Кёнсу трахался,
о-господи-боже, просто чудесно. Плавно опускался на член, плотно сжимая стенками со всех сторон, медленно поднимался и снова опускался — у засранца получалось это неосознанно, но именно так, как мечтал об этом Чонин в своих самых мокрых снах. Секунды измерялись в
вверх-вниз, и, признаться, Чонин всегда жил бы по такому часовому поясу. Чонин откровенно балдел от такого Кёнсу — с красными, такими невинными пятнами румянца по телу, покрытому испариной и,
вашу-мать, просто потрясающего вида сверху. Ким готов был скулить, как сучка, выгибаясь в приятном преддверии крышесносящего оргазма.
Стоны Кёнсу, однако, отлично заменяли колыбель перед сном, да и будильник по утрам, кстати, тоже. Жизнь Кима поделилась на тихий шёпот на ухо губами Кёнсу
доброе утро, Чонин и
спокойной ночи, Чонин, обязательно сопровождаемыми очень пошлым —
о да, детка, сделай так опять, молю - облизыванием ушной раковины, от которого сводило зубы, и поджимались пальчики на ногах от удовольствия. Он чувствовал себя ебанутым из всех ебанутых на всю голову подростком, в свободное время — будь он на работе, в магазине за колой, отливая в туалете — думая о своём толстом члене в такой узкой и упругой заднице Кёнсу.
А ещё у До просто ложись на пол и рыдай какие родинки на спине, которая буквально усеяна ими. Чонин после секса обожал обнимать парня, который пытался вырваться в душ, но тот в конце концов расслаблялся и почти мгновенно засыпал под мелкие чониновские поцелуи на своих лопатках. Ким вылизывал места, где у этого ангела, несомненно, должны были быть крылья, так, будто от этого зависела его жизнь.
И вместо сна Чонин садился писать какое-то эссе для Кёнсу, которое тот не успел, потому что был занят концентрацией всего своего внимания и вообще взглядов на жизнь на твёрдом члене в горле. Чонин делал уроки за тихо сопящего Кёнсу, потому что даже ангелы должны учиться на "отлично". Ну, а ещё, если бы До схватил двойку, то его посадили бы под домашний арест, а это значит... В общем, Чонин не хотел думать о плохом.
Утром Ким отвозил Кёнсу на своей малышке Шевроле в школу, а после с лёгкой усмешкой мистера Пфф-ну-и-что и Привыкай-малыш-меня-могут-от-тебя-увести слушал от До, что его одноклассницы текут на последних партах от Чонина. Это нехило щекотало и так раздувшееся ЧСВ Чонина, который вдалбивался в Кёнсу так, что тот больно ударялся макушкой об стенку. Убеждался с каждым опасным скрипом кровати и шумными вздохами на всю квартиру, что в жизни никогда не променяет космическую задницу Кёнсу на любую киску.
Чонин свято верил, что Кёнсу был его фанючкой номер один, на что тот ответил: "Милый, я не только первый, я ещё и последний".
Кёнсу однажды притащился к нему домой с двумя бутылками старого-доброго Джека Дэниелса, взятого наверняка из родительской заначки, и просьбой:
— Чувак, научи пить.
Ким прислонился к стене плечом, скрещивая на груди руки так, как это делали крутые мачо по ТВ, и кивнул, чтобы его — не дай бог это кто-то услышит из уст брутального Кима — малыш проходил внутрь. Чонин считал себя асом, когда дело касается алкоголя, он умел долго и со вкусом умело смаковать питьё богов (Ким уверен на все сто, что на небесах боги пьют мохито, запивая лёгкой пино-коладой и закусывая чистой водкой). Пафос лез из всех дыр, ведь он хотел доказать Кёнсу, что тот пришёл по адресу, и сказать, мол,
я научу пить чистый спирт без вреда для здоровья. Это было бы, мать вашу, круто.
Но такой кристальный азарт в глазах Кёнсу немного угас, когда вместо бокалов с длинной ножкой, или низких стаканов с толстым хрусталём, он увидел перед собой две жестяные кружки.
— Серьёзно? — Кёнсу поднял брови, искривляя такие пухлые и идеальные, блять, какие же идеальные, губы в усмешке.
— Неважно откуда, главное — что, — невозмутимо ответил Чонин, чувствуя себя таким пиздатым, что, он уверен, Кёнсу писался кипятком от счастья. Ким налил тёмный виски до краёв, чокаясь и, не успев даже поднести кружку к губам, увидел, что Кёнсу выпил одним глотком всё до последней капли. Подросток скривился, словно сожрал разом целый лимон. — Ты придурок, детка, не нужно залпом.
