Voidbound

— Можно спросить тебя? Ее вопрос встретился с фривольной усмешкой, когда серебристый силуэт Люсьена Лашанса появился в поле зрения. Его сущность то напоминала прозрачный туман, то представала перед глазами Люмен чем-то более осязаемым. — Ты только что это сделала, — отозвался призрак, и его полные губы изогнулись в довольной улыбке. Люмен заправила выбившуюся прядь волос за ухо, игнорируя его усмешку: — Ну, это довольно личный вопрос. — Разве мы с тобой не связаны Пустотой, моя Слышащая? — спросил он, приближаясь к Люмен. Его любопытство было задето, — между нами нет такой вещи, как «личный вопрос». Люмен подушечками пальцев скользнула по кожаному переплету толстой книги, одной из тех, что она обнаружила в древнем святилище Темного Братства. К сожалению, с рушащихся страниц и пестрых чернил старинного тома она смогла почерпнуть лишь немного информации, и теперь смотрела на книгу, уже успев пожалеть, что не оставила свое любопытство при себе. Ее вопрос был личным, а Люмен всегда испытывала немалое уважение к Люсьену Лашансу. В конце концов, он являлся легендой Братства, и у нее совсем не было желания его оскорблять. — Моя Слышащая, — произнес он, и его баритон отвлек Люмен от терзаний, — спрашивай. Люмен застыла, взгляд ее янтарных глаз встретился с темными спектральными глазами ассасина. — Как ты умер? — Я был убит, сестра, — его улыбка искривилась, принимая вид садистской ухмылки. Затем он переместился быстрее, чем Люмен когда-либо видела, мгновенно возникнув перед ней, — хочешь узнать, как? — его голос излучал восторг, так несвойственный Лашансу. Люмен сглотнула, вызвав еще одну улыбку на лице призрака. Ей понадобилось несколько секунд чтобы обрести голос: — Признаюсь, мне немного любопытно. — Я бы сказал, больше, чем немного, — промурлыкал он, — в этом есть смысл, ведь тот, кто отправил на смерть так много людей, имеет право знать, на что это похоже. — Я не хотела бы узнать из первых рук, но все же, — сказала она, пытаясь сохранить голос ровным, как сама Пустота. Люмен знала, что Лашанс не стал бы ее убивать, но даже этого осознания было недостаточно, чтобы успокоить нервы, в то время как призрак кружил вокруг нее, глядя так, как голодный кот провожает взглядом рыбу. — Конечно, — кивнул он. — Мой Душитель и я, как и остальные члены Темной Руки, были обмануты человеком по имени Матье Белламон. Я отправил Душителя найти доказательства, оправдывающие меня в глазах Темной Руки, но она не успела вовремя, — Люсьен рассказывал со спокойной беззаботностью человека, говорящего о погоде, будто его смерть была происшествием не более важным, чем небольшая вероятность дождя. — Я пытался доказать им свою невиновность, но, как и ожидал, они меня не услышали. Я знал, что мои братья и сестры не сжалились бы надо мной, и я не стал просить их о пощаде. Люсьен обошел ее и, встав позади, продолжил: — Я был уже сломлен, когда Банус ударил меня сюда, — Лашанс надавил на ее живот в область печени, вызвав волну тошноты, —эта рана была бы смертельной, но Аркуэн была опытным целителем. Я был связан, — его ледяные руки ухватились за ее запястья, выворачивая их у нее за спиной, — и исцелен, так как мои братья и сестры неплохо разбирались в искусстве пыток и были намерены растянуть изысканные муки моей смерти на многие часы. Люмен бросило в дрожь, когда его пальцы принялись скользить по всей длине ее голой руки и остановились только когда Лашанс зажал между большим и указательным пальцами ее мизинец. — Сначала был Белисарий с плоскогубцами, — произнес он с мрачным смешком. — Обычно я предоставляю такие сладостные муки, а теперь вообрази мое удовольствие принимать их. — Мне не кажется это восхитительным, — призналась Люмен. — Но это так. С каждым треском кости раскаленная боль пронзала то мои пальцы, то руки, — Люмен подпрыгнула, когда