Снеговики

      Подталкиваемая мамой, я нехотя захожу в зал ресторана, куда нас пригласили по случаю дня рождения моей крёстной. Впервые за долгое время я надела платье, и сейчас я была отнюдь этому не рада. Холодно! Кто вообще придумал платья? Перефразирую: кто посчитал нормой надевать платья в двадцатиградусный мороз?       В ресторане тепло, и хмурое выражение лица, бывшее моим верным спутником с самого выхода из дома, меняется на расслабленное. Здесь неплохо. Приятная музыка, красивый, элегантный интерьер. Под стать самой имениннице, надо сказать. Я вижу её в углу, она разговаривает с официантом, живо при этом жестикулируя руками. Меня и свиту, то есть родителей, она не замечает, и мы потихоньку проходим в гардероб, где милый дядюшка лет пятидесяти забирает нашу верхнюю одежду. Да уж, в пальто мне было куда комфортней.       Платье тёмно-зелёного цвета, которое мама заставила купить на прошлой неделе, кажется мне ужасно коротким. Я знаю, что это не так, но ничего не могу поделать со своими руками, которые то и дело пытаются его одёрнуть пониже. Зато верх мне нравится. Декольте не глубокое, хотя мне особо и нечем хвастаться, длинные кружевные рукава, полностью закрытая спина. Ладно, признаюсь, это платье не так ужасно, как я отзывалась о нём на кассе в магазине.       Переобувшись в чёрные туфли на удобном, хоть и высоком каблуке, я иду к имениннице. Она прекрасна. Оксана в свои сорок пять выглядит обворожительно. Волосы пшеничного цвета стянуты в высокую причёску, косая гладкая чёлка зачёсана набок, макияж простой, неброский, который лишь подчёркивает её природную красоту. Она одета в строгое бежевое платье, которое дополняют недорогие, но, несомненно, подходящие к образу украшения. С самого детства я восхищаюсь этой женщиной. Она упорно пробиралась к своей цели, и если когда-то она работала мастером в простой парикмахерской, то сейчас она была владелицей трёх салонов красоты и не собиралась на этом останавливаться, воплощая в реальность всё новые и новые планы.       — Милое место, — замечает моя мама, глядя по сторонам.       Я тоже осматриваюсь и не могу не согласиться со своей родительницей. Когда Оксана позвонила, приглашая в ресторан, я не была рада такому повороту, представив себе вычурное место, где официанты знали несколько языков и корчили из себя чокнутых снобов. Но нет, здесь всё оказалось не так. Здесь было как-то по-домашнему уютно. Бежевые диванчики, плетёные стулья с бежевой, как у диванов, обивкой. На стенах висело множество небольших полочек с различной утварью. Моё внимание привлекла фигурка Супермена, стоявшая на одной из этих полочек. Так, этот день начинает мне нравиться!       Пока мои родители поздравляют именинницу, я смотрю по сторонам. Мама сказала, что он приехал и обязательно будет здесь. Морально я уже подготовилась, но, чёрт… Пока не увижу лично — не поверю!       — Олеська! — восклицает моя крёстная, когда мама с папой подвинулись и меня, с моим-то «метром с кепкой» стало видно. — Ты… в платье!       Я смущённо улыбаюсь и киваю, даже покрутившись. Оксана заливается весёлым смехом.       — Я всегда говорила, что твой стиль — не те рваные джинсы и детские футболочки! Погляди, какая ты красавица!       От этих комплиментов мне становится неловко, хотя конечно же приятно. Замечание по поводу своих футболок я пропускаю мимо ушей, решив не начинать спор в такой день. Да, я люблю детские футболочки! С Микки-Маусом, Белоснежкой, Зайцем из «Ну, погоди!». Признаться, где-то у меня есть футболка с телепузиком. По-моему, Дипси, но не уверена — не настолько я их фанат.       — Это ты у меня красавица, — говорю я крёстной, обнимая её. — С днём рождения! Я уверена, что ты нам всем врёшь, и на самом деле тебе на двадцать лет меньше.       — Раскусила, — хихикает Оксана, подмигивая мне. — Но пускай это останется нашим секретом, а то у моего мужа, а уж тем более у моего двадцатидвухлетнего сына, будут вопросы!       