Порка

Еще утром палило солнце, а после полудня уже накрапывал дождь. Небо затянуло тучами, и в карцере стало совсем промозгло. Сыростью тянуло от стен, было зябко и неуютно. Ривай поежился, подтянул колени ближе к груди и обхватил их руками, чтобы согреться. Он сидел под арестом не в первый раз. Капитану Эрвину Смиту взбрело в голову, что такое наказание отучит Ривая злостно нарушать дисциплину и заставит пересмотреть свое отношение к рядовым разведчикам. Черта с два! Ривая всегда раздражало, как ведут себя с ним эти мямли. Сначала задирают, докапываются, зубы скалят, а стоит на них наехать – сразу в кусты. Он не привык к такому. Нарываешься на драку – дерись. Дерись, сука, а не прячься за спину начальству! Эрвин, кажется, уже устал ему объяснять, что в разведке разборки на кулаках не приняты, против правил и попросту запрещены. Это Ривай даже более-менее усвоил, хоть и считал полнейшим идиотизмом. Но он так и не понял, по какому такому правилу нарывается один, а в карцере должен сидеть другой? Пусть хотя бы оба – так было бы честно. И не вина Ривая, что тот, второй, был отправлен с места драки прямиком в госпиталь. Если он слабак – ему вообще не место в разведке. Уж это-то Эрвин мог бы понять. Но нет, не понимает. Хмурит брови, вздыхает, повторяет в сотый раз одно и то же про правила, про то, что здесь не притон и не бандитская шайка, про то, что Риваю пора привыкнуть и перестать строить отношения с людьми так же, как в Подземном городе. Ривая в сон клонило от его разговоров. Надо же быть таким занудой. Когда речи толкает перед строем разведчиков – говорит так, что заслушаешься. А когда начинает старую песню о дисциплине и субординации, то хоть вешайся. Вот и сегодня. Не поленился, сам, лично отвел его в карцер, встал над душой и долго нудел об одном и том же, как муха в жаркий полдень. Потом, видать, все-таки смекнул, что Ривай его не слушает. Замолчал, постоял еще, наконец не выдержал – сцапал за плечо, встряхнул с силой, заставляя поднять глаза: – Вот что мне с тобой делать, скажи? Ты будто с цепи сорвался после того, как твои… – резко оборвал сам себя, но плечо Ривая не отпустил. Так они и стояли, прожигая друг друга взглядами. Эрвин сдался первым – моргнул и отвел глаза. – Извини. Я не должен был напоминать... Но ты тоже пойми, я не могу игнорировать жалобы твоих сослуживцев. Мне не так-то просто каждый раз тебя выгораживать. Раз уж ты решил остаться в разведке, то должен усвоить: здесь армия, здесь все подчиняются правилам. И если тебе так хочется выплеснуть свою ярость – выплесни ее на гигантов в следующей вылазке за Стены. А пока, будь добр, потерпи. Не калечь больше моих людей. Они все нам нужны. Каждый из них. Ты меня понимаешь? – Да знаю я, знаю, – Ривай дернул плечом, скидывая руку Эрвина. – Я привыкну. Наверное. А гигантов крошил и буду крошить, мог бы и не упрашивать. – Нет, Ривай, так дело не пойдет. Ты должен пообещать мне, что больше не станешь нарываться на драку. – Это я, что ли, нарывался? – Ривай даже опешил от подобного заявления. – Да нужны они мне, как… Но Эрвин не стал его слушать. Снова ухватил за плечо и стиснул до боли: – Хватит. Я обращаюсь к тебе, потому что только от тебя зависит, прекратятся ли драки в моем подразделении. Ты нужен разведке, поэтому я терплю твои выходки. Но мое терпение не безгранично. Еще одна драка, и я… – Ну и что ты сделаешь? Выгонишь меня из разведки? Или, может быть, сам выйдешь со мной один на один? Что ж, рискни. Ривай весь подобрался, как кошка перед прыжком, сузил глаза в щелки и теперь смотрел на Эрвина цепко, зло и оценивающе, как на возможного противника. Он не сомневался, что сможет его одолеть. Жизнь