призрак провел ногтем по ее плоти, и была ошеломлена осознанием того, что у него они вообще были. — Боль стала удовольствием и собиралась, — его рука спустилась к животу, скользнула вниз и остановилась как раз между ее бедер, — прямо здесь, или где-то очень близко. Дальше я не смею рассказывать, Слышащая, это было бы… неуместно. Люмен была готова отметить, что линия приличия уже давно была пересечена, и спрашивала себя, какого даэдра она вообще решила поинтересоваться у призрака о его смерти. — Ты, — она тщательно выбирала слова, — получал удовольствие от этого? Он выдал мягкий удивленный смешок. — Мои мучители держали меня на острие ножа (довольно буквально) между болью и наслаждением, хотя, признаться, я действительно получал удовольствие быть проколотым, порезанным и сломленным, — смертельно холодный палец коснулся выпуклости ее губ, — отрезанные губы расстроили меня больше всего, — призрачная форма Лашанса мерцала по мере его удаления от нее. — Могу представить, — прошептала Люмен, поднося пальцы к губам, все еще холодным от прикосновений призрака. — Несмотря на нанесенные мне повреждения, я никогда не чувствовал себя более живым, чем тогда. Каждый мой нерв горел, и мои братья и сестры толкали меня на предел того, что может испытать смертный, — он снова встал позади нее, и холодные пальцы его руки обхватили горло Люмен, а другая легла на бедро. — Я уже был готов излиться и избавить себя от продолжавшейся так долго боли, но они сокрушили меня, чтобы я не имел возможность кончить в последний раз. Люмен застыла в удушающей хватке рук призрака, сомкнувшихся вокруг ее шеи. — Что ты имеешь ввиду под «сокрушили»? — спросила она колеблющимся голосом. У нее кружилась голова, она трепетала от близости с чем-то очень опасным. Его пальцы обвились вокруг ее бедра. — Используй свое воображение, Слышащая, — предложил он, и его рука ловко разместилась между ее ног. Прикосновение ледяных пальцев создавало тяжелый контраст со жгучим теплом, исходящим оттуда, и Люмен задалась вопросом, может ли он чувствовать ее тепло так же хорошо, как она может ощущать его холод. — Тем не менее, здесь, в своей менее телесной форме, я еще могу чувствовать эту потребность. Самую основную из человеческих нужд, — его пальцы надавили, и холод его прикосновений вызвал вздох у Люмен. — Странно, что я так хорошо помню плотские удовольствия, даже когда у меня нет собственного тела. — Мне кажется очень странным, что ты такой… — Материальный? — предположил он и еще раз настойчиво надавил, просто чтобы вернуться к месту, откуда начал. — Это вопрос концентрации, Слышащая, — его губы были прямо напротив ее уха, и голос слышался тихим шепотом. Еще более странным для Люмен было то, что когда он говорил, она чувствовала легкое движение воздуха, будто у призрака было дыхание. Он пах так же, как пахнет перед грозой: свежестью, чистотой и кипящий властью. — Мне продолжать? – Спросил Лашанс. Уже слишком часто ненасытное любопытство Люмен брало над ней верх, ставя ее в самые странные ситуации. Но какой бы безрассудной она ни была, она не являлась глупой и сразу поняла, чего он просит — разрешения. И она была рада дать его, чтобы почувствовать больше, чем холод пальцев сквозь одежду. — Да. Но если я скажу тебе остановиться… — она замолкла, провожая призрака взглядом, когда он двинулся с места, чтобы встать перед ней. — Прикажи мне остановиться, и я не ослушаюсь тебя, — ответил он, касаясь пальцем ее груди и улыбаясь, наблюдая за тем, как ее сосок твердеет под туникой. Она изо всех сил прикусила губу, не давая голосу дрогнуть. — Хорошо, теперь… расскажи мне больше. — О, я расскажу. Но мне нужно показать тебе, чтобы ты в полной мере смогла оценить возможности твоих предшественников. После этих слов он образовал веревку, такую же призрачную, как и он сам, и