Я улыбаюсь, но как-то сдавленно. Одно только упоминание Кирилла убивает моё настроение. И, черта помянешь…       За пять лет, проведённых за границей, он, конечно, изменился. Возмужал, похорошел, вытащил свои глупые серьги из ушей и носа… Но для меня он так и остался противным мальчишкой, превратившим моё детство в кромешный ад. Так бы взяла его, повалила бы на пол и раздавила. Он — жук! Противный такой, мерзкий жук! В хорошем костюме…       Он подходит к нам, пожимает руку моего отца, целует мою маму в щёку и отпускает ей дежурный комплимент. Мама светится от счастья, папа направился к бару в поисках Димы — мужа Оксаны и, соответственно, отца этого монстра. Мама же в компании Оксаны куда-то удаляется, оставив меня одну с… этим.       — Олеся! — ослепительно улыбаясь, говорит он. — Ты здорово изменилась с нашей последней встречи!       Как и он. Пять лет назад я не знала, что такое косметика, удаление растительности с тела, открытая улыбка. Ох, до сих пор с дрожью по всему телу вспоминаю брекеты и часы, проведённые на кресле у стоматолога. Так что, да, я изменилась. Мои брови идеально выщипаны (спасибо волшебнице, работающей в одном из салонов Оксаны), тушью и тенями я тоже научилась пользоваться за эти пять лет, а улыбка теперь — само очарование.       Но и Кирилл тоже выглядит… неплохо. Я помню его восемнадцатилетним пацаном, вдруг вообразившим себя панком. Как результат — ирокез, пирсинг во всевозможных местах, чёрные толстовки, джинсы с цепями… Сейчас передо мной стоял мужчина. Именно мужчина. Время разноцветных ирокезов осталось в прошлом, теперь голову мучителя покрывали короткие каштановые волосы, как я уже упоминала — никакого пирсинга, а вместо тех уродливых одеяний, в которые парень так любил выряжаться, на нём были простые чёрные брюки, серая рубашка и расстегнутый пиджак. Чёртов гад.       — Ты тоже, — сквозь зубы цежу я и не успеваю увернуться, когда Кирилл меня обнимает.       Пахнет от него тоже… неплохо. Но этого мало, чтобы залечить мои детские раны, которых этот «друг» оставил немало.       Что ж, первая встреча с ним прошла не так ужасно, как я предполагала. Я нашла в себе силы разговаривать с Кириллом, глядя ему в глаза! Это огромный прогресс, надо сказать. Когда все гости собрались и мы уселись за стол, я не психовала, обнаружив, что моим соседом оказался именно он. Горько усмехнувшись куда-то вверх, я смирилась с этим, тем более Кирилл не забывал доливать вино в мой бокал. Вино! Точно! Всё дело в вине, а не в том, что парень превратился из чертёнка в, мать его, ангела.       — В штатах отличная система образования, — рассказывает Кирилл моему отцу, сидящему напротив, — правда, мне не с чем сравнивать.       Я иронично усмехаюсь, и, должно быть, делаю это слишком громко, так как Кирилл сразу обращает свой взор на меня, вздёрнув правую бровь:       — Я что-то смешное сказал?       Щёки моментально краснеют, но я мысленно спихиваю это на красное вино, которого выпила уже достаточно. Внезапно я понимаю, что на меня смотрят все. Мама, папа, Оксана, Дима, ещё какие-то люди, имён которых я не помню, и Кирилл. Нервно хихикаю и начинаю оправдываться:       — Нет, что ты! Просто… петрушка к губе прилипла! Так что, ты теперь хирург? Или как?       Моя неубедительная отмазка срабатывает на всех, кроме Кирилла. Он ещё несколько секунд изучающее на меня смотрит, но всё же, заглатывает наживку.       — Нет, ещё не хирург. Так быстро хирургами не становятся. Мне предстоит пройти ещё много чего.       — Ты такой молодец! — одобряет парня моя мама, а я перебарываю желание закатить глаза.       — И когда ты снова улетаешь? — спрашивает какой-то дядька в огромных очках.       Кирилл откидывается на стуле, смущённо улыбнувшись.       — Я хотел сказать это потом, но… Пускай это будет ещё одни моим подарком женщине, которой я благодарен за всё. — Кирилл встаёт, прихватив с собой бокал с вином. — Мама, я давно решил, но сегодняшний день лишь прибавил моему решению дополнительных «за». Я окончу обучение дома. Просто больше не могу жить вдали от близких людей.       