Плохой/Хороший день.

Дурацкий день, дурацкий... Лучше бы все шло, как обычно: подъем, завтрак, тренировки, обед, тренировки, ужин, отбой. Хоть Кирштайна и бесит рутина, но даже к ней привыкаешь и начинаешь считать ее нормой. Но нет, не тут-то было! С чего-то им разрешили один день посвятить самим себе, делать, что душе угодно. Было сказано что-то типа: " Вы еще дети и вам тоже нужно отдыхать". И почему такого заправского лентяя, как Жан это бесило, он и сам понять не мог. - Эй, Жан, - где-то за спиной раздается до боли знакомый голос. - Долго ты тут сидеть собираешься? - Столько, сколько захочу, Марко! - отмахивается парень, поджимая колени под себя. - Не вижу смысла тащить свою задницу туда. С каждой секундой Жан все больше и больше хмурится, как бы намекая товарищу, чтобы тот оставил его в покое. Свалил, исчез, растворился, провалился сквозь землю. Но Марко будто не понимает этого. Он подсаживается рядом с Кирштайном и устремляет взгляд в стену напротив. - Пока у нас есть время, и выдается такая возможность, мы должны брать от жизни все, Жан. Еще немного и наш 104ый отряд распадется. Кто-то присоединиться к Гарнизону, кто-то будет рисковать жизнью, выходя за Стены вместе с Легионом разведки, а мы с тобой уйдем в Полицию... - К чему ты сейчас это несешь? - раздраженно шипит Жан, прерывая друга на полуслове. - Ты же понимаешь, что не все доживут до старости... Каждый из нас может завтра погибнуть. Так почему ты решил отсидеться в казарме в день, когда все мирно, когда мы можем чисто и искренне улыбаться... Марко кидает на него обиженный взгляд и, вздохнув, поднимается и идет прочь. - А хотя, знаешь, - Бодт останавливается точно у двери и, резко повернувшись, вновь сокращает расстояние. - Я не позволю тебе тут сидеть и киснуть. Вставай! Парень хватает друга за руку и резко стягивает с кровати, после буквально волоча за собой по коридорам корпуса. - Какого хрена ты творишь? - наконец очнувшись, произносит Кирштайн. Ответа не следует - Марко просто вытягивает Жана на улицу, где его встречают недоуменные взгляды ребят из отряда. - Да не может быть! Лошадиная морда пожаловала к нам! - разрывает сложившуюся тишину Эрен, как-то странно искренне улыбаясь. - Что, задолбало торчать с постной рожей в спальне, пока все радуются жизни? Жан уже хочет что-то ответить Эрену, причем в форме рукоприкладства, но взгляд переключается на улыбки других ребят: такие искренние, излучающие странный свет. Все те же, будто и не покореженные тяготами жизни военных. И это останавливает Жана от необдуманного действия. Кулаки сами собой разжимаются, а в душе разливается странное тепло, будто весеннее солнце топит лед надоевшей зимы. Кирштайн не замечает, как начинает сам улыбаться: неумело, неловко, так, как делает первый шаг ребенок. Но искренне. Им всем в целом и каждому в частности. Даже придурку Йегеру. - Знаешь, Марко, - негромко произносит парень, чтобы слышал его только друг. - Ты был чертовски прав. Спасибо, за этот день.