обвязал вокруг ее запястьев. По ощущениям веревка была больше похожа на шелк, но тонкая паутинка страха пробежалась по коже Люмен при осознании того, что теперь она связана. Это было не тем, чем она когда-либо особенно наслаждалась, но все равно не приказывала ему останавливаться. Пока нет. Ладони Люсьена оказались на ее плечах, толкая назад, пока Люмен не прижалась к стене, а затем он завел ее руки вверх, прицепив веревкой. Закрепив ее на месте, он произнес: — Я был подвешен вниз головой, но тебя от этого дискомфорта избавлю. — Ты так добр, — отозвалась с сарказмом Люмен. Люсьен приложил палец к ее губам, и они встретились взглядом. — Молчи, — скомандовал он. — Хранитель может и находит колкости очаровательными, но не я. Люмен принялась извиняться, но замолкла под жестким взглядом призрака. Кинжалом Лашанс легко рассек ее тунику пополам, обнажая кожу. Ткань, которую она повязывала поверх груди, была следующей на очереди, и синее лезвие срезало ее также быстро, как горячий нож плавит масло. — Как я уже говорил, я был сломлен, когда меня пырнули здесь, — он принялся рисовать лезвием на ее животе там, куда надавливал ранее. Кончик кинжала оставлял красный след на ее коже, и Люмен хоть и зашипела, но не предприняла ничего, чтобы его остановить. — Печень очень нежная, — промурлыкал Лашанс, надавливая навершием кинжала на ее кожу, тревожа чувствительный орган и вызывая вместе с тошнотой прилив страха. — Неудобно, не правда ли? Я знаю, ты знакома с цветом крови, которая льется отсюда. Красивый, темно-красный, который превращается в черный, смешиваясь с желчью. Он… завораживает. Выждав паузу, он продолжил: — Несмотря на нанесенные мне увечья, я не был мертв, пока меня не порезали отсюда… — он положил плашмя лезвие к верхней части ее груди, рисуя от соска к соску. Ощущение этого послало новый поток тепла к низу живота. Как только кончик лезвия достиг кожи под грудью, призрак нажал и протащил его до самого подола юбки, — …сюда. Люсьен закончил, любуясь красной полосой, оставшейся от кинжала. — Полагаю, я должен быть рад, что провалился в Пустоту до того, как меня начали потрошить. Хотя я предпочитаю не упускать любой новый опыт. Люмен охватила дрожь, когда он толкнул ее брюки вниз по ногам. Холод, исходящий от комнаты, каменных стен и самого призрака, окутал ее, как ночь суровой зимы. Кинжал Лашанса быстро расправился с ее штанами, и Люмен лишь поджала губы от досады над испорченными вещами. Призрак зажал ее подбородок между большим и указательным пальцами, достаточно сильно, чтобы заставить ее вздрогнуть. — Лучше будет уничтожена твоя одежда, чем плоть, — его голос прозвучал чрезвычайно серьезно. Он приложил плоскую сторону лезвия к низу ее живота, и Люмен сделалась очень, очень тихой. В мгновение ока садистская ухмылка вновь искривила губы ассасина. — Я редко не могу найти слова, но очень трудно объяснить, что ты чувствуешь при кастрации. Я вновь призову к твоему воображению. — Расставь ноги, — сказал он, и Люмен подчинилась, хоть и не без оглядки на Люсьена. Ей было неловко подвергаться пыткам, таким самодовольным, и таким отчаянно вызывающим. — О, нет, так не пойдет, — он приподнял ее подбородок, вынуждая посмотреть на него. — Нет смысла стесняться сейчас, — произнес он, не отрывая взгляда от ее глаз. Его пальцы скользнули сквозь ее редкие кудри, проникая между ее мягкими губами и встречая уже появившуюся влагу между ног. Обнаружив самую чувствительную точку, его холодные пальцы вызвали у Люмен стон. Он не собирался ее дразнить, предпочитая грубые настойчивые толчки, прекрасно подходящие к тому, чтобы помешать нарастанию тяжелого давления внизу живота. Поэтому Люмен жалобно заскулила, когда он отстранился: — Нет, нет… вот дерьмо! Люсьен поднес пальцы к ее рту и нажал указательным и средним пальцами на ее язык. — Будь