Оксана, выслушав сына, прикрывает рукой рот, а её глаза блестят от слёз. Кирилл подходит к матери, обнимает её, целует, затем переходит к отцу, повторяет процедуру. Все радостно улыбаются, а я понимаю, что эра моего спокойствия, которая длилась целых пять лет, окончена.       Когда все уже изрядно пьяны, равно как и я, начинается нечто ужасное. Музыку, которая играла на протяжении всего вечера, наконец-то услышали. Теперь посреди зала в медленных танцах кружатся парочки. Вообще, довольно милое зрелище. Моя мама танцует с тем дядькой в ужасных очках, Оксана смеётся, кружась в танце с моим отцом, а её муж смотрит на это с лёгкой пьяной улыбкой. А ужасное происходит, когда ко мне подходит Кирилл, протягивает руку, и ждёт ответа, так ничего не спросив.       Я устало вздыхаю и нехотя соглашаюсь, подавая ему руку. Если начну сейчас отказываться, это повлечёт за собой весь мусор, накопившийся во мне за много-много лет. Нет уж, поссорюсь с Кириллом в другой раз, всё равно он остаётся. Уверена, шанс мне ещё предоставится.       Музыка приятная, без текста, что радует, медленная, и из инструментов в ней преобладают скрипка и виолончель. Я кладу руки на плечи Кирилла, он свои — мне на талию, мы начинаем танцевать. Стоит ли говорить, что я то и дело наступаю ему на ноги? Не скажу, что случайно.       — Олесь, — глубокий голос моего персонального «Бабайки», настигает меня, когда я вслушалась в печальные нотки скрипки. — За что ты меня так ненавидишь?       Я прыскаю со смеху, но посмотреть в глаза Кириллу не осмеливаюсь. Либо он действительно не помнит, либо издевается. В любом случае, я пообещала себе не ссориться с ним сегодня, поэтому вру. Причем, краснея.       — Я? С чего ты взял? Я вполне… лояльно к тебе отношусь.       Язык заплетается, а от смеха, распирающего меня изнутри, миссия сказать это как можно более убедительно терпит крах.       — Брось, давай начистоту.       Вздохнув, я убираю свои руки с плеч Кирилла.       — Я не хочу танцевать.       Голова кружится, я бреду до диванчика, и, рухнув на него, зажмуриваюсь. Боже, как мне плохо! Вот! И в этом виноват Кирилл! Он постоянно подливал мне вино, взял и напоил. Хочется хныкать от мерзкого ощущения. Хочется домой. Хочется в кроватку, к подушке и одеялу.       — Выпей это, — слышу я, и отрываю сначала один глаз, а потом второй.       Кирилл протягивает мне таблетку и стакан с водой. Я молча принимаю «дар», выполняю его указание и уже после этого начинаю возмущаться.       — Что ты мне дал? Наркотики? Если так, то мой папа тебя убьёт!       Кирилл закатывает глаза и садится рядом со мной.       — Я вообще-то врач, если ты забыла. Уж поверь, ничего криминального не совершаю. Через несколько минут пройдёт тошнота.       Я морщусь. Он сказал это слово, и меня вновь начало мутить.       — О-о-о, — ною я от жалости к себе и слышу приглушённый смех Кирилла. — Что смешного?       — С чего ты взяла? Это петрушка к губе прилипла.       В самых расстроенных чувствах я замахиваюсь рукой, слабенько бью Кирилла по ноге, и не выдерживаю, смеюсь. Потом мы какое-то время сидим в тишине. Наши родители вернулись за стол, но мне не хочется вставать. Диван такой мягкий, такой удобный! Кирилл тоже не покидает своего места, словно сторожа драгоценную меня.       — Ты зарисовал моё лицо на всех фотографиях в моём же школьном альбоме! — выпаливаю я, устав от этого неловкого молчания.       — Что? — не понимает меня Кирилл.       Я цокаю языком, выражая своё недовольство.       — За что я тебя ненавижу, помнишь, ты спросил? Я отвечаю.       — Так всё это недовольство от моего присутствия вызвано глупыми фотографиями? — сквозь смех интересуется парень, я отрицательно качаю головой. Лучше бы я этого не делала: снова начинает мутить.       — Ничего не глупыми! Вот буду я старой, захочу посмотреть на себя в молодости, а фотографии изрисованные! И это ещё не всё!       — Не всё? Интересно.       — Не всё! — подтверждаю я и громко икаю. — У меня целый список.       — Список причин, по которым ты меня ненавидишь?       Утвердительно киваю и снова икаю.       — Поведай же мне его.       — Нет, мне плохо.       Кирилл устало вздыхает и уходит. Я провожаю его взглядом, полным ненависти. Мудак! Буду сидеть здесь одна, молча его ненавидеть, и мечтать, чтобы мой желудок не вывернуло наизнанку прямо здесь.       Скинув туфли, я рассматриваю причудливый лак на ногтях, который просвечивается сквозь тонкую ткань чулков. Ядерно-жёлтый. О чём я думала, когда покупала его? Почему-то становится смешно. Я глупо хихикаю, представляя, как выгляжу со стороны, но моё безудержное веселье прерывается суровым:       — Вставай.       Кирилл. Всегда всё портил и сейчас решил не изменять своим привычкам. Я капризно отворачиваюсь, поджав губы.       — Олесь, не заставляй меня закидывать тебя на плечо. Или ты встанешь сама, или мне всё-таки придётся это сделать!       Быть заброшенной на плечо, словно маленькая девочка, на глазах у всех? Нет уж! Простонав, выражая этими звуками всю силу моего недовольства, я подчиняюсь. Туфли лежат так далеко, оказывается! Ноги тут же замерзают.       — Ох, горе, — вздыхает Кирилл и подаёт мне обувь.       Не выдерживаю и начинаю смеяться.       — Я как Золушка! — пищу я сквозь смех, пока парень пытается всунуть мою ногу в туфлю, так как у меня самой этого не получилось сделать.       – Не тряси ногой, Золушка! Что-то пошло не так, и магия закончилась раньше двенадцати? Почему ты выглядишь как тыква?       Обидно. Задело. Лягаю сидящего у моих ног Кирилла в плечо.       — Да и ты на Принца не потянешь! — бурчу я и встаю, будучи обутая. — Куда мы идём?       — Домой, — коротко отвечает «недопринц», схватив меня за руку.       Я даже не сопротивляюсь. Кирилл ведёт меня к гардеробу, где заботливо надевает на меня верхнюю одежду и даже заставляет переобуться. Я не сопротивляюсь. Услышав волшебное слово «домой», я превращаюсь не в тыкву, а в тихую-тихую мышку. Мышке всё равно, что её домой ведёт этот…       — Вставай, Олесь! — слышу я сквозь сон, который тут же улетучивается.       Открыв глаза, я не понимаю, где я. Проморгавшись, я присматриваюсь. Машина. Отлично. Кирилл? Не отлично. Сушняк. Всё очень плохо. И становится ещё хуже, когда, расплатившись с таксистом, Кирилл выходит из машины, открывает передо мной дверь, и…       — Ты чего делаешь? — ору я, кулаками дубася парня, который вдруг взял меня на руки.       — На сапог свой посмотри! — гаркает он и, я испуганно подчиняюсь.       Каблука нет, молния поломана. Сначала становится смешно, а потом очень-очень грустно, когда я вспоминаю, сколько они стоили. Чёрт! Такие удобные же… были.       Остаток пути я молчу. Даже дышать боюсь. Брови Кирилла так нахмурены, его глаза, кажется, ещё чуть-чуть и молнии начнут метать. В меня. Губы стиснуты в тонкую полосочку, и это начинает пробуждать во мне веселье. Боже, как же он сердит! Я еле сдерживаюсь, пока он поднимается по ступенькам, а то уронит ещё!       Но когда он ставит меня на ноги у двери в мою квартиру, я прислоняюсь к стене и начинаю глупо хихикать. Кирилл даже носом не повёл, открывая дверь. Почему мне весело, а ему нет?       — Ты нарисовал мне зелёнкой усы, когда я была во втором классе.       Работает. Парень, открыв, наконец, дверь, поворачивается ко мне, а не его серьёзном лице играет улыбка.       — Это я помню, — кивает он, пропуская меня в квартиру. — И из-за этого ты до сих пор злишься?       — Конечно! Мама не поверила, что это сделал ты, решив, что я таким образом решила прогулять школу. Зелёнка полностью смылась лишь через два дня.       — Зато школу прогуляла, — замечает Кирилл, пока я, усевшись на полу в коридоре, снимаю сапоги.       — Что с ним? — спрашиваю, повертев в руке истерзанную обувь.       — Эм… Ты очень нервная особа. Замок зажевал ткань чулок, ты его поломала, а потом доломала об колесо чьей-то машины.       