этого человека уже однажды была у Ривая в руках. Он сам не знал, что в тот раз остановило его клинок. Уж точно не подоспевший на выручку Майк. При желании Ривай мог бы разобраться с обоими – и не таких громил случалось скручивать в бараний рог. Но Эрвин не принял вызов. Усмехнулся и произнес – спокойно, но с затаенной угрозой: – Я сражаюсь только с гигантами. Уж извини, но на них ты не тянешь. И запомни, Ривай… Если не хочешь жить по законам разведки, то и я поступлю с тобой не так, как принято в армии. – И как же ты поступишь? – процедил сквозь зубы Ривай. – Выпорю тебя на конюшне вожжами, как это делали в военной академии. Ты ведь нигде не учился. Так и быть, я восполню этот пробел в твоем образовании. Надеюсь, порка пойдет тебе только на пользу. Ривай аж задохнулся от возмущения, но не успел ответить. Эрвин спокойно развернулся и покинул каменную клетушку, куда обычно запирали провинившихся рядовых. Громыхнула железная дверь, глухо лязгнул тяжелый засов, и Ривай остался один. Он мог сколько угодно злиться и чертыхаться – всё равно бы никто не услышал. Ривай и не стал. Подошел к деревянному лежаку у стены, критически осмотрел тонкий, набитый соломой тюфяк, хотел скинуть его на пол, но передумал. Сидеть на неструганой деревяшке было бы еще хуже, а главное – небезопасно. Усевшись, он уставился в узкое зарешеченное окошко под потолком. Накрапывал дождь. Было зябко и холодно, а проклятый Эрвин Смит окончательно испортил ему настроение. Так и сказал: вожжами. На конюшне. Вот черт!.. В голову лезли совершенно неуместные мысли, и это раздражало едва ли не сильнее, чем наглое заявление Эрвина. Ривай кое-как улегся, прикрыл согнутой рукой лицо и погрузился в воспоминания. …Кенни в очередной раз привел домой шлюху и выставил Ривая в чуланчик под лестницей. Там было тесно и душно, но Ривай не возражал. Лучше уж спать в духоте, чем всю ночь слушать охи-ахи развратных девиц и пьяные шуточки Кенни. Но что-то сегодня они совсем разошлись. Ривай ворочался и не мог заснуть, даже накрыв голову подушкой. А когда крики в комнате стали перемежаться грохотом падающих вещей, он не выдержал и пошел разбираться. Ривай не боялся попасть Кенни под горячую руку: он уже не раз давал ему отпор и сам себя считал уже взрослым. Ну, почти. Но к тому зрелищу, которое он увидел, жизнь его все-таки не готовила. Кенни в одних сапогах и спущенных до коленей штанах драл ремнем совершенно голую, отчаянно визжащую молодую деваху. Сначала Ривай решил, что Кенни ее привязал, и хотел вмешаться, но потом разглядел, что она сама упирается руками в деревянный столб посреди комнаты, подставляя под удары крепкую белую задницу. И хотя девка старательно голосила, умоляла прекратить и поминутно в чем-то каялась, Ривай видел, что на самом деле она с трепетом ждет очередного удара и сладострастно стонет, когда получает следующую порцию горячих. Исполосованная задница мелко подрагивала, упруго колыхалась грудь с заострившимися сосками, а когда Кенни запустил руку девушке между ног, бесцеремонно ее лапая, она окончательно потеряла голову, требуя, чтобы он поскорее ей вставил. Однако он не среагировал на мольбы и продолжал охаживать ее ремнем по ногам, по спине и бокам, даже, кажется, по груди, заставляя вскрикивать и шипеть сквозь зубы от боли, одновременно изнывая от похоти. Ривай почти физически ощущал эту гремучую смесь страдания с наслаждением. Наконец Кенни отбросил ремень и заставил девушку прогнуться в спине и приподнять ягодицы. В свете керосиновой лампы Ривай отчетливо видел, как влажно у нее между ног. Член Кенни вошел в нее плавно, как по маслу, и девка удовлетворенно вскрикнула. Теперь она стонала низко и протяжно, с