Спасибо

      Он кажется таким беззащитным, когда спит. Таким невинным... таким ненастоящим...

***

       Костёр горел ярко, иногда потрескивал, выбрасывая, при этом, в ночное небо мириады крохотных искорок. Они, яркими мотыльками скользили в потоках горячего воздуха, плавно поднимались выше и тонули в чернильной синеве небосвода. Красноватый свет огня выхватывал из занавеса ночи стволы ближайших деревьев, мелкие чешуйки листвы кустарников, стебельки травы, гладкую кромку реки, разлившейся после сильных дождей и затопившую своими водами прибрежные камыши. Среди ветвей глухо ухнула ночная птица: захлопали крылья, ветки хрустнули, отпуская в полёт таившееся там существо. Звук заставил пасшегося неподалёку белого коня поднять голову и, нервно переступив с ноги на ногу, тревожно всхрапнуть. Но убаюкивающее перешёптывание высокой травы погрузило берег в прежнее спокойствие.       Гимли покрепче укутал спящего Леголаса плащом и, немного подумав, набросил поверх свой. К утру с реки должен будет потянуться беловатыми ладонями туман. Об этом говорил тяжёлый, влажный воздух, заставлявший костёр недовольно кашлять дымными облаками. Гном долго стоял над эльфом, пытливо вглядываясь в умиротворённое лицо. Он кажется таким беззащитным, когда спит. Таким безмятежным... Таким ненастоящим...Длинные, почти девичьи ресницы придавали ему невинное до беззащитности выражение; как будто не было войн, убийств, крови... Усталость стёрла печать прошедших столетий, вернув лёгкость, иллюзорную и обманчивую.       Гимли вернулся к костру и, подбросив в огонь пару дровишек, уселся поближе. Жаркие языки пламени, пыхтя, как старые псы, охватили поленья,всё ещё влажные от ночной сырости.       Сын Глоина до сих пор не мог понять, за что ему выпала такая честь, да и чем придётся заплатить за право, нет, за возможность владеть этим прекрасным существом. Впрочем, Леголас никогда не просил ничего за любовь: ни драгоценностей, ни оружия, ни золота. Подобные подарки он, грустно улыбаясь и отрицательно покачивая головой, отвергал, чем порой вводил в замешательство гнома.        Гимли не понимал, почему Леголас так спокойно позволяет снять с себя одежду и, осторожно уложив на расстеленный по земле плащ, долго ласкать нежную кожу. Грубые пальцы, местами покрытые мозолями, неуверенно, как будто это происходит в первый раз, изучали тело эльфа, поглаживая его хрупкие плечи, грудь, плоский живот. Лесной принц отзывался на каждое прикосновение глухими стонами, стекавшими сладковатой патокой из разомкнутых губ, и мелкой дрожью, будто натянувшаяся до придела струна.       А после... После была близость - невыносимо мучительная до головокружения и судорог. Окружающий мир перестаёт существовать и, замерев, рассыпается, осыпается крошевом осколков, исчезает. И вот уже ничего нет. Есть только жар другого тела, знакомого, нежного, такого близкого, безумно родного. Леголас тяжело дышит, выгибаясь в сильных руках гнома, ресницы его дрожат, а в глубине ясных глаз появился томный блеск.Руки эльфа лихорадочно гладят широкую спину Гимли, оставляя местами маленькие, розоватые царапинки.        Вот последние резкое движение и волна наслаждения затапливает обоих, оглушает, увлекает за собой на дно. После волна отходит, а в мир возвращаются цвета, звуки вновь наполняют его. Но сердце по- прежнему бешено колотится, не желая успокаиваться.        Пальцы эльфа ласково перебирают рыжую, спутанную гриву гнома. Он тихо, почти что шёпотом, напевает на своём языке. Слова песни гладкие, как умытая морем галька, да и в мелодии слышится отзвук той самой могучей стихии, что всегда ввергала рыжебородого в ужас. Но сейчас она не была грозным монстром: шипастый гребень сменился на гладкую шкуру мирно мурлычущего домашнего, но по- прежнему грозного, зверя. Сын Глоина крепко зажмурился, чтобы не выпустить рвущуюся наружу горечь, но предательские капли, столь презираемые гномами, заскользили по щекам.       Гимли плакал,легко и просто. Такое с ним бывало только в далёком, уже безвозвратном, детстве, а вот теперь... снова. Вместе со слезами уходила боль, ярость, страх, пустота, поселившаяся в душе после войны. Всё то, что мешало ему жить, душило по ночам холодной безысходностью, то, в чём он не осмеливался признаться самому себе. И вот теперь, оно изливалось наружу с потоком солёных, словно впитавших в себя кровь и грязь, слёз. А Леголас всё пел, только теперь его объятья стали теплей, а голос более вкрадчивым. Эльф не останавливал гнома, не пытался его утешить. Он просто отдавал Гимли всего себя, пытаясь залечить его раны, исцелить и разгладить застарелые рубцы.       Так произошло и в этот раз, а теперь гном просто сидел у огня. На плечи навалилась усталость, конечности отяжелели, будто на них навесили пудовые гири. Но это была приятная. Глаза всё ещё пощипывало (всего лишь отголоски недавнего, не способные омрачить нынешнего покоя).        Гимли поднял взгляд к ночному небу, к холодным и таким бесконечно далёким звёздам и тихо прошептал: - Спасибо. Небосвод ответил молчанием, лишь цикады, укрытые пологом листвы, наперебой трещали. - Чем мне ему отплатить? Только теперь гном стал в полной мере понимать, как кощунственно предлагать деньги за это чудо, которое выпадает не каждому. А что может дать Леголасу он: сын Глоина может посвящать все подвиги только ему и с его именем на устах идти в бой в первых рядах, только... Только ведь ему это не нужно. Остаётся лишь отдать всего себя, полностью и без остатка, в обмен на подобное с его стороны. - Спасибо, кто бы там ко мне его не послал. Спасибо Вам!        Мир жил своей обыденной жизнью. Жаркий шёпот, обращённый к хрустальным звёздам и показавшейся из- за верхушек деревьев луне, его не потревожил. Всё оставалось неизменным, незыблемым, только в душе Гимли что- то безвозвратно изменилось.