Истерический смех, никак не иначе, разрывает меня. Лицо Кирилла тоже теряет последнюю серьёзность, он садится рядом и смеётся.       — Ты мне соврал: тошнота не прошла, — жалуюсь я, скидывая на пол пальто.       — Это ещё одна причина, по которой ты меня ненавидишь?       Я задумываюсь над ответом:       — Нет, за это я просто злюсь. А ненавижу ещё за то, что ты посоветовал мне лизнуть железную трубу в мороз.       — Ужас, какая ты злопамятная! — поражается «друг» детства, смеясь.       Надо же, когда я вот так ему говорю о том, что столько лет держала внутри, становится та-а-ак легко! Ещё бы тошнота ушла и не возвращалась — так было бы совсем замечательно.       — Ты укусил меня за ухо, выпустил из клетки хомячка, которого я до сих пор не нашла, постоянно грозился рассказать мальчикам, понравившимся мне, о моих чувствах. Ещё ты всё время съедал все мои любимые конфеты, хоть и не любил их. Когда я пошла в первый класс, ты принёс мне напиток. Как сейчас помню: ярко-голубой такой, в литровой пластиковой бутылке… Ты знал, что я приболела и у меня заложен нос, а значит, я не почувствую запаха. В итоге, я выпила адскую смесь всех чистящих средств, что у тебя имелись. До сих пор вкус во рту чувствую! Кстати, о вкусе. Помнишь, как ты мне дал клубнику, на которой сидел жук-вонючка? Поверь, запах у него ещё ничего, а вот вкус… А ещё ты постоянно воровал морковные носы у моих снеговиков и сжирал их прям при мне. Я тогда совсем мелкой была, верила, что ты действительно носы ешь…       Сделав громадное над собой усилие, я поворачиваюсь к Кириллу лицом. И не могу понять, о чём он думает. То ли ему смешно от моих обид, то ли он сожалеет… Несколько, несомненно сильных эмоций перемешались в выражении его лица. Невольно начинаю его рассматривать. Неужели это тот самый монстр? Вроде он, похож. Но сейчас он такой другой! Взрослый, уверенный в себе мужчина, и, как оказалось, довольно заботливый. Он тащил меня на руках три лестничных пролёта, хотя мог запросто поставить меня на ноги, а потом ещё и посмеяться с того, как я прихрамываю. Более того – он мог бы просто проигнорировать моё состояние и оставить меня ресторане. Но не оставил.       Я морщусь, прогоняя от себя внезапное тепло, возникшее к этому человеку. Нет. Этого мало. Мало для того, чтобы я забыла о годах, проведённых в твёрдой ненависти к нему.       — Ты тоже не была подарком, — вдруг заявляет Кирилл, посмотрев на меня. — Помнишь, как разбила мой «Тетрис», не сумев пройти уровень в какой-то игре? Помнишь, как сдала меня матери, когда я впервые на тебя ругнулся матом? Мне кажется, мой зад до сих пор побаливает от ремня, удары которого я испытал. А ещё ты очень любила вытирать о меня свои козявки.       Я хохочу, схватившись за живот. Нет, такого я не помню. Сколько же лет мне тогда было? Ох, как стыдно-то!       — Когда мне было пятнадцать, я впервые привёл домой девушку… Всё шло к близости, но когда я открыл ящик стола, где хранил свою гордость — пачку презервативов, что стащил у родителей, то не обнаружил их. Потому что тебе показалось забавным — налить в них воды и бросать с балкона. Ты отсрочила потерю моей девственности аж на год! Ох, как я тебя тогда ненавидел!       — Извини, — хихикаю я, положив голову на плечо парня. Когда он снова начинает говорить, я чувствую приятную вибрацию его голоса своей щекой.       — О, смотри! — Кирилл протягивает свою левую руку, показывая мне её тыльную сторону. Я еле разглядываю там небольшой круглый шрам, и вмиг заливаюсь краской. — Помнишь, как воткнула мне в руку карандаш?       — Помню, — признаюсь я. — Я ждала нагоняя от мамы, но так и не получила его. Почему-то…       — Я не сказал никому, что это твоих рук дело. Маме сказал, что сам наткнулся на него.       