***
Когда Тауб понимает, что больше тянуть нельзя, Катнера уже и след простыл. Он был где-то под боком всё время, а в самый необходимый момент исчез! Очень, очень в его духе. Тауб начинает сердиться — на Лоренса, который не мог подождать лишней минутки и теперь заставляет Криса искать его по всей больнице; чуть больше, пожалуй, он злится только на самого себя — за то, что этой неуклюжей попыткой выделиться обеспечил себе такое неловкое положение. Крис ненавидит чувствовать себя обязанным. Катнер не обнаруживается ни в кабинете, ни в палате пациента, ни в процедурной. Почти по инерции Тауб толкает дверь лаборатории и обнаруживает Катнера там. Он не припомнит, чтобы Хаус упоминал какие-то анализы, но Катнер мог проверять свою собственную внезапную идею. Не исключено, что он не стал распространяться о ней, чтобы Тауб не смог снова воспользоваться его интеллектуальной собственностью. От такой мысли Крису становится совсем тошно. Катнер не рассматривает что-то в объектив микроскопа, не держит в руках реактивы, не теребит снимки; он просто сидит на высоком стуле, обмякнув, опустив плечи, уткнувшись лбом в сложенные на столе руки. Тауб хмыкает. Лоренс вовсю идёт по стопам Хауса: вот, уже начинает искать укромное место посреди рабочего дня, чтобы вздремнуть. Вот только Хаус до этого успевал предложить пару-тройку гениальных идей, а Катнер, по всей видимости, решил, что с него достаточно и одного недавнего попадания. Извиняться Таубу с каждой секундой хочется всё меньше, но это нужно было сделать для окончательной очистки совести. К тому же, Катнера стоило разбудить, а не то ему влетит. Может быть, такой благодарности с Криса будет достаточно — помочь избежать товарищу выговора. Тауб трясёт его за плечо, и Катнер очень медленно выпрямляется и поднимает на коллегу мутный, опустошённый взгляд. От этого взгляда Таубу на секунду делается не по себе — как будто что-то ужасное вот-вот случится, как будто в пропахшей реактивами комнате промелькнул и стихнул леденящий сквозняк. Но ощущение быстро пропадает; Катнер сонно протирает глаза и вяло спрашивает: − Что случилось? Я что-то пропустил? Голос у него прерывистый, как будто ему трудно дышать. Или как будто он просто-напросто борется с зевотой. − Я хотел спросить, не слишком ли ты рассержен на меня за… тот случай. Когда я украл твою догадку. Таубу хочется откусить себе язык, настолько не к месту прозвучало сейчас его признание. Катнер смотрит на него непонятливо, точно успел забыть об этом маленьком происшествии. Может быть, Лоренсу действительно не так важны все эти дрязги; в таком случае, Крис почём зря целый день сегодня выжидал. Да почему он так бесится из-за этой короткой сцены? Убудет с него, что ли? Тауб мысленно приказывает себе перестать ныть и возвращаться обратно к основному заданию. − А… ты об этом, − бормочет Катнер и неожиданно улыбается. — Ерунда. Забудь. Всё в порядке. Он замолкает, но Тауб всё равно не может отделаться от ощущения, что его приятель продолжает чего-то ждать. Но ведь объяснение завершено, не так ли? Тауб исполнил свой долг, а Катнер признался, что нисколько не обиделся. Пора расходиться. − В таком случае, спасибо за помощь, − говоря это, Крис уже направляется к выходу. — Советую тебе поскорее вернуться в строй, пока Хаус не заметил твоего отсутствия, − добавляет он, когда Катнер не делает ни малейшей попытки подняться. − Хорошо, − медленно отзывается тот, и Тауб, пожав плечами, торопится обратно к пациенту. Когда он широко распахивает дверь, то зачем-то оборачивается и замечает, что Катнер прикрывает глаза от струи света, ворвавшейся ненадолго в уютную полутьму лаборатории.***
− Катнер, по всей видимости, решил, что ему больше нет смысла трудиться, раз всю его славу ты забираешь себе? — Хаус нависает над Таубом, заставляя того неуютно поёжиться. Разумеется, Хаус сразу понял, кто был настоящим автором идеи. Крис в сотый раз укоряет себя за глупое желание обмануть начальника и поднимается из-за стола. Скорее всего, Катнер опять заснул в той каморке, даже не потрудившись ненадолго изобразить занятость. Хаусу не понравится такая безалаберность, Хаус уважает только продуктивное ничегонеделание. И почему он ловит себя почти на злорадстве? Тауб должен злиться не на Катнера, а на самого себя; а в данный момент он обязан притащить задницу Лоренса в нужную палату — этим он неплохо ему отплатит. По пути в лабораторию он не может отделаться от ощущения: что-то не в порядке. Катнер выглядел сонным и медлительным, но это в порядке вещей для каждого из их команды после разгадки трудного случая. А может быть, Катнер просто заигрался прошлой ночью в компьютерную игру. И ещё много подобных «может быть». Тауб прокручивает в голове момент, когда Лоренс поднял голову и посмотрел ему в глаза. Глаза. О боже. Крис срывается с места и бежит бегом.***