тише, — прошипел он, и веревка сильнее сжала запястья. Люмен зарычала, протестуя против такого связывания. Пальцы призрака, по температуре больше напоминающие ледник, постепенно начали вызывать у Люмен колющую боль, и она попыталась вырваться. Лашанс сжал ее челюсть своей фирменной мертвой хваткой. — Ты сердишься, Слышащая? Люмен кивнула, глядя ему прямо в глаза, и тщетно попыталась сжать зубами призрачные пальцы у нее во рту. — Ты хочешь, чтобы я прекратил? Этот вопрос вынудил ее остановиться. Любопытство толкало ее проверить, что еще призрак может предложить ей, а гордость просто не позволила бы сдаться. С другой стороны, здравый смысл подсказывал, что необходимо остановиться, прежде чем дело зашло слишком далеко. Но и низменные, плотские потребности Люмен напоминали о себе настойчивой, пульсирующей болью между ног, не позволяя себя игнорировать. Она покачала головой. — Нет? О, хорошо, — полные губы Люсьена скривились в злой усмешке, — я много что хотел бы тебе сказать, а я ненавижу оставлять что-то незаконченным. С этими словами его пальцы протиснулись глубже в ее рот, остановившись только когда образовали своеобразный кляп. Люсьен быстро смекнул, что дальше нельзя, но Люмен все же предприняла еще одну попытку укусить, чтобы предотвратить неприятные ощущения. — "Ты остро нуждаешься в дисциплине", — произнес он, небрежно тронув кончиком кинжала ее твердый сосок и сразу же вызвав стон у Слышащей, — вот что сказала мне Черная Рука, — он повторил манипуляцию с другим соском, и получил ту же реакцию. — В моем случае это было не так. Люмен едва ли расслышала его слова из-за пульсирующей крови в висках. Она сжала бедра, надеясь на хоть какое-то трение, которое могло бы унять достигшее пика желание, но быстро вынуждена была прекратить, почувствовав кончик кинжала на мягкой коже между ключицами. Люмен понимала, что было бы действительно глупо думать о Люсьене Лашансе как о смертном человеке. Если он и обладал способностью сопереживать или сожалеть, то было это при жизни — очень и очень давно. В Пустоте необходимость в таких вещах пропадает. Он убийца с головы до пят, и его способность ее отыметь приравнивалась к способности убить. Хотя, если предположить несуществование Пяти Догматов, он скорее всего просто перерезал бы ей горло, когда дело было бы сделано. — Терпение, Слышащая. Ты не научишься ценить удовольствие, пока не сможешь ценить боль, — прошептал он и вынул пальцы изо рта, оставляя на языке странный металлический привкус. Влажные пальцы Люсьена заскользили по ее груди и сжали сосок. Люмен изо всех сил втянула воздух, чтобы не закричать. — Ах, как я мог забыть. Плоть смертных всегда готова принять боль. Развернись, Слышащая, — приказал он и шлепнул ее по заду, поторапливая. Решив, что чем больше она будет медлить, тем больше получит неудобств, Люмен повернулась лицом к стене, позволяя призраку заново связать ее запястья. Оказавшись к нему спиной, она пошла против всех инстинктов самосохранения и теперь чувствовала, как с каждым прикосновением к спине кинжалом ее телом все больше завладевала паника. Пока лезвие скользило вниз по ее спине, оно постепенно менялось, становясь мягким и эластичным, как кожа. — Знаешь, что это? — спросил он, рисуя кнутом по ее бокам. — Знаю, — процедила Люмен, разрываясь между гневом и любопытством. Никто и никогда не посмел бы ее высечь, и она сама никогда этого не желала. Тем не менее, ее тело было гораздо честнее ее самой, отозвавшись влажной струйкой, стекающей по внутренней части бедра. — Не терпится? — посмеивался Люсьен. — Я всегда любил конкретно это наказание. К несчастью для меня, мои мучители выбрали металлические прутья. Но к счастью для тебя, я не хочу наносить непоправимый урон. — О, спасибо Матери Ночи за столь малые удовольствия, — произнесла Люмен, но ее сарказм погас, когда