хрипотцой, от которой Ривая пробирало до мурашек. Кенни двигался в ней, как поршень в паровой машине. Теперь Ривай мог видеть только его спину с перекатывающимися под кожей мускулами. На плечах Кенни выступил пот, он довольно взрыкивал, нависнув над девкой, как хищник над жертвой. И когда он засадил ей особенно крепко, а потом подхватил под колени, приподнял над полом и, не вынимая член, развернулся вместе с ней к Риваю, тот понял, что его давно уже засекли. И не стал прятаться. Кенни трахал девку навесу, ухмыляясь Риваю в лицо, посматривая на него безумными шальными глазами, будто бы предлагая: ну что, не желаешь присоединиться? Но Ривай не хотел. Он отвернулся и теперь смотрел в сторону, лишь краем глаза отслеживая ритмичные слаженные движения и невольно вслушиваясь в непристойные звуки. Яйца давно уже сводило от похоти, член болезненно пульсировал, требуя разрядки, но Ривай был так потрясен увиденным, что только сейчас это осознал. Наверное, он должен был просто уйти. Или же разозлиться и выставить вон своего зарвавшегося наставника вместе с бесстыжей девицей. Но злости не было. Чувство, которое он испытывал, было совершенно иным. Обида кипела в груди. Беспомощная детская обида, как от предательства. – За собой уберите, когда натрахаетесь, скоты, – бросил Ривай и вышел на улицу, громко хлопнув дверью. Но даже холодный осенний ветер не смог остудить жар, тлеющий под кожей. Забравшись в сарай, Ривай забился в дальний угол за старыми седлами и вытертыми шкурами, убедился, что от двери его не разглядеть, и наконец позволил себе запустить руку в штаны. Наверное, другой на его месте представил бы, что трахает распаленную грудастую девку, а она стонет под ним, извивается, хнычет и умоляет не прекращать. Но вместо этого, яростно тиская в кулаке член, размазывая по головке выступившую смазку и нарочно задевая при этом ногтями нежную кожу, Ривай вспоминал, как на его плечи тоже обрушивался широкий кожаный ремень наставника. Как тот матерился сквозь зубы, костеря Ривая на чем свет стоит за украденный из заначки табак и вылитый самогон. Вспоминал, как Кенни порол его и ремнем, и вожжами, и хлесткими ивовыми прутьями, и даже крапивой. А потом разыскивал его по округе, чтобы вернуть домой, ругал сам себя, залечивая слишком глубокие рубцы на теле Ривая, и покупал ему сласти – потому что не умел мириться иначе. Только иногда, напившись, он впадал в пьяную сентиментальность, просил прощения и лез целоваться, называя любимым учеником и хорошим мальчиком. Редко, но Ривай помнил каждый такой случай. Это Кенни наутро всё забывал. Отчего-то хотелось плакать. Но еще сильнее хотелось, чтобы Кенни поступил с ним так же, как с сегодняшней гостьей. Чтобы, отбросив ремень, запустил руку ему между ног и трогал везде, где хотел. Чтобы пригнул за шею, поставил раком, раздвинув коленом ноги, и отдрочил ему грубо и жёстко. Может быть, даже выебал, как продажную девку. Это было мерзко и стыдно. И так мучительно было думать об этом, что Ривай сильнее задвигал рукой и кончил, впившись зубами в кожаную луку седла, чтобы не закричать… Ривай до сих пор в мельчайших подробностях мог восстановить в памяти это болезненно-тревожное ощущение. Тёмное, терпкое, сладостное чувство, которому хочется отдаться целиком и полностью, безвозвратно. Осознание собственного ничтожества и порочности. "Хочешь выпороть меня на конюшне, Эрвин? Что ж, попробуй. Это может быть интересно. Осталось только выбрать, кому из твоих подчиненных стоит подрихтовать физиономию, чтобы уж наверняка заслужить самое строгое наказание". Ривай мрачно ухмыльнулся собственным мыслям и медленно запустил руку себе в штаны. Времени было полно.