Утро (Моринага)

      Смотрю на закрывшуюся дверь. Он ушёл. А если бы я не проснулся, он ушёл бы не попрощавшись. Что такое было вчера? Почему он так странно себя вёл? Я так и не понял.       — Семпай… люблю вас… всё для вас… сделаю…       Вдруг отстраняется, глядя в упор почти чёрными глазами, так расширены зрачки. Ошарашивает вопросом:       — А молча сможешь?       Ничего не понимаю, но киваю. Что с ним такое сегодня?       Тут же он удивляет ещё больше — решительно берёт меня за руку и тянет к себе в комнату, буркнув на пороге: «Спать к себе пойдёшь, я с тобой не высыпаюсь». Стою столбом, пытаясь поверить, что это не сон, а он, сняв и прямо-таки бросив очки на тумбочку, — ещё одно небывалое дело, — оборачивается и возмущённо окликает: «Ну? Чего застыл?». Неужели это на самом деле? Сам падает в мои объятья, прижимается, умоляюще шепчет: «Только не спеши, пожалуйста, только не торопись...». Необычно, непривычно и совершенно на него не похоже. Но стоило обнять его, как вся эта необычная резвость испарилась.       Такое ощущение, что мы вернулись назад во времени. Семпай, как когда-то, закрывает глаза и отворачивается от меня, позволяет себя целовать, но не отвечает на поцелуи. Руками он делает всё, что угодно — комкает постель, сжимает в кулаки, прикрывает лицо, даже кусает их, но только не касается меня. Его прекрасное тело, обычно столь чувствительное к моим ласкам, отзывается и сейчас, но как будто неохотно, через силу, а крепко сжатые губы не выпускают ни звука. На лице непонятная гримаса — недовольство, отвращение? Ему настолько неприятно? Теряюсь в догадках. Если он не хочет, зачем напрашивался, почему просто не пошёл спать? Ничего не понимаю! Неужели он так прощается со мной, даёт мне понять, что отказывается от меня, что ему не нужна эта работа, что ему не нужен я? Но ведь у нас вроде всё потихоньку стало налаживаться! Или я опять придумал то, чего не было? Нет, не может быть, я не придумал, и его поведение сейчас лишний раз показало мне, насколько он изменился за последнее время! Тем больнее возвращение к старому…       Чувствую себя каким-то насильником, но не могу остановиться, а отклик так непривычно слаб… Уже начинаю давиться слезами, когда он вдруг открывает глаза. Обеими руками притягивает ближе мою голову, вглядывается, щурясь, мне в лицо, кивает почему-то и выдаёт: «Ты полный и законченный идиот, Моринага!». Обзывайте как хотите, семпай, только не отстраняйтесь, не закрывайтесь от меня! И вообще, мне уже кажется, что для вас «идиот» — это моё второе имя, вы так только меня теперь называете.       Он так на меня смотрит, что сумасшедшее сердце колотится уже где-то в горле, а слёзы прорываются наружу. Смаргиваю, крепко зажмуриваюсь на мгновение, чтобы выдавить их — мешают, не могу разглядеть, что промелькнуло в его глазах — неужели нежность? Показалось, конечно… Вытирает мне глаза пальцами: «Ну, чего ты опять? Какой же всё-таки идиот…» И тут я не выдерживаю. Не могу больше молчать! Выдыхаю ему в губы: «Семпай, я люблю вас! Люблю!» И он отвечает на поцелуй! Дразню губами и языком левый сосок, он чувствительней правого, с восторгом слышу рваный полустон-полувздох — любимый снова здесь, со мной! «Ваш идиот, семпай? Ваш?» — слегка прикусываю. Грязная тактика, знаю, но мне необходимо сейчас это услышать. «А-хах! Мо-о…» — на выдохе. Буду считать это за согласие, знаю, что большего я сегодня не дождусь. Может быть, когда-нибудь… А сейчас нужно сделать ещё одно. Куда сегодня? Завтра он должен выглядеть безупречно, ничто не должно нарушать образ идеального учёного, поэтому на этот раз ставлю свою метку-засос туда, где не будет видно — на грудь, напротив сердца*. Вот так! Дёргает меня за волосы. Немного больно, пусть, главное, что всё по-прежнему, он больше не отгораживается от меня!       Всё вернулось: любимые глаза неотрывно следили за мной, закрываясь лишь в самые пиковые моменты, руки его скользили — то невесомо, то жёстко, почти больно, по моим плечам и шее, забирались в волосы и теребили их, властно направляли мою голову, гладили и царапали спину и бока. Стоны ласкали мой слух. Он снова страстно отвечал на поцелуи, целовал меня сам и повторял моё имя. Любимый! Мой любимый! Люблю!       