Когда он врывается в нужную комнату, Катнер действительно там. Он всё ещё полулежит на рабочем столе, но на этот раз не производит впечатление случайно задремавшего человека — на этот раз он выглядит так, будто он упал на этот проклятый стол с большой высоты: настолько неестественной кажется его поза. Тауб за волосы отрывает его лицо от гладкой пластиковой поверхности, но Катнер явно уже не чувствует боли. Его глаза полуоткрыты, и теперь Крис явственно видит его огромные зрачки – то, что удивило его в прошлый раз, но что он не зафиксировал сознательно. Возможно, разглядеть это как следует и принять за симптом помешал недостаток света. Или тёмная радужка Катнера. Или его собственный идиотизм. Губы Лоренса отчётливо синюшные: нарушение дыхания успело привести к цианозу. Фиксируя повышенный тонус мышц, Тауб подтверждает диагноз, о котором уже давно догадался. Острое отравление опиатами. Держа Катнера под мышки, он плетётся к двери; кричит, высунув голову, «красный код!» и, чтобы убедиться в отсутствии болевых рефлексов Катнера, а заодно выместить собственное разочарование, ужас, злость, наотмашь бьёт его по лицу.***
Спустя сутки Хаус, впервые наплевав на мнимое хладнокровие, спрашивает, не знал ли кто-то о проблемах Катнера; Тринадцать молчит, нервно ломая в пальцах ручку, и даже Форман небывало угрюм. Когда Тауб решается зайти к Катнеру, то просто встаёт и уходит, не спрашивая разрешения у Хауса. У него привилегия спасителя, и Крис не собирается говорить о том, что он не сразу заметил неладное, что он мог помешать катастрофе в самом её начале. Относительно вовремя введённый антидот сделал своё дело: Катнер уже вышел из поверхностной комы, которую успел схлопотать. При виде Тауба он стягивает с лица кислородную маску, и Крис пытается заставить себя не смотреть на его всё ещё нездорово синеватые губы. Они оба молчат, пока это не становится невыносимо. − Ты вколол себе леворфанол, − говорит Тауб. — Ты просто взял чёртовы ампулы, зашёл в первую попавшуюся комнату и вколол их себе. − Да. Да — это ведь так очевидно и просто. − Я не понимаю. Я не понимаю, твою мать, Катнер!.. Лоренс склоняет голову. − Я понимаю, что ты не понимаешь. Тауб устало трёт лицо. У него никогда не уложится в голове этот безумный поступок Катнера; никогда, никогда, он не вникнет в суть и не поверит, что можно вот так просто попробовать умереть. «Какие у тебя были мотивы? Что заставило тебя так поступить?» − хочется спросить Таубу, хочется достучаться, но он не озвучивает ни один из своих бесконечных вопросов. Потому что заранее знает, что Катнер не ответит, а если и ответит, то Крис не сможет понять значение его признаний. Он всегда не слишком-то хорошо его понимал. Пауза вновь затягивается: Тауб никак не может заставить себя сделать следующий шаг, а Катнер неподвижно полусидит и смотрит на него совсем как вчера, когда… У Тауба холодеют ладони. Он вдруг отчётливо понимает, что Катнер не сводил с него взгляда не потому, что ждал какого-то паршивого извинения. Наверное — должно быть — скорее всего, он просил Тауба предотвратить. Спасти его. Остановить то, что он намеревался сделать. Конечно, Крис не умеет читать мысли, и нет никакой вины в том, что он не смог распознать настолько непрозрачный сигнал бедствия, но всё равно к его горлу подступает тошнота. − Но спасибо, что помог, − продолжает Катнер, и по его голосу абсолютно невозможно определить, искренне ли он благодарит или издевается. — И спасибо, что обвиняешь меня в глупости мысленно, а не вслух. Ты хороший друг, Тауб. Последняя фраза действительно неожиданна. Тауб никогда не считал Катнера своим другом. Сослуживцем, приятелем, хорошим знакомым, но не другом. Недоумение наверняка отражается на его лице, но Крис ничего не может с этим поделать. В конце концов, это в духе Лоренса — набиваться ко всем в друзья. Тауб криво улыбается, не в силах окончательно опровергнуть слова Катнера. Это дружелюбное, как бы само собой разумеющееся «ты мой друг» вертится у него в голове, оседает в разрозненных мыслях чем-то тёплым, и Крис ненадолго впадает в прострацию, из которой его выводит соскользнувшая по щеке слеза. Когда он успел заплакать? В духе Катнера — набиваться ко всем в друзья. (Ничего страшного, я понимаю, почему тебе нужно было так сказать. Пусть эта идея будет твоей). В духе Тауба — избегать любой слишком близкой дружбы. (Я терпеть не могу чувствовать себя обязанным за эту помощь). Конечно, это не могло стать поводом, лихорадочно убеждает себя Крис. Это слишком мелкий и слишком бездарный фундамент для попытки самоубийства. Нет, это не причина. Разве что одна из многих и многих причин, о которых никто никогда не узнает. − Надо насладиться последним пребыванием в больнице. Катнер улыбается ему и натягивает маску обратно. В его словах есть совершенно определённый смысл: после того, как он использовал выдаваемый строго по рецепту препарат, чтобы покончить с собой, ему больше не быть врачом. По крайней мере, далеко не сразу. Может быть, после длительной психотерапии он сумеет вернуть себе медицинскую лицензию. Но зная Катнера, легко предположить, что он этого делать не станет. Тауб говорит про себя «зная Катнера», но на самом деле, он совсем его не знает. Разве бывают такие друзья? Из-за своей непостижимой выходки Лоренс лишился работы, но место Криса останется при нём, потому что Катнер, будучи настоящим другом, ни за что не расскажет о том, что Тауб не сумел распознать с первого взгляда признаки его приближающейся смерти.