Я удивлённо поднимаю взгляд на парня. Опьянение вдруг куда-то испарилось, я осознала, что совершенно трезва. Я помню тот день, помню его в деталях. Мы с мамой пришли в гости к Оксане, и пока наши мамочки пили на кухне кофе, меня оставили с Киром. Он что-то читал, делал домашнее задание, не обращая на меня внимания. Боже, какой чокнутой я была! Воткнуть ему в руку карандаш за то, что он со мной не разговаривал! Как же стыдно, как, мать вашу, стыдно!       — Почему? — спрашиваю я, проведя пальцем по круглому рубцу.       Кирилл пожимает плечами.       — Мама всегда говорила, что тебя нужно защищать. Ты девочка, младше меня… Вот я и защитил.       Чувства настигают меня подобно майскому дождю: неожиданно, но сильно. Он не сдал меня. Он защищал меня. Он выдержал боль, но не воспользовался этим, чтобы насолить мне…       Я осознаю, что делаю, когда уже делаю это. Прилив благодарности, нежности, какой-то признательности захлёстывает меня с головой, и вот мои губы уже касаются его губ. Поцелуй, которого не должно было быть, кажется мне таким правильным, таким естественным. Одно лёгкое прикосновение — и я не в силах остановиться. Со мной происходило что-то новое, что-то немного пугающее, но вместе с тем волшебное. И губы Кирилла, такие умопомрачительно нежные губы Кирилла не были тому причиной. Они были множителем того, что уже между нами случилось. Мы высказались друг другу. Почти.       Оторвавшись от его губ, я какое-то время не могу отдышаться. Моя ладонь лежит на его щеке, глаза зажмурены, я просто дышу его воздухом. Не все обиды забыты. Даже наоборот — одна, самая сильная, вдруг вернулась.       — Когда мне было двенадцать, перед твоим отъездом ты сделал кое-что ещё. Я написала тебе письмо, вложила в конверт, отдала. Я помню, как ты улыбнулся тогда, принимая его из моих рук, я помню ту чёртову улыбку, помню ямочки, появившиеся на твоих щеках. В том письме я признавалась тебе в своих чувствах. Несмотря на все те гадости, которые ты со мной проделывал… которые мы друг с другом проделывали, я любила тебя. Не той любовью, конечно, о которой пишут книги, стихи, песни. Своей, детской любовью. Ты был моим единственным другом. Ты был мне как брат. И в том письме я описала, как сильно я это ценила. А ты прочитал его вслух перед своими друзьями.       Я невесело усмехаюсь, и отодвигаюсь от парня. Теперь я нахожу силы открыть глаза и посмотреть на него. Если раньше я не знала, о чём он думает, то сейчас я со стопроцентной уверенностью могла заявить, что он сожалеет.       — Ты разбил мне сердце тогда. Растоптал его и уехал. А я ещё несколько лет выслушивала насмешки и издёвки, гуляющие по всей школе, так как те гады, которых ты называл друзьями, не умели держать язык за зубами. Вот почему я тебя ненавижу.       Выплеснув остатки своих обид наружу, я встаю и, слегка покачиваясь, бреду в свою спальню. На душе так мерзко, так противно, словно я вновь пережила тот момент. Ту минуту, когда Кирилл посмеялся над моими чувствами, когда он уехал, когда вычеркнул меня из своей жизни. За пять лет он ни разу мне не позвонил, не написал. Ни разу. Кстати, вот ещё одна причина!       Стянув с себя платье, я натягиваю джинсы, тёплый свитер и вылетаю в коридор. Кирилл с кем-то говорит по телефону, так что я замираю и жду, когда разговор будет окончен. По смыслу сказанного я догадываюсь, что он говорил с Оксаной, объяснял, куда так внезапно исчез. Просил не волноваться за меня. Как же!       — Ты ни разу обо мне не вспомнил за эти пять лет.       Я говорю это спокойно. Тихо, спокойно, не вмешивая в слова ту боль, что словно из пепла восстала во мне снова.       — Прости, — тихо произносит Кирилл, потупив взгляд. — Я бы рад найти этому объяснение, но его нет. Как и той истории с письмом.       Я кусаю губы, молча глядя на парня. Он выглядит ужасно уставшим, но нет, я не позволю себе чувствовать в этом вину.       — Хотя есть причина. Я — кретин, понятно?       Сама того не ожидая, я усмехаюсь.       — Как был кретином пять лет назад, обидев тебя, так им и остался. Я ничего не могу добавить больше. Извини. Однако, извинений, думаю, будет недостаточно.       