Когда я укрыл его одеялом и наклонился поцеловать перед уходом, он вдруг погладил меня по щеке: «Иди выспись». Я чуть было не остался, но меня ещё ждали дела. А ему действительно надо хорошенько отдохнуть, завтра важный день. Очень важный для нас обоих.       Долго не мог заснуть, вспоминал этот вечер. Как семпай после душа напрашивался на поцелуи и продолжение, а я, кретин, его не понял, как на мой вопрос о пижаме он только вздохнул: «Ну идиот же!» и поцеловал меня — это его новый метод бороться с моей болтовнёй во время секса. Мне безумно нравится его дразнить и смущать, в ответ он иногда выдаёт тако-о-ое… Правда, теперь он уже не очень-то и смущается, и против именно такого способа затыкания рта я ничего не имею.       Сегодня проснулся, глянул на часы — проспал! Как это я не услышал будильника? А попрощаться с семпаем? Неужели он уехал? Нет, в гостиной слышны шаги, он ещё здесь! Но почему же не разбудил меня?! Не разрешил проводить до поезда, так хоть дома проститься. Открываю дверь в прихожую в тот момент, когда он выпрямляется, обувшись:       — Семпай!       Что в его взгляде — досада, недовольство, злость? Он не хочет меня видеть? Примерзаю к полу. Бурчит хмуро:       — Чего вскочил? Тебе ещё спать и спать.       Что-то не так? Я вчера очень старался, чтобы всё было хорошо. И всё-таки чем-то рассердил его?       — Но… мы не попрощались…       Хмурится ещё больше, вздыхает, с досадой косится на свои обутые ноги, командует:       — Иди сюда!       Шагаю к нему, пригибает к себе, целует быстро и крепко, тут же резко отстраняется, шлёпает по моим тянущимся к нему рукам:       — Теперь доволен? Я же всего на два дня, дубина, послезавтра уже вернусь. Отправляйся досыпать. До встречи! — берёт сумку и уходит.       А я шепчу: «Возвращайтесь скорее!» и смотрю на закрывшуюся дверь, улыбаясь как полный и законченный идиот. _________________________________ * Месяца три назад я начал замечать странные вещи, творящиеся вокруг лаборатории семпая. К Мике просто толпами стали заглядывать подружки. Раньше такого не наблюдалось, да и сама Мика, похоже, этим визитам была не особо рада. А эти вертихвостки строили глазки семпаю, что-то спрашивали у него, пытались столкнуться с ним в дверях, в общем, всячески старались обратить на себя его внимание! А когда к нам с Тадокоро в третий раз в столовой подсели его одногруппницы и как бы невзначай стали выспрашивать, какие девушки нравятся семпаю и есть ли у него постоянная, я понял — надо что-то делать. Первым делом мы устроили допрос Мике. Она не запиралась, сразу рассказала то немногое, что знала. Оказывается, у студенток Токио в прошлом году появилась такая игра — «Охота на парней», а теперь вот и до нас добралась. Группы девчонок, как правило, младшекурсниц, время от времени объявляют охоту на парней, выбранных по какому-либо признаку. Им может быть что угодно — рост, место или дата рождения, средний балл, определённый иероглиф в имени. Подробностей Мика не знала, добавила только, что слышала, как заключали пари на однокурсника. Вот бессовестные! И что мне было делать? На расспросы мы, понятное дело, отвечали, что единственная девушка, которую видели рядом с семпаем — Мика, и это чисто рабочий контакт. Всё выглядело так, будто он свободен! В конце концов я придумал, как отвадить этих прилипал от моего мужчины. Я стал ставить семпаю свои метки — засосы. Чуть выше короткого рукава рубашки, чуть ниже ворота, сзади на шее под хвостом. И в глаза не бросается, и не останется незамеченным. Когда семпай заявился в лабораторию, первый раз «украшенный» таким образом, Мика незаметно от него показала мне большой палец. И как догадалась? Я изобразил полное непонимание, на что она лишь прыснула, закатила глаза и с загадочной улыбкой отвернулась. Девицы вскоре перестали нас беспокоить, потом закончился очередной этап игры, но на теле моего любимого теперь всегда есть хотя бы одна моя метка.