Кёнсу вывернуло наизнанку после второй кружки на дорогой белый ковёр Чонина с длинными ворсинками. Чонин не орал, только тихо пускал слёзы из-за денег, которые придётся отдать за его чистку, почти любовно вытирая платком с губ Кёнсу всю радугу созвездий его утреннего завтрака.
А потом Кёнсу выпил ещё с совсем не эстетичной кружки, переходя на красивое горлышко Джека Дэниелса. Он полез целоваться, и Чонин
так сильно его любил, что не почувствовал неприятной горечи на губах. Это было так грязно, так пошло и глубоко, что ещё чуть-чуть, и у Чонина бы встал без каких-либо предварительных ласк. Ким отметил галочкой у себя в мозгу, что такой Кёнсу невъебенно заводит. А потом Кёнсу, где-то между расстёгиванием дрожащими от наступающего возбуждения пальцами пряжки и тёмными пятнами по шее от засосов, горячо, быстро, совсем невпопад и совершенно внезапно, сливая все буквы во что-то одно:
— У-меня-отец-самый-грозный-шериф-в-городе.
Чонину стало так жарко, и он не мог сказать точно от чего — от неминуемой смерти старшего До, который обязательно когда-нибудь узнает об их не совсем здоровых отношениях и прикончит Чонина лёгким нажатием на курок, или от Кёнсу, который, ну блядь, сильнее заёрзал задницей на коленках у Чонина. Ким трахнул Кёнсу в нескольких позах подряд, не давая малышу отдохнуть. Даже когда он пытался соскочить, Чонин крепко хватал его за бёдра и натягивал по самые яйца.
Если умирать, то только так, - думал Чонин, вылизывая, как сука своего щеночка, там, внизу, смущённого и тихо охающего в подушку Кёнсу. Пальцами щупая гладкие стеночки и оставляя пятна цвета ночного неба на внутренней стороне бедра.
На утро Кёнсу было жутко хуёво, он даже не пошёл на учёбу, а Чонин отпросился с работы, весь день летая над валяющимся в постели Кёнсу, неся тому полезные бульоны, в тайне добавляя по несколько капель лечебного проверенного коньяка. Чонин чувствовал себя мамочкой, готовой прямо сейчас рвануть в магазин для детей и понакупать слюнявчики и бутылочки для молока, а потом уколы, потому что Кёнсу становилось всё хуёвее и хуёвее.
— Поздравляю с первым похмельем, детка, — произнес Чонин, почесав Кёнсу за ушком. В ответ До лишь мученически закатил глаза, сухими губами прошипев что-то очень похожее на "отъебись". У Чонина подгорало от такого язвительного и до ужаса противного мелкого засранца, так подгорало, что галочка напротив такого До в списке "доводящий до дрочки Кёнсу" появилась сама собой.
Ким ухаживал за своим малышом так, как никогда не ухаживал за любимым собой, даже если был в шаге от смертного одра. О, поверьте, это было всё равно, если Чонин прямо сейчас встал бы на одно колено и предложил бы сыграть свадьбу в Вегасе.
Киму захотелось процитировать что-то из Оскара Уайльда, но передумал, потому что До наверняка скажет, что вышло отвратительно и убого. И вообще нехуй ему поганить произведения старины Оскара.
Они продолжали трахаться, как кролики, разговаривать обо всём и одновременно ни о чем, лениво целоваться и спорить из-за таких мелочей, типа
Кенсу, блядь, да надень ты, сука, эту шапку, громко хлопать дверью и не контактировать целый день, а потом мириться, тепло прижимаясь друг к другу под одеялом в клеточку, пересматривая трилогию "Властелин колец". Повсюду валялись разбросанный попкорн и баночки с тёплой газировкой, и витал тошнотворный запах от ароматизированных свечей, которыми Чонин окружил их кровать в виде сердечек. Кёнсу чуть не стошнило от такой романтики.
— Я уверен, Саруман воняет так же, как у тебя сейчас в квартире из-за этих дерьмовых свечек, — ехидно усмехнулся Кёнсу куда-то в кимовское плечо. Чонин густо покраснел, кажется, впервые в жизни.
Спустя несколько битв, пару острот гнома Гимли и легкой трусцой губами от пупка до маленького розового соска, Чонин выдохнул:
— Кёнсу, моя прелесть...
— Фу, долбоёб, не делай так больше, — проворчал тот, отталкивая Кима и больно ударяя пяткой по плечу.
Чонин раза два точно вбивал в поисковую строку Гугла,
До Кёнсу бог или да, потому что когда Кёнсу молился, то он разговаривал сам с собой. Чонин поделился своими мыслями с засранцем До, на что тот долго и качественно бился в истерике, задыхаясь от смеха.