Похоже на то. Я верю, что он говорит искренне, но обида столь глубоко въелась, что теперь очень трудно её прогнать. Очень.       — Хотя… Жди здесь!       Кирилл уносится из моей квартиры, оставив меня одну. Снова. Я устало бреду на кухню, наливаю воды и, мигом осушив стакан, наполняю следующий. Покосившись на часы, я фыркаю. Гулянка Оксаны, должно быть, в самом разгаре, так что родителей в ближайшее время ждать не стоит.       Я включаю в своей спальне ночник и делаю то, чего не делала очень давно: беру старый фотоальбом. Те моменты, когда мы были детьми, сегодня ураганом пронеслись в моей памяти, оставив там свой след. Неужели он меня действительно ненавидел? На снимках Кирилл выглядит таким милым. Где-то ставит мне «рожки», где-то кривляется, чтобы я рассмеялась, где-то обнимает меня так крепко, что по моим округлившимся глазам можно понять, насколько мне больно от этих объятий.       И куда он, собственно ушёл? Я два раза успела пролистать все фотографии, а его всё нет! Может, к лучшему? Пять лет я как-то жила без него, верно? Но когда кажется, что обретаешь кое-что давно утерянное, сложно вновь с этим расставаться.       Из кармана пальто, лежащего в коридоре, я слышу тихий звонок мобильного телефона. Наверно, мама всё-таки заметила мою пропажу и решила поинтересоваться, всё ли в порядке у её дочери. Но нет, номер неизвестный, и когда я принимаю звонок, удивляюсь, услышав голос Кирилла.       — Выходи на улицу! — говорит он, и мои брови медленно ползут вверх.       — С ума сошёл, да? Там холодно, а мой сапог, как ты помнишь, умер смертью героя.       — Найди что-нибудь, какая разница? Здесь темно, никто тебя не увидит.       Я растеряно смотрю на свои валяющиеся сапоги и принимаю решение.       — Ладно.       Отключившись, я напяливаю на ногу тот сапог, по которому уже и не скажешь, что всего пару часов назад он выглядел нормально, а второй хватаю в руку и тащу на кухню, прихрамывая. Пошарив в темноте по ящикам, я нахожу искомое. Молоток для мяса. Замахиваюсь, бью, и… Каблук валяется на столе. Отлично.       На улице стало ещё прохладней, чем было до этого. Я не сразу вижу Кирилла, а когда замечаю, мои губы сами по себе расползаются в широченной улыбке.       — Надеюсь, ты взяла перчатки? — спрашивает он, а я проверяю карманы. Перчатки есть.       Мы лепим снеговика. Кирилл докатал нижний шар, который, кстати говоря, меньше всего похож на шар, а я толкаю тот, который будет средним. И он тоже какой-то другой формы. Но нам весело. Теперь холода вовсе не чувствуется, мои щёки раскраснелись от мороза, но мне всё равно. Я вернулась в детство, я леплю снеговика со своим другом, я словно получила второй шанс.       — А куда ты ходил? — интересуюсь я у Кирилла, забросив на верхушку маленький шарик — голову снеговика.       Кирилл загадочно улыбается, глядя на меня, и от этой улыбки тепло внутри меня множится, посылая свои заряды по всему телу.       Из кармана своего пальто он достаёт… морковку. Самую настоящую морковку!       — Еле нашёл круглосуточный магазин, — смеётся парень, вручая мне овощ. — Окажешь честь?       Я счастливо улыбаюсь, и вставляю «нос» прямо посередине шара. Меня переполняют эмоции! Этот день стал таким насыщенным, таким… волшебным. Сложно поверить в то, что ещё несколько часов назад мне хотелось пырнуть ножом старого друга и смотреть на то, как он мучается. Жестоко? Да, я знаю.       Но сейчас… Я так ему благодарна! Смотрю на него, и сердце сжимается от вида его очаровательной улыбки.       — Ты знаешь, что я всё равно тебя ненавижу? — спрашиваю, любуясь нашим снеговиком.       — Знаю. Но готов постараться это исправить.       Чёрные камушки, которые послужили нам для воссоздания рта нашего снежного монстра, искривлены в какой-то жуткой улыбке. Глаза — тоже камни — смотрят куда-то невидящим взглядом. Палочки, с трудом найденные под снегом, стали руками. И морковка, не съеденная морковка, ярким пятном дополняет образ. Обожаю этого снеговика! А Кирилла ненавижу немного меньше, чем раньше.