кожаные полоски приземлились на голую спину. Ее крик застал врасплох обоих, но Лашанс не дал ей передохнуть, принявшись орошать ударами то лопатки, то поясницу. Больно. Это было больнее, чем она когда-либо могла себе представить. Но с каждым ударом кнута голос ее собственного тела становился все громче. Сердцебиение было почти оглушительным, и она наклонилась, чтобы почувствовать каждый удар, разбивающийся о ее кожу. Любая капелька пота жгла, как когти, а каждое прикосновение кнута казалось жестче предыдущего. Кнут путешествовал по телу Люмен, заставляя ее ощущать каждую вспышку боли. Тревога еще больше нарастала в ожидании пытки, ведь она знала, что рано или поздно это настанет. Люмен оперлась о каменную стену и принялась крутить пальцы вокруг веревки, связывающей ее запястья. Вися на ней, как на спасательном круге, она боялась потеряться в жестокой снисходительности Люсьена. Она отдаленно слышала чьи-то стенания и просьбы о пощаде, но отказывалась признать, что это ее собственный голос умолял духа. Она была так занята собственной болью, что едва заметила, как удары плетью сменились ласками призрачных пальцев. Он был так близко, что ее собственное дыхание создавало облака пара, и если она была холодной до этого, то сейчас призрак просто ее замораживал. Его холод буквально просочился сквозь нее, когда его член начал проталкиваться внутрь. — О, боги, — Люмен задыхалась в благодарности Лашансу за то, что он уже не был заинтересован в том, чтобы ее дразнить или наказывать. Когда он проник внутрь, она застонала от ощущения наполненности, которого ей не хватало так долго. Пальцы Люсьена грубо схватили ее за волосы и дернули назад, выгибая под неудобным углом. Его темные беспощадные глаза смотрели вниз, в нее, когда он принялся двигать бедрами. Другая рука призрака сильно сжала ее бедро. — Как ты сказала, сейчас я полностью такой, каким был при жизни. «Полностью» — не совсем то слово, которое выбрала бы сама Люмен, но построение предложений совсем не было ее сильной стороной в момент, когда член скользил в ней вперед-назад в бешеном ритме. Она почувствовала приближение долгожданного оргазма и чуть не зарыдала в благодарность, когда рука Лашанса переместилась с бедра и опустилась между ног, а ловкие пальцы заскользили между складками, прижимаясь к клитору. Сочетание его толчков и движений пальцами заставило рассеяться любую мысль, случайно посетившую голову Люмен в тот момент. Мир вокруг нее поплыл, и наслаждение вдруг стало настолько велико, что это было почти больно. Волны мощного удовольствия захватили ее снизу вверх, не оставляя ни единую часть тела. Голова закружилась, и она глубоко вздохнула, едва ли не заплакав, когда интенсивный оргазм сотряс ее тело. Среди криков она смогла расслышать лишь рычание призрака, уже сбившегося с ритма, и тогда… Она начала падать. Веревка соскользнула с ее запястьев, а поддерживающие руки Люсьена пропали. Ее ноги подкосились, и она рухнула на каменный пол. Дверь в ее спальню распахнулась, и шут вкатился в ее комнату. — Слышащая! Цицерон услышал твои… — он сделал паузу, чтобы кинуть взгляд на нее, и вышел из оцепенения, — крики. Люмен устало фыркнула, увидев выражение лица Цицерона. Она даже не могла представить, как сейчас выглядела, и не способна была приказать Хранителю перестать пялиться — не каждый день он видел Слышащую в чем мать родила, сидящую в луже эктоплазмы со взглядом, будто ее напоили скумой. Но Цицерон, услужливый, как и всегда, быстро сдернул одеяло с постели и прикрыл ее плечи, прежде чем помочь подняться на ноги. Он повел ее в кресло перед камином, бормоча нежные одобрения и позволяя опереться на него для поддержки. — Это не проблема, Слышащая, — он заботливо убрал грязные волосы с ее лица. Затем с заискивающей улыбкой произнес, — так…ты тоже спросила его, да?