***
Спустя пару дней Чонин, возвращаясь с работы и вытаскивая ключи из заднего кармана, заметил, что входная дверь его квартиры приоткрыта, а замок бессовестно отсутствует. В тот же момент его телефон завибрировал, показывая на экране сообщение от Кёнсу:
Походу отец о нас узнал.
Нам пиздец :)
И не успел Чонин перекреститься, как дверь распахнулась, и первое - и, должно быть, последнее - что увидел Ким, было дуло пистолета — длинное, тёмное, и Чонин подумал, а где же, мать его, свет в конце этого туннеля?
— Добрый день, мистер До, — ровно и твёрдо произнес Чонин, не сводя глаз пистолета, нацеленного на него прямо меж глаз. Чонин обладал поразительной способностью искать выгоду из любой жопы, в какую бы он не попал. Сейчас Ким старался понравиться папе Кёнсу.
Единственной чониновой мыслью, промелькнувшей в голове, стала:
"Главное не зассать".
— Здравствуй, Ким Чонин. Проходи, — не опуская оружие, ласково, пугающе ласково, произнес старший До, которому не хватало лишь добавить "сынок", чтобы у Чонина бы задрожали коленки, а кишки вытянулись бы в идеальную струнку. Мужчина пригласил Чонина в его же дом так, будто он был его собственным.
Вы пришли меня кастрировать тупым ножом, верно, крутилось на языке.
Вместо ожидаемой перевёрнутой квартиры, как это бывает в дешёвых боевиках, неплохо идущих под бутылку пива и пачку острых чипсов, Чонин увидел только пустую чашку на столе со всё ещё дымящейся сигаретой красного Мальборо в пепельнице (Чонин не курил красный Мальборо).
— Ожидали увидеть тут цепи и всякие весёлые штучки-дрючки из садо-мазо, шериф? - хрипло пошутил Чонин, почти сразу замолкая и разгоняя сердце до очумелого ритма, когда к затылку прикоснулся холодный металл. Но вместо его размазанных мозгов по стенке, он услышал тихое и уставшее:
— Я с тебя шкуру спущу, если ты его обидишь, понимаешь это? Спущу, пришью обратно и снова спущу.
А потом был разговор. Долгий, но совсем не такой мучительный, каким представлял себе это Чонин. Они говорили о Кёнсу, о работе Чонина и его зарплате, о целях в жизни, о любви к искусству, и опять о Кёнсу. Ким старался не шутить, потому что, знаете, шутки плохи с представителем охраны порядка, который только узнал, что его сын — гей, который трахается с мужчиной, у которого мозги как у девственника (как считал сам Чонин). А еще под рукой холодный пистолет.
Так что в шутки в сторону, господа, на кону целая жизнь.
А потом старший До взял с Чонина тысяча и одно обещение, среди которых: вовремя привозить Кёнсу домой, не делать больно Кёнсу (Чонин быстрее сам с себя снимет кожу пилочкой для ногтей, чем причинит боль его, о-Господи-Иисусе, его язвительному пряничку), не мешать Кёнсу, когда тот пишет эссе, ведь в последнее время у него так хорошо это получается (Чонин чуть не прыснул от смеха), отчитываться каждый час, если Кенсу у него дома... У Чонина закружилась голова, но он прекрасно понимал беспокойство мужчины, поэтому на полном серьёзе и с чистой душой говорил
клянусь после каждого обещания.
Папа Кёнсу потребовал на днях в обязательном порядке занести ему справку, что у Чонина нет никаких венерических заболеваний, на что Ким густо покраснел. Он подумал, неужели это у семейства До передаётся по наследству — заставлять краснеть Ким Чонина так, что неприятно щипало щёки.
Когда шериф переступил порог и уже направился к лифту, Чонин с улыбкой дебила снёс хуйню:
— Счёт за дверной замок отправлю по почте.
Получать кулаком по челюсти от самого грозного шерифа в округе — больно. Ким Чонин — лох, которому уже за двадцать. Лох, которому неебически круто везёт, раз суровый шериф доверил своего сына, у которого по венам вместо крови течёт сплошной сарказм, в его руки. Под дулом холодного пистолета, снятого с предохранителя, с длинным глушителем -
бах, и нет Чонина - и это, блять, охереть как круто. Здравствуйте и приятно познакомиться.
Надо будет рассказать об этом Кёнсу, чтобы гордился.
***
После очередной ссоры — вроде бы из-за причёски Леголаса — Кенсу не выдерживает и выбрасывает свечи через окно. Чонин стоит посреди квартиры, дескать,
ты, ну бля, ну, Кёнсу, я же старался, а тот подходит, снимает с себя футболку и предлагает новый способ примирения. Они занимаются любовью под звуки битвы между светлой стороной и орками, на книгах Оскара Уайльда, разбросанном попкорне и разлитой тёплой газировке.
