беспокойство

Этот кретин опять заставил его волноваться. Казалось бы, они знакомы уже не первый день, и парень знает, чего можно ожидать от Сынхуна, однако же каждый раз ждёт и волнуется, как в первый. Тот, может быть, был слишком беспечным, чтобы оценить всю силу этого неприятно покалывающего в кончиках пальцев волнения, рвущегося наружу и заставляющего Юна затыкаться в собственных упаднических мыслях, может, просто не замечал его совсем – что тут заметишь, если за всё время тебе и слова не было сказано по поводу поздних возвращений домой и приносимого с собой запаха? В этом не было ничего страшного. В барах не было ничего страшного, в компаниях полузнакомых пьяненьких девушек, призывно улыбающихся и откидывающих волосы за спину, тоже. Ответные улыбки это совершенно не зазорно. И ничего плохого нет в чувстве собственности. Хун всегда возвращался довольный и никогда не задерживался дольше приличного – час-два, не больше, если соберётся тёплая компания, или же пиво будет особенно вкусным. Иногда его вырубало чуть ли не на пороге, иногда парень спьяну лез целоваться, тычась в щёку холодным носом и смеясь оттого, что промазал. Сегодня он, источая вокруг себя энергию и радостные флюиды, коротко пересказал Сынюну все сплетни сегодняшнего вечера и, утомлённый собственной болтливостью, быстро уснул, толком и не переодевшись. Юн не торопился. Отмыл кружку от следов трёх выпитых порций несладкого чая, чтобы было чем скрасить томительное ожидание, собрал с кухонного стола исписанные тетрадные листы, перечёрканные на триста ладов – по ночам всегда пишется лучше. Подозрительно долго торчал в душе. Сынюн не любил волноваться, но ему нравилось продлевать беспокойство ровно до того момента, как он ляжет спать рядом с сопящим Сынхуном, уткнётся носом в лохматый затылок и убедится, что пахнет от него чем угодно – клубом, выпивкой, дымом – но никем чужим.