не увижу и не услышу ничего, кроме бесконечно перекликающихся голосов в моей голове и призрачного, несуществующего света в конце тоннеля — лишь прихоти, придуманной очередным серым человеком, лишь досадной галлюцинации. Я усну вечным сном, лежа на обломках своего же тела, схоронив раскрошившееся лицо на плече создателя, сгибаясь под тяжестью греха убийства названных сестер. Что же Энджу пытается мне сказать? Его губы шевелятся. Но я ничего не могу разобрать. Слезы застилают и без того мутный взор, и я рада, что не вижу его отчаяния. Пожалуй, единственное и последнее, что мне бы хотелось услышать перед смертью — это голос Мастера. И именно его мое сознание отказывается впускать в себя. Пальцы разрушаются и ветер сдувает их, словно пыль. Больше я не смогу держать в руках меч. Впрочем, зачем он мне? Я ведь уже стала Алисой. Хотя, нет — стала бы, если бы не была мусором. Обломок уже сломанной прежде руки выпадает из рукава платья, в ту же секунду рвущегося по швам. Ее я потеряла в схватке с Канарией, но, в конце-концов, одержала победу. За это Отец обещал починить меня… Ты же помнишь, Энджу? Но если и этот оставшийся обрубок руки обвалится, уверена: он уже не сможет изготовить новую. Нет! Стоп! Всеми силами ухватить обломок и не дать ему расколоться вдребезги… Выжить любой ценой… Но — полный крах. Обрывки ткани на полу и обломки фарфора. Все же, однажды всему приходит конец. Я знала об этом, но почему-то надеялась, что мой не наступит так скоро. Я должна была умереть, как подобает Алисе, а погибаю, как пустая кукла — обыкновенная, бездушная, не достойная даже внимания мастера, не говоры его любви. Уже слишком поздно. Для меня всё уже давно кончено. Рука крошится, а обломки падают на пол и рассыпаются пылью. Всего лишь мёртвый материал, из которого я создана. А я сама — всего лишь кукла. Мертвая оболочка. У меня нет будущего. И самой меня тоже нет. Нога подкашивается и с треском ломается напополам. Какое странное чувство — едва ли я могу чувствовать боль. Но это просто невыносимо. Осознание. Всего лишь осознание своей участи, та самая правда, что так болезненно колет глаза. Неужели я была создана лишь для того, чтобы умереть? Просто глупо умереть на руках у того, кого так сильно люблю? Вероятно, сильнее, чем кто-либо и сильнее, чем кого-либо. Да, я — подделка. Но ведь я всегда была качественной подделкой, хорошей копией, превосходившей оригинал. И, несмотря на то, что я не ужилась с Розен Мейден, я всё же смогла перешагнуть через них. Как и говорил Отец; он всегда верил в меня, а я взамен всегда пыталась оправдать его надежды. Но сейчас он плачет, как и я, осознавая происходящее. Энджу, ты жалеешь? Тебе будет меня не хватать? Будешь ли ты скучать по мне? Не знаю. Но мне бы так хотелось, чтобы ты хотя бы раз вспомнил обо мне. Всего лишь один раз. А он все плачет. А я все еще ничего не могу поделать. Возможно, мне и правда стоит умереть поскорее. Я не должна заставлять отца мучиться. Потому что я люблю его. Как можно заставлять страдать любимого человека?! Платье уже трещит по швам. Кукольный шарнир, открывшийся из-за падения рукава, выглядит неживым, нелепым, глупым, неуместным. Хотя, таким он и должен быть. Ведь я — безжизненная кукла. Отец. Лучше бы ты не создавал меня. Если бы у меня было сердце, оно бы раскололось на кусочки от бессилия и тоски, от грусти еще раньше, чем раскололась бы эта внешняя оболочка, которую я не могу даже назвать своим телом. Куклы не чувствуют боль, но… Больно. Мне так больно, Отец. Разрушаюсь. И уже ничего не могу сделать. Трещины на лице расширяются и падают внутрь тела. Это уже не трещины. Дыра. Дыра в лице… Это нормально? Конечно, нет. Но, опять же, поздно что-либо предпринимать. Можно считать, что я уже умерла — остаются считанные минуты жизни до забвения. Можно считать, что я стою на границе жизни и смерти. Если, конечно, существование куклы можно именовать благородным словом «жизнь». Тихий хриплый всхлип вырывается из моего горла. — Отец… Я всё равно… те… бя… — губы лишь немо шевелятся. Он не услышит. А я ещё столько могла сказать… Но уже никогда не скажу. Он до последнего мог починить меня, но теперь уже поздно что-либо предпринимать. Уже окончательно теряю контроль над телом и отчетливо чувствую это. Нет… Как же… больно. И так тесно в груди. Лоб утыкается в широкое плечо Энджу. Ты ведь любишь меня? Я ведь нужна тебе? Я ведь была тебе полезна? Я ведь все сделала правильно? Скажи! Скажи хоть что-нибудь! Ах, да. Я уже не услышу ничего. Разрушенная, жалкая. От меня уже ничего не осталось. У меня нет имени, нет души и воспоминаний, обо мне нет памяти — все это, словно резко оборвавшийся сон. А самой меня… Уже не существует. Да и, кажется, никогда не было. И бесконечно перекликающиеся голоса в моей голове лишь отдаются холодным эхом, бесчувственным, как и я раньше. Бесконечно. Перекликающиеся. Голоса. В голове. Сводят. Меня. С ума. Если, конечно, я еще не потеряла последние крупицы рассудка, смотря на то, как Энджу плачет. Наверняка это и будет моим Адом, наказанием за все былые грехи — бесконечно повторяющийся похоронный хор пустых, несуществующих голосов и Его лицо, столь близкое и столь далёкое